– Слушаюсь! – Эх, не вовремя Михаил Дмитриевич уехал. Тут такое можно… – сокрушенно вздохнул Вержбицкий, после чего, как бы спохватившись, отпустил своих посетителей: – Можете быть свободными, господа. Выйдя из штабной кибитки, Полковников с Будищевым заметили целый караван. Несколько тяжелогруженых верблюдов, очевидно, навьюченных чем-то ценным, окруженные до зубов вооруженными всадниками. Особенно выделялся один из них, весьма живописно одетый, с горделивым выражением лица. Надменно взглянув на русских офицеров, он вскоре отвел глаза в сторону, ясно давая понять, что гяуры его не интересуют. – Ты посмотри, какие клоуны, – подумал вслух Дмитрий, вызвав удивление у своего спутника. – Кто, простите? – Рот, хоть завязочки пришей… не обращайте внимания, Петр Васильевич. Кстати, а вы случайно не знаете, где этот мой «спасенный» обитает? – Случайно знаю. В госпитале, разумеется. Его врачует ваш приятель Студитский. Забавно, не правда ли? – Что именно? – Ну как же. И доктор, и пациент обязаны вам жизнью. – Действительно. – Вот что, кондуктор, – перешел на официальный тон капитан. – Если желаете посетить госпиталь, то у вас есть час. Затем жду вас в расположении. – Слушаюсь! Как это ни прискорбно, но организация медицинской службы никогда не была сильной стороной Русской императорской армии. Причин тому было множество, но главное, пожалуй, в казенном отношении к делу военных властей. Заведовать медиками часто назначались генералы или чиновники, положение которых лучше всего объясняла пословица про «чемодан без ручки». Иными словами, выгнать их было не за что, но и доверить серьезного дела тоже нельзя. Закаспийский отряд до недавнего времени не был исключением, отчего потери от болезней и дурного ухода за больными и ранеными в несколько раз превысили таковые полученные от неприятеля. Достаточно сказать, что во время печально знаменитой экспедиции генерала Ломакина в обозе имелось место только для сорока лежачих, при том, что реальное число больных и раненых превысило две с половиной сотни. Однако с назначением генерала Скобелева ситуация медленно, но верно начала улучшаться. Во-первых, во всех постах на Атрекской линии были организованы фельдшерские околотки. Во-вторых, резко увеличено количество врачебного персонала, от врачей до санитаров. В-третьих, в Дуз-Олуме и Бами открыты самые настоящие госпитали. Исправляющим должность начальника последнего был назначен доктор Студитский, имевший помимо всего прочего чин коллежского асессора. Ранение в ухо в ходе знаменитого дела у Бендессен несколько умерило его пыл, так что теперь он не мотался по передовым отрядам в поисках приключений, а занимался своими прямыми обязанностями, то есть врачевал больных и раненых, благо недостатка ни в тех, ни в других не было. – Рад вас видеть, любезный Дмитрий Николаевич, – поприветствовал он моряка. – Какими судьбами, неужто решили справиться о здоровье спасенного вами мальчика? – Угадали, Владимир Андреевич. Как он? – Как вам сказать, друг мой. Нельзя сказать, чтобы совсем уж плохо, однако и обнадежить мне вас нечем. Впрочем, организм молодой и здоровый, даст бог, поправится. – Ну да, если пациент хочет жить – медицина бессильна! – схохмил по привычке Будищев. – Но-но-но! – шутливо погрозил ему пальцем врач. – Попадете ко мне, я вам эти слова припомню! – Все, сдаюсь! – поднял обе руки вверх кондуктор. Как оказалось, юный текинец расположился в госпитале с определенным комфортом. Народу в просторной кибитке, приспособленной под палату, было совсем немного, жесткая солдатская постель его застелена мягким матрасом, пожертвованным самим доктором Студитским, а уж белые простыни и чистая рубаха с кальсонами и вовсе могли считаться по нынешним временам невообразимой роскошью. Завидев Будищева, мальчик вздрогнул и попытался принять независимый и гордый вид, но у него плохо получилось. Похоже, что он не знал, что обязан своему спасению этому человеку и потому не чувствовал в себе ни признательности, ни благодарности. Впрочем, Дмитрий тоже не испытывал к пленнику каких-либо добрых чувств, и если бы кто из знакомых вздумал было поинтересоваться, для чего тот спас мальчишку, он вряд ли нашел вразумительный ответ. – Вот что, любезный, – обратился к служителю из старослужащих солдат доктор. – Нельзя ли перевести мальчику, что его спас от смерти этот господин? Худощавый санитар неопределенного возраста, прослуживший много лет в Азии и научившийся кое-как говорить на местных наречиях, охотно выполнил приказ и на жуткой смеси туземных и русских слов сказал пациенту что-то в стиле «твоя моя понимай, этот сердар тебя, сукина сына, спас, а ты, падлюка, лежишь и не поклонишься». Во всяком случае, Будищеву послышалось именно так. Как ни странно, молодой человек, очевидно, понял, что именно ему пытался донести служитель, и, приложив руку к сердцу, пролопотал нечто вроде благодарности. Правда, взгляд его при этом оставался хмурым и нелюбезным, хотя возможно, дело было в болезни. – Все еще дичится, – добродушно пояснил доктор, оказывавший покровительство пациенту. – Кстати, а вы знаете, что он не из Текинского оазиса, а из Мерва? – И какая разница? – хмыкнул кондуктор. – Собственно, никакой, – согласился врач. – Может, ему фруктов каких или еще чего? – Хуже от этого точно не будет. – А я смотрю, персонала у вас немного? – Это точно. Только санитары да немного фельдшеров. Впрочем, ожидается прибытие нескольких сестер милосердия из общин Красного Креста. Тогда станет легче. – Угу. И господам-офицерам повеселее, а то им бедолагам пока, кроме охоты да пьянки, и заняться больше нечем. – А вот это вы напрасно. Правила там весьма строгие и соблюдаются неукоснительно. Я имел честь быть знакомым со многими дамами, избравшими для себя подобную стезю, и могу засвидетельствовать, что у большинства из них – безукоризненная репутация. – А я разве про дам? – ухмыльнулся Будищев, но не стал дальше спорить, а поспешил откланяться, подмигнув на прощание раненому мальчишке, отчего тот едва не спрятался под шинель, служащую ему вместо одеяла. Однако не успел он сделать и пары шагов, как пред госпиталем появились новые действующие лица: полковник Вержбицкий в сопровождении своего начальника штаба капитана Мельницкого и подполковника Щербины, а также тот самый знатный туркмен с гордым выражением на лице, прибывший вместе с караваном. Обычно Дмитрий придерживался солдатской мудрости – «держаться подальше от начальства, поближе к кухне», но эта картина пробудила в нем любопытство, и он, устроившись в тени от чудом уцелевшего от участи быть вырубленным на дрова дерева, с интересом наблюдал за происходящим. Доктор Студитский, по всей видимости, немало удивленный подобным визитом, встретил нежданных гостей докладом, затем произошел оживленный разговор через подполковника с туркменом, после чего они дружно проследовали в кибитку, где лежал тот самый мальчик. – Фига себе, – хмыкнул Будищев, прикидывая про себя, что это все может означать. – Так точно, вашбродь, – поддакнул незаметно подошедший санитар, недавно игравший роль переводчика. Надо сказать, лингвистические способности госпитального служителя нисколько не впечатлили кондуктора, но никакого другого толмача рядом не наблюдалось, и Дмитрий все же решил спросить: – Ты хоть что-то понял? – Так ить понять-то немудрено, ваше благородие. Ентонт мальчонка, что вы в санитарный обоз приволочь изволили, сын мервского сердара Махмуда-кулихана. Вот, значит, и прислали человека с дарами, чтобы из плена выкупить. – Выкупить? – сразу же вычленил главное из развернутой речи санитара Будищев. – Уж как водится. Только господин доктур толкуют, что мальца нельзя пока из госпиталя отпускать, а их высокоблагородие господин полковник и вовсе Скобелева подождали бы. Дескать, пусть он решает. – Восток – дело тонкое, – подытожил кондуктор. – Хотя постой, он же вроде погиб? – Кто?! – изумился собеседник. – Ну этот, Кули-хан, мать его! – Как есть погиб, – согласно кивнул солдат. – Кто же тогда выкуп прислал? – Да кто их разберет, ваше благородие, одно слово, басурмане! – Я еще не благородие. – Какие ваши годы, еще будете. Неожиданная информация заставила Будищева крепко задуматься. Непонятно зачем спасенный мальчишка на глазах из обузы переквалифицировался в потенциально ценный актив. Только непонятно, как его перевести в звонкую монету? Тем более что начальство, судя по всему, имеет на мальчонку свои виды. Если его покойный папаша был и впрямь большой шишкой в Мерве, возможно, осталась еще не менее влиятельная родня. И если на нее надавить… – К черту, – махнул рукой Дмитрий, – я на этом матче все равно – центральный отпадающий! Впрочем, события только начинали разворачиваться. Уже наступил вечер, когда в палатку к Будищеву неожиданно заявились подполковник Щербина вместе все с тем же давешним знатным туркменом. Следом за последним тащился слуга с небольшим свертком. – Здравия желаю вашему высокоблагородию! – вытянулся ошарашенный Шматов, по привычке относящийся к любому начальству с невообразимым почтением. – Здорово, братец, – с покровительственной улыбкой отвечал ему офицер. – А что, господин подпрапорщик[21] у себя? – Здравствуйте, господа, – вышел из палатки Будищев и, окинув быстрым взглядом незваных гостей, распорядился: – Феденька, сообрази нам чаю! Стульев у него, разумеется, не было, более того, во всем Бами они нашлись бы только в штабе отряда, да в импровизированном клубе, устроенном в большом сарае, где вечерами собирались господа-офицеры поиграть в карты или бильярд. Но гости оказались нетребовательными и с удовольствием разместились на постеленных на полу коврах, а слуга-туркмен застыл чуть поодаль на корточках. По счастливому стечению обстоятельств чайник уже стоял на углях, и верному денщику оставалось лишь бросить в него заварку, после чего подавать гостям. Те приняли угощение как должное и охотно выдули по нескольку местных чашек, именуемых пиалами и представлявших собой что-то вроде глубоких блюдец. Знатный туркмен по обычаям своего племени пил чай соленым и с молоком, русские напротив предпочли сахар, но в любом случае все гости остались довольными проявленным к ним вниманием. – Господин Будищев, – перешел к делу подполковник, – позвольте представить вам Ибрагим-бека. Он родом из Мерва и служил покойному Махмуд-Кули-хану, а к нам прибыл с одной деликатной миссией. – Выкупить из плена мальчишку, – проявил осведомленность Дмитрий. – Совершенно верно, – кивнул Щербина. – И много предлагает? – Достаточно, – тонко улыбнулся офицер. Иван Григорьевич Щербина был в Закаспийском крае человеком известным. Долго прослужив в этих местах, он был одним из немногих армейских офицеров постаравшихся изучить быт и обычаи местных племен, выучил их язык и завел среди аборигенов множество друзей. Стоит ли удивляться, что вскоре он стал незаменимым в деле переговоров о закупке верблюдов, найме погонщиков и тому подобных вещах. К тому же, в отличие от чиновников военного ведомства, считавших местных киргизов и туркмен чем-то вроде своей законной добычи, он никогда не обманывал простодушных жителей пустыни, отчего те в свою очередь желали иметь дело только с ним. Все это, разумеется, вызывало ненависть интендантов, распускавших слухи о нечистоплотности подполковника, якобы завышавшего закупочные цены и клавшего разницу себе в карман.