– Машина. Давай загоним туда Буррито. – Через стекло и прочее барахло? А она достаточно крепкая? – Я тебя умоляю. – Ронан взглянул на нее еще раз. – Ты со мной или останешься здесь? – Его мы возьмем с собой? Они снова оглянулись на Брайда. Казалось странным видеть его все еще прикованным к месту. Правда ли, что звук может убить? Существует ли что-то, способное прикончить Брайда? «Старше, чем он представляет», – вспомнила девушка его слова. – Вперед, а я посмотрю, – сказала она Ронану. – Буду оценивать твою работу. Твердая десятка – если на машине не останется ни единой царапины. Девять, если разобьешь зеркало. Дальше по нисходящей. Один балл, если нам вновь придется тащиться через этот город, который, должна признаться, напоминает мне Пенсильванию. – Мы итак в Пенсильвании, – ответил Ронан. – Ну это многое объясняет. Ронан двинулся вперед, лихо разворачивая автомобиль влево, чтобы захлопнуть по-прежнему открытую заднюю дверь, и оставляя Хеннесси с Брайдом посреди парковки. Машина мгновенно стала едва различима, хотя до девушки отчетливо доносились грохочущие в салоне басы музыки. Однако их было недостаточно, чтобы заглушить исходящий от комплекса шум, продолжающий раздаваться со всех сторон. Внутри нее. Неизбежно. Неумолимо. Для его создания не требовалось человеческих рук; он воспроизводил себя сам, без устали и жалости воздействуя на Брайда. Люди так прекрасно справляются, уничтожая окружающую среду. Лучше всех. Внезапно в темных стеклянных дверях ближайшего к ним здания образовалась огромная дыра. Ронан въехал в вестибюль. На краткий миг в отражении уцелевших стекол промелькнул Буррито и снова скрылся из поля зрения. Изнутри здания раздался грохот. Шли минуты. Разглядеть, что происходит внутри, не представлялось возможным, тем не менее там явно что-то происходило, потому что ужасный звук стал немного тише и к нему добавился вой сигнализации. Брайд перестал кричать, однако по-прежнему оставался сгорбленным, закрыв от боли глаза и зажав руками уши. Хеннесси пропустила момент, когда Буррито выскочил из первого здания, но видела, как он протаранил второе. Вибрация стекол, вспышка отражения. И снова, пока Ронан делал свое дело внутри здания, отвратительный звон снизился еще на порядок, сменившись уже знакомым визгом сигнализации. Ей стало любопытно, к чему подключена система безопасности. Девушка размышляла, придется ли пустить в ход против охраны один из серебристых шариков Брайда. Она примерила идею порыться в его карманах в поисках оружия, пока он неподвижно замер. Обычно у Хеннесси не возникало проблем с вторжением в личное пространство, но в случае с Брайдом это казалось неправильным. Она предположила, что, возможно, это как-то связано с его секретами. А в это время Ронан и Буррито ворвались в третье здание, Брайд убрал руки от ушей и просто стоял, измученным взглядом уставившись вдаль. Вскоре мерзкий звук затих, как и сигнализация, так что, должно быть, Ронан добрался и до нее. Слышался лишь шум автоматизированного бизнес-парка в паре миль от уродливого городишки. Рокот грузовиков. Далекий гул систем отопления и кондиционеров. Винтовых самолетов и птиц. Волна силовой энергии в этот раз оказалась настолько мощной, что едва не сбила Хеннесси с ног. Удар поразил не физически, просто земля под ногами внезапно утратила свою привлекательность. Она ощущала себя частью чего-то необъятного, древнего, что медленно разворачивалось, постепенно возвращаясь к жизни, и вдруг осознала, что действительно понимает, почему Модераторы делают все от них зависящее, чтобы загнать их в угол. К тому моменту как звук двигателя Буррито приблизился, Брайд уже почти пришел в себя. Машину все еще было трудно разглядеть, однако Хеннесси заметила, что зеркала на месте. Буррито оказался крепким. А Ронан сильным. Как и Хеннесси. Каждый из них был невероятно силен. И с каждым днем их мощь лишь возрастала. Энергия линии пела в ней намного громче звона фермы серверов, что казалось только хуже, ведь это означало, что она способна принести в мир гораздо больше Кружева. – Ты разгадала мой секрет, Хеннесси? – тихим голосом спросил Брайд. Хеннесси изучающе взглянула на Брайда. И снова задумалась: какой необычный он человек. Чем-то напоминал их автомобиль, его было трудно увидеть. Тяжело разглядеть. Или, возможно, подумала Хеннесси, теперь, когда видела его кричащим, ей стало сложно смотреть на него тем же взглядом, что и раньше. – Это какая-то игра? – спросила она. Мужчина закрыл глаза. Хеннесси ясно видела, что он все еще испытывал боль. – Все в мире одна большая игра. И мы ее часть, – натянутым голосом ответил он. Затем снова открыл глаза. – Ты просила об отдыхе. Мы почти закончили. – Я не просила о передышке, – сказала Хеннесси. Ее секрет заключался в следующем: она устала от попыток. 23 Мадам Икс. Мадам Икс. Мадам Икс. Каждый раз засыпая, Диклан видел во сне ее, Вирджинию Амели Авеньо Готро – рыжеволосую красотку, припудрившую лицо и нарумянившую уши, стремясь произвести неизгладимое впечатление, – картинка, сложившаяся задолго до того, как она попала на холст Джона Сингера Сарджента в роли Мадам Икс. Вирджиния Амели Авеньо Готро, с эффектно повернутым в профиль лицом, гордой осанкой, пальцами, застывшими на столе. Вирджиния Амели Авеньо Готро, с ее приличествующим, однако проблемным ранним браком, многочисленными романами и бретелькой платья, соскользнувшей с плеча, в тонком намеке на двойную жизнь, что она вела: пристойную в свете дня и тайную под покровом ночи, послужившую закономерной реакцией на несостоятельность первой. Мадам Икс. Просыпаясь по утрам, он ломал голову над обстоятельствами создания картины. Засыпая вечером, задавался вопросом, что может роднить ее с «Эль-Халео». И все время в промежутке между бодрствованием и сном непрестанно размышлял, возможно ли повторить процесс создания этих шедеров, чтобы попытаться сделать новый живительный магнит. Мадам Икс. Мадам Икс. Мадам Икс. И под Мадам Икс он подразумевал Джордан Хеннесси. Он не мог ею насытиться. Бостон пришелся Диклану по душе. Ему нравился новый график. Встречи, звонки, задачи – все устраивало. Он наслаждался, сплетая сложную, хитроумную паутину (надежную, достаточно прочную по сторонам и липкую в самом центре, чтобы в нее могли попасться лишь насекомые, которых он любил пожирать, но не он сам). Он разрабатывал план. Ставки были высоки, опасность поджидала рядом, и да, Джордан оказалась права: ему это нравилось. Нравилось все это. Нравилось вставать по будильнику в 6:00 утра. Кофейни, которые открывались задолго до его пробуждения. «Дзынь» входящего на электронную почту сообщения, означающего, что утренняя газета доставлена в почтовый ящик. Небрежный взмах «ЧарлиКард» у турникета, окружавшие его толкотня и шум бостонского общественного транспорта, пока он пролистывал свежие заголовки и изучал раздел финансовых новостей. Диклан испытывал удовольствие, заключая очередной выгодный контракт, добытый с помощью старых отцовских связей. Ему нравились цели и задачи, которые перед ним ставили и которые постепенно усложнялись по мере того, как крепло доверие. Диклан пребывал в восторге от погружения с головой в историю искусств. Он начинал как Поцци, а Поцци был хорошим началом. В конце концов, именно с него брала свое начало история «Мадам Икс», когда Сарджент попросил своего друга доктора Поцци представить его Вирджинии Амели Авеньо Готро для создания ее портрета. Мадам Готро! Довольно скоро Сарджент обнаружил, что его модель не только невероятно красива, но и безнадежно ленива. Он делал наброски снова и снова, а затем без конца писал ее в цвете, пытаясь запечатлеть на холсте то, что сделало ее знаменитой в светских кругах. И когда ему это удалось, когда он закончил портрет надменной красавицы с дерзко спущенной с мраморного плеча лямкой, скандал едва не погубил его. Некоторые вещи не стоит выносить на всеобщее обозрение. Друг художника – писатель Генри Джеймс – убедил Сарджента перебраться в Великобританию, подальше от позора. Именно здесь мастер начал жизнь с нуля, не ведая, что в конечном итоге «Мадам Икс» станет его самой знаменитой картиной. Не этим ли занимался Диклан? Здесь, в Бостоне? Он не знал ответа, но ему тут нравилось. Диклану понравилось тусоваться. Вечеринкам не было конца. В прошлом в Вашингтоне он никогда не вел столь публичного образа жизни, не позволял себе быть собой, избегал открытости, однако Джордан утверждала, что быть экстравертом безопаснее. Она полагала, что кому-то, кого никогда не существовало, исчезнуть легче легкого, поэтому они должны наслаждаться полной жизнью и делать это с размахом. Логика казалась безупречной, и так или иначе, но именно эти слова Диклан жаждал услышать. Ему пришлась по душе идея сделать одноразовый телефон постоянным. Да, убеждался он, это оптимальное решение, постоянный номер станет хорошим подспорьем в поиске подходящих для работы людей. Их первый выход в свет прошел скромно: они посетили открытие выставки в крошечной галерее в Фенуэй. Напитки, музыка, приятная атмосфера, молодые коллекционеры и продолжение вечеринки, плавно переместившееся в соседний бар. После чего посреди улицы в Сомервилле Диклан столкнулся с дочерью сестры сенатора, на которого когда-то работал, и получил приглашение на ужин, который закончился выпивкой, которая, в свою очередь, переросла в танцы. И все это вылилось в новые звонки, сообщения и приглашения. Джордан оказалась первоклассной и опытной тусовщицей. Ему нравилось, как он смотрится с ней под руку. Диклан заинтересовался, узнав, с какой страстью Сарджент относился к «Эль-Халео». Сам музыкант, Сарджент попал под очарование культуры фламенко, и поездка в Испанию не прошла даром, ведь даже три года спустя он продолжал рисовать танцоров и гитаристов в набросках, которые станут основой для шедевра, однажды украсящего собой Гарднер. Картина длиной в двенадцать футов дебютировала в престижном салоне, она принесла Сардженту известность и закрепила успех, который будет сопутствовать ему всю оставшуюся жизнь. Возможно ли, что именно это роднило полотно с «Мадам Икс»? То, что картина изменила его жизнь, или то, что уже в процессе создания он знал, что она все изменит? Что такое душа? Диклан не знал ответа, но ему доставляло огромное удовольствие пытаться это выяснить. Ему нравились новые роли, которые отводились его братьям в этом причудливом замысле. Пускай Диклан и чувствовал вину, что Мэтью запустил учебу в школе (Он вообще собирается поступать в колледж? Станет ли он когда-нибудь взрослым?), однако он с удовольствием заказывал с ним еду навынос, использовал его как прикрытие, чтобы осмотреть местные достопримечательности, и наслаждался их совместными каникулами. Сонные приступы Мэтью стали случаться все реже, и Диклан, решив, что они в достаточной безопасности, устроил Мэтью оформлять заказы в одну из местных галерей, что, казалось, немного улучшило настрой брата. Он всем нравился; кто же не любил Мэтью? А еще Ронан – хотя его и не было в Бостоне, однако брат все еще играл важную роль в жизни Диклана. Как только старший Линч перестал менять номера телефонов и начал ходить на вечеринки, с ним связалась Модератор по имени Кармен Фарух-Лейн и стала расспрашивать, общался ли он с Ронаном после инцидента на реке Потомак. («Нет, – ответил Диклан, – Но раз уж вы позвонили, то обязан сообщить, что после того как вы без предупреждения ворвались на мою частную собственность, я завел тесную дружбу с адвокатом» – эта фраза положила конец их разговору.) И порой люди в самых необычных местах внезапно наклонялись к нему и шепотом спрашивали: «Вы брат Ронана Линча? Пожалуйста, поблагодарите его». В Вашингтоне подобные слова заставили бы Диклана оцепенеть, но теперь лишь вызывали чувство, что он часть чего-то большего. «Золотой» мальчик Мэтью, очаровавший весь город. Мятежный Ронан, из которого наконец-то выросло нечто полезное. И хитроумный Диклан, торгующий произведениями искусства и байками. Братья Линч. Ему нравилось, что не надо постоянно за них беспокоиться. Он любил приходить в студию в Фенуэй по вечерам, когда Джордан только просыпалась и готовилась начать рабочий день, который мог растянуться на всю ночь. Ему нравилось, как не сговариваясь они одновременно решили, что идеальным местом для него станет антикварное кожаное кресло у окна, где он сможет отдохнуть и рассказать, как прошел его день, пока она продолжала трудиться над своими холстами. Нравилось, что она снова вернулась к работе над его портретом, пусть и отказалась показать работу. Нравилось, что именно с его помощью она пыталась создать свой живительный магнит. Нравилось наблюдать, как она создает копии «Эль-Халео» и «Мадам Икс», его не переставало поражать ее умение обращаться с кистью, когда она слой за слоем наносила масло, как в тот раз на Волшебном рынке, где он впервые ее увидел. Виржини Амели Авеньо Готро. Джордан Хеннесси. Он все время думал о ней. Ему все это нравилось. Очень нравилось. – О чем думаешь? – спросил Мэтью. – Что? – О чем ты думаешь? – Ни о чем, Мэтью, просто жду Джордан, как и ты. Двое братьев слонялись без дела в Голландском зале музея Гарднера, убивая время в ожидании Джордан, которая должна была встретиться с ними за поздним ланчем. В ее случае скорее за завтраком, поскольку она наверняка только проснулась. – И все же ты о чем-то думаешь, – настаивал Мэтью. В его голосе слышалось легкое недовольство, указывающее на то, что денек сегодня не обещает быть легким. – Размышляешь о том, что собираешься обсудить с Джордан. Почему бы не поговорить об этом со мной? Мальчик не ошибся, что казалось проявлением невероятной проницательности с его стороны. Впрочем, раздражало это не меньше. – Потому что вы два разных человека, – ответил Диклан. – Я не собираюсь пересказывать все дважды… – Просто ты считаешь, что я глупее, чем она, – сказал Мэтью. – И приберегаешь все умные темы для разговора с ней, а мне только указываешь на выгульщиков собак на улице. – Так тебе нравится или нет, когда я обращаю твое внимание на собак? – спросил Диклан. Мэтью заворчал. – Мне интересны не только собаки. Я хочу знать, чем ты занимаешься. О чем, ну, понимаешь, думаешь. – Ладно, – произнес Диклан. – Мне интересно, были ли эти картины живительными магнитами. И по этой ли причине их украли. Голландский зал с зелеными обоями в Гарднере был примечателен многими предметами, в том числе автопортретом Рембрандта, несколькими картинами Рубенса и прекрасной антикварной мебелью, однако в настоящее время он, вероятно, был более известен благодаря экспонатам, которые отсутствовали. Несколько десятков лет назад, одной холодной мартовской ночью, пара воров, переодетых в форму полицейских, похитила из музея тринадцать работ, в том числе Рембрандта и Вермеера. Их деяние оставалось крупнейшей в истории нераскрытой кражей произведений искусства. Любое ограбление подобного масштаба казалось весьма примечательным, однако в данном случае потеря ощущалась особенно остро, потому как музей Гарднера был одновременно маленьким и необычным и, кроме того, неспособным возродиться так, как это мог бы сделать любой другой музей. Изабелла Стюарт Гарднер лично контролировала создание каждого уютного дюйма музея. Она сама приобрела и разместила экспонаты, следила за каждым шагом, вплоть до переделки здания, сноса стен и других архитектурных нюансов. Одним из пунктов ее завещания стало требование, что после ее смерти в музее ничего не должно меняться. Даже простое расширение дверного проема на несколько дюймов, чтобы облегчить доступ в один из залов, потребовало массу ходатайств и бумажной волокиты. Кроме того, запрет означал, что музей не может приобретать новые работы или переставлять старые взамен украденных. Вместо этого пустые рамы вернули обратно на те же места, где раньше висели шедевры живописи. По сути, таким образом они смогли визуализировать боль утраты – а что может быть более универсальным произведением искусства? – Живительными магнитами? С чего ты взял? Потому что выбор был странный? Я имею в виду украденных вещей? – спросил Мэтью, опять же проявляя немного больше сообразительности, чем мог ожидать от него брат. Оказывается, во время их многочисленных посещений музея Мэтью внимательно слушал. – Да, именно поэтому. Потому что в нескольких метрах от них висели более ценные вещи, но их оставили. Поскольку из всех экспонатов выбор воров пал на бронзовый наконечник. – Та штука с птичкой, – сказал Мэтью. – Да, – сухо подтвердил Диклан. Он услышал гораздо больше того, что ожидал от брата. – Та штука с птичкой. Десятилетиями эксперты бились над загадкой, почему грабители забрали именно эти экспонаты и почему так по-варварски с ними обращались. Бесценные полотна были вырезаны прямо из рам. Кроме того, они прикарманили разрозненные работы на бумаге. Прихватили бронзовый кубок династии Шан, стоявший на столе перед полотном Рембрандта, которое тоже вынесли. И конечно, как заметил Мэтью, штуку с птичкой – бронзовый наконечник в форме орла с какого-то случайного знамени. Было ли это чем-то личным? Эксперты недоумевали. Или просто хватали все подряд? Что общего у этих экспонатов? – Я размышлял о том, что, если бы они были живительными магнитами, тогда случайность обрела бы смысл, – сказал Диклан. – Ну, или, по крайней мере, столько же смысла, сколько в любой другой версии. Тогда речь шла бы не об исторической ценности или художественных достоинствах. Просто энергетика.