Ни далекого шума грузовиков, ни гудения генераторов, ни отдаленных звуков хлопающих дверей. Вокруг гигантских деревьев клубилась лишь мягкая, белая тишина. Горная почва была довольно скудной, и все же им удалось вырасти настолько грандиозными. Ронан задумался, сколько времени им потребовалось, чтобы совершить подобный подвиг. Возможно, причина в отсутствии шума. Словно прочитав его мысли, Брайд сказал: – Они еще так молоды. Второе поколение. В начале двадцатого века эти деревья были всего лишь побегами, здесь шла вырубка. Выглядело как зона военных действий. Кстати, и это тоже было. Когда-то здесь стреляли из минометов. Только представьте себе этот лес, уничтоженный, выкорчеванный, затянутый дымом под звуки выстрелов. Ронан не мог. – Да, – сказал Брайд. – Удивительно, сколько можно изменить за столетие, если поставить цель. Человечество стерло этот лес с лица Земли, но люди возродили его снова. Посадили деревья. Построили заборы, оградив их от скота. Привели в порядок русла рек, там, где причиненный ущерб иссушил их. Вернули на место все растения, росшие вдоль границ леса и удерживавшие его на месте. Всегда найдутся те, кто в глубине души скучает по подобным местам. Ты действительно ничего не чувствуешь, Ронан? – Пока не сплю, нет, – пробормотал парень. Брайд продолжил: – Вы почувствовали во сне, насколько сильна линия? И это притом, что она приглушена. В шестидесятых годах к юго-востоку отсюда построили плотину, подавляющую ее энергию. Но линия была настолько сильна до этого, что продолжила изливать свою мощь в отдаленные притоки. – Сильнее, чем сейчас? – безрадостно спросила Хеннесси. – Подойдите, вы оба, – сказал Брайд. – Положите сюда руки. Они подчинились. Парень в старой кожаной куртке, изуродованной сбежавшими кошмарами, девушка в украденном вонючем пальто с меховым воротником, облепленным снегом, и мужчина в той же куртке, что и всегда, в бледно-серой ветровке со светлой полосой на рукаве. Все трое прижали ладони к шероховатой поверхности пня. – Это один из древнейших экземпляров, – начал Брайд. – Кажется, что он мертв, но на самом деле просто спит, – продолжил он. – Другие деревья поддерживают в нем жизнь. Все они связаны под землей. Сила одного делает крепче остальных. Слабость одного бросает вызов всем. Они ценят своих предков, в единстве сила. – Сколько еще займет этот увлекательный опыт? – встряла Хеннесси. – Я сисек не чувствую. – Немного долбаного почтения не помешало бы, – спокойно ответил Брайд. – Не так давно этот лес был похож на твой Линденмер, Ронан, но его сновидец умер, и он остался беззащитен. Лес стар и плохо слышит, и уже много лет никто из сновидцев не пытался с ним подружиться. Он по-прежнему выполняет свою работу на этой линии; чудо, что эти молодые глупые деревца додумались сохранить ему жизнь, сберечь основы, и мы должны быть благодарны за это. – Спасибо за сон, дерево, – ввернула Хеннесси. – Мне не понравилось. – Подобная силовая линия – редкость в наши времена, – продолжил Брайд немного резче. – Чистая, спокойная, мощная. И если бы не плотина в нескольких милях отсюда, здесь было бы просто идеально. Хеннесси, если ты не в состоянии стереть эту ухмылку со своего лица наяву, можешь попробовать сделать это во сне. Запомните это дерево и в следующий раз, когда закроете глаза, разыщите его в пространстве снов и напомните ему, что такое дружба. Возможно, оно поможет понять, чего вы хотите, и поможет грезить о том, чего хочет ваш разум. – Не думаю, что мой разум хочет выполнять его желания, – сказала Хеннесси. Каким-то образом Ронану послышалась интонация Кружева в ее голосе. – У него есть имя? У леса? – спросил парень. Он заметил, что Брайду понравился вопрос. Очень сильно понравился. – Это дерево зовут Илидорин, – ответил Брайд. Илидорин. Звучало как нечто, имеющее отношение к Грейуорену. С одной из высоких веток над головой раздалось тихое ворчащее карканье Бензопилы. Ворона умела произносить изрядное количество человеческих слов, но подобного Ронан раньше не слышал. – Я привел тебя сюда и показал Илидорина, чтобы ты понял истинное происхождение твоей силы. Это, а не тот мир, на который ты все время оглядываешься через плечо. Думал, ты избавился от старых привычек, но… – Брайд покачал головой. – Тебе дана возможность общаться с предками, и что же ты делаешь? Грезишь о телефоне. В его голосе было столько презрения, что у Ронана свело живот. – О телефоне! – передразнила Хеннесси. – Подумаешь, телефон! Единственное спасение. Как будто… – Не начинай. – Брайд оборвал монолог, прежде чем тот развернулся в полную силу. – Человеческое дитя верит, что все возможно. Как чудесное, так и ужасное. Затем нас постепенно приучают, что существуют недостижимые вещи. Существует невозможное. Не надо бояться. В шкафу нет монстра. Ты не можешь летать. Какое облегчение. Вот незадача. Но ведь это и есть реальный мир, не так ли? И ты веришь в это. Веришь так глубоко, что даже когда шоры с тебя снимают, продолжаешь ходить по кругу в пределах собственных стен. А вы говорите, телефон! – Но как, по-твоему, я должен общаться с Дикланом, если не по телефону? – наступал Ронан. – Не думаю, что брат будет в восторге от общения посредством какого-нибудь волшебного шара с моим лицом на нем. Ему нужен обычный телефонный звонок. – А нужен ли? – Что? – спросил Ронан. – Ты действительно думаешь, что семья тебя понимает? – задал вопрос Брайд. – Серьезно? Обычные люди вообще не осознают, насколько тщательно этот мир был спланирован исключительно для них. Им даже в голову не приходит, что все с таким усердием созданное направленно лишь на уничтожение тебе подобных. Ваши цели в корне противоположны. – Что ты пытаешься сказать? – спросил Ронан. – Я не должен с ними общаться? Выражение лица Брайда смягчилось. Была ли это жалость? – Это предупреждение, а не приказ. Картинка в зеркале заднего вида зачастую может оказаться болезненной. – Вау, дружище, но я не оставляла Джордан позади, – сказала Хеннесси. – Тогда где же она? – спросил Брайд. – Почему не стоит в этом лесу среди нас? Она – сон, это и ее касается, не так ли? А где твои братья, Ронан Линч? Где Адам? Они братья сновидца. А он твой любимый человек. Разве это не их проблемы тоже? Вступили ли они в наши ряды, чтобы спасти мир для таких, как мы? Нет, они полагают, что иллюзии – удел сновидцев, а не простых людей, как они. Они любят тебя, поддерживают, машут ручкой на прощание, когда ты вновь срываешься в бега от преследователей, а затем возвращаются к своим рутинным делам, где отлично справляются без тебя. – Это не совсем справедливо, – обеспокоенно сказал Ронан. – И стоит ли их винить? – продолжил Брайд. – Большинство наверняка испытывает огромное облегчение, что у них больше нет билетов в первый ряд, чтобы наблюдать, как их мир ломает вас. Умирать тяжело. Но еще труднее смотреть, как гибнет кто-то другой, а именно это, не стоит себя обманывать, с вами двумя до сих пор и происходило. Вы умирали у них на виду, дюйм за дюймом, сон за сном, капля за каплей, словно подарок, вверив им свое дозволение отвести взгляд в сторону. И я просто предупреждаю, что вашим близким может не понравиться, если вы попытаетесь вернуть свой дар обратно, как неугодный подарок в магазин. – Чудненько, – с горечью в голосе произнесла Хеннесси. – Замечательно. Вдохновляюще. Доходчиво. Мы умрем в одиночестве. – Вы есть друг у друга. И силовая линия. Места, подобные этому. Они тоже ваша семья, – сказал Брайд. – Ты ошибаешься, – возразил Ронан. – Во всяком случае, насчет Адама. – Хотел бы я, – ответил Брайд. – Но я встречал слишком много людей. – Ты ошибаешься, – повторил Ронан. – Расскажи мне о том сне, из которого появились колеса, – сказал Брайд. – «Tamquam»… – Не произноси это слово, – огрызнулся Ронан. – Ты ошибаешься, – повторил он. Хеннесси что-то пробормотала себе под нос, Брайд подождал, пока она повторит, но девушка просто сказала: – Сейчас бы сигарету. – Ладно, – сказал Брайд. – У нас много дел. 10 У Диклана Линча были сложные отношения с семьей. Нет, он их не ненавидел. Ненависть – слишком простая, прямая и понятная эмоция. Диклан завидовал тем, кто мог себе позволить испытывать подлинную ненависть. Это безоговорочное чувство требовало умения отбросить сантименты в сторону; оно освобождало. Иногда ненависть становилась наградой. А порой просто подлостью. Его раздражало, что зачастую поступки людей имели смягчающие обстоятельства, удручающую прозрачность мотивов или тысячи других нюансов, не позволяющих оправдать ненависть к ним как подобающую реакцию. Диклан хотел ненавидеть свою семью. Хотел ненавидеть отца, Ниалла. За то, что он оказался неважным бизнесменом, никогда не придавал значения деталям и в итоге позволил забить себя до смерти. За то, что Ниалл был плохим отцом. За то, что у него были любимчики. За то, что Диклана среди них не было. Но стоило ли винить отца, что тот не желал такого сына, как Диклан? Сам он точно не хотел отца, подобного Ниаллу. Ему нравилось думать, что он ненавидит отца, хотя понимал, что это ложь. Если бы это было правдой, он смог бы стереть Ниалла из памяти и уйти не оглядываясь. Однако парень продолжал воскрешать в памяти воспоминания о нем и перебирать их снова и снова. Он заявлял, что ненавидит Ниалла, но получалось малоубедительно. Диклан хотел бы возненавидеть свою присненную мать, Аврору, но и это не было бы оправданным. Она обожала сына, обожала всех своих мальчиков. Не ее вина, что она была не лучшим образцом. Диклан все больше убеждался, что мать блаженно игнорировала свой статус сна. Вероятно, именно отсюда взяла истоки идея утаить ту же информацию от Мэтью. Кому такое могло прийти в голову? Ниаллу? Диклану? В любом случае, это произошло слишком давно, и Аврора не виновата, что в глубине души Диклан всегда подозревал, что она ненастоящая. Обман. Сладкоречивая сказочка на ночь для трех мальчишек. Он не испытывал к ней ненависти. Он ненавидел себя за то, что был настолько наивен, что поверил в сказку. И еще Ронан. Ненавидеть Ронана казалось проще всего, потому что средний брат словно был создан из колкостей. Он презирал людей и полагал, что это взаимно. Парень был упрям, узколоб и совершенно не способен идти на компромисс или замечать нюансы. Когда-то он враждовал с Дикланом, что неудивительно; парень сражался со всеми. Весь мир против Ронана Линча – таков был его девиз. Как будто миру было до него дело. Диклан полагал, что Ниаллу точно не было. И в этом заключался худший грех Ронана: он боготворил отца. Повзрослей уже. Но и за это Диклан не мог ненавидеть брата, теперь, когда он перестал быть его опекуном, ему больше не было нужды постоянно соревноваться с призраком отца. Оставался Мэтью. Общаясь лично с самым младшим Линчем, казалось невозможным просто допустить мысль о том, чтобы его ненавидеть. Но по факту из всей семьи Линч младший брат отнял у Диклана больше всех. Ниалл сделал Диклана лжецом. Аврора оставила сиротой. Ронан превратил его в ворчливого старшего брата, а позже и в беглеца. Но Мэтью забрал его юность. Именно Диклан кормил его, читал сказки, возил на школьные мероприятия и забирал от друзей. Сиротки Линчи. Но Ронан, по крайней мере, вырос и стремился к независимости. Мэтью не хотел даже получить водительские права. Да и как бы он смог жить один? Он был сном с головой, набитой облаками, сном, чьи ноги против воли продолжали вести его к водопадам. Так что прощайте, далекие колледжи и интересные места. До свидания, предложения о стажировке, с таким трудом добытые через старые связи с клиентами Ниалла Линча. Прощай, беззаботная, одинокая взрослая жизнь. Прощай, тот Диклан Линч, каким он мог бы стать. Диклан должен был возненавидить Мэтью. Но он не мог. Только не веселого, беззаботного Мэтью. Не того невинного пухлощекого малыша, очутившегося в безрадостном мире детства Диклана. Не ангелочка Мэтью… – Ни за что, старикашка, – сказал Мэтью. – Ты меня не заставишь. – Это не просьба. Пристегни ремень, ты находишься в движущемся транспортном средстве, – отрезал Диклан. – Если я умру, – парировал Мэтью, – разве ты не можешь попросить Ронана приснить мне замену? – Тогда я попрошу приснить кого-нибудь, кто будет без вопросов пользоваться ремнем безопасности. Ты серьезно настроен отдать концы в Коннектикуте? Братья спорили, сидя в машине, одолженной одним из бывших соратников Ниалла. Условия сделки включали в себя транспортировку крайне пугливого иностранного гражданина, который в данный момент времени осуществлял вояж, находясь в багажнике с бутылкой воды и упаковкой чипсов. (Диклан не знал, зачем этого человека нужно было тайно перевезти из Вашингтона в Бостон, и никогда не стал бы спрашивать.) Он остановился ровно настолько, чтобы успеть убедиться, что нанятый прикрывать их спины в Бостоне амбал помнит, где и когда они встретятся. Затем Диклан позвонил второму бойцу, нанятому наблюдать за первым, если вдруг на того нападут или каким-то образом нарушат их договоренность. После он переговорил с третьим наемником, приобретенным на случай, если у первых двух что-то пойдет не по плану. Подстраховка. Он верил в силу подстраховки. «Ты осторожный тип», – сказал третий наемник. И затем задумчиво изрек: «Работу не ищешь?» – А может, я и есть замена, – упрямо продолжал Мэтью. На триллионную долю секунды Диклан позволил себе помечтать, каково было бы отправиться в Бостон в одиночестве, и мгновенно ощутил укол вины за каждую триллионную долю этой самой секунды. Парень был убежден, что в нем заговорила ДНК его отца. Ниалл никогда не испытывал угрызений совести, уезжая в очередную поездку и оставляя семью. «Пошел ты», – подумал Диклан. И немного погодя: «Ненавижу тебя». (Как бы он хотел, чтобы это было правдой.) Мэтью все не унимался: