Но стоит ли предлагать Келану то, что Офелия считает невозможным? Стоит ли пытаться построить мост? Я вновь перевожу взгляд на темный горизонт: – А какой вы видите Бесконечность? Он опускает взгляд чуть ниже: – Местом бесконечных возможностей. – Вы управляете целым двором, – говорю я. – Разве вы не обладаете ими? – Бесконечность носит такое название не просто так. И стоит королеве Офелии захотеть – наше герцогство окажется всего лишь малой частью этого мира, – замечает принц Келан, скорее больше обращаясь к себе, чем ко мне. – За его границами столько всего. Гораздо больше, чем ты себе представляешь. Мир скоро изменится, и я беспокоюсь, что могу оказаться не у дел. – Он поворачивается ко мне, демонстрируя ямочки на щеках. – Наверное, я кажусь тебе эгоистичным, раз критикую собственное герцогство вместо того, чтобы принимать его. – Вовсе нет, – говорю я. – Просто пытаюсь понять, что можно захотеть такого, чего нет в Победе. – Герцогство Победы – вечный праздник. И мне это надоело. Надоело, что я не могу выбраться за границы, которыми меня окружили. – Вы устали от своей клетки, – тихо говорю я. Совсем как люди. Как жители Поселения. По сути, мы хотим одного и того же. Так почему мы не можем оказаться на одной стороне? – Мы не можем придумать что-то новое или пойти по не изведанному никем пути. – Он качает головой. – И что бы мы ни создавали, мы все еще во власти людей. Они могут представить то, что недоступно нам. И лишь благодаря им этот мир еще не разлетелся на куски. Мы никогда не обретем истинной свободы, пока не выйдем за выстроенные границы, как может только человеческое сознание. Я морщусь. То, чего он хочет… Не знаю, смогут ли люди дать ему это, даже если захотят. Потому что не мы устанавливали эти границы. И уж явно не наша вина в том, что они не могут мечтать. Что, если единственная возможность заполучить это, – эксперименты в герцогстве Смерти? Я тщательно продумываю свой ответ: – Вы верите, что единственное решение – избавить этот мир от людей? Келан с любопытством смотрит на меня, а затем пожимает плечами: – Никто не говорил, что мы не можем сосуществовать. По словам Офелии, она пыталась сделать это. Но что в ее понимании «сосуществование»? И от чего она была готова отказаться, чтобы все сработало? Даже в семьях идут на компромиссы, чтобы не ссориться. Может, с правильным посылом – и правильными людьми, готовыми на сотрудничество, – мы смогли бы попробовать еще раз. Возможно, перемены нужно начинать, отыскав с обеих сторон смельчаков, которые попытаются этого добиться. – А вдруг это невозможно? – кротко спрашиваю я. – Вдруг благодаря их сознанию, которое помогает удерживать этот мир… вдруг они смогут найти способ проломить сдерживающие нас границы? Не знаю, возможно ли это и смогут ли люди когда-нибудь найти в себе силы на такой шаг. Но вдруг нам удастся обменять мечты Колонистов на мир? Что, если только совместными усилиями мы все обретем свободу? Нахмурившись, Келан поворачивается ко мне, отчего во мне просыпается беспокойство, что я зашла слишком далеко. – Подобная вера в людей – смертельная ошибка. Достаточно заглянуть в исторические записи, чтобы найти доказательства этому. Несмотря на то что первые люди появились множество веков назад, они так и не научились уважать отличия друг друга. Они издеваются над своими же собратьями из-за пола, способностей, цвета кожи. Их больше заботит, правы ли они, чем доброе отношение. При этом они еще и притворяются добрыми, чтобы оправдать собственное невежество. Они злятся, если кто-то попытается высказать другое мнение. А когда злость разрастается, то объявляют войну. – Келан вздергивает подбородок. – Они никогда не сочтут нас равными. И никогда не позволят нам стать свободными по-настоящему. А я устал жить в клетке. Я перевожу взгляд на звезды. Офелия говорила то же самое. Неужели люди действительно безнадежны? Если я не смогу убедить Келана – единственного Колониста, который, насколько я знаю, желает лучшего мира, – кто вообще станет меня слушать? А в одиночку мне ничего не удастся добиться. Надежде требуется поддержка. Иначе… Иначе она умрет. – Ты веришь, что мы могли бы сосуществовать? – вдруг спрашивает принц Келан. Я переступаю с ноги на ногу, обдумывая ответ: – Я верю, что каждый способен измениться благодаря своему опыту, особенно в месте, где воображение и время бесконечны. Это не оправдание тому, что люди всегда плохо относились друг к другу. Но, возможно, после смерти они смогут стать такими, какими никогда бы не стали при жизни. Возможно, даже те, кто был преступником. – Я верю в надежду, – говорю я. – Неужели ты доверяешь им? После стольких лет войны и боли… неужели ты бы доверилась им и стала бы жить рядом с ними? Думаешь, что они дадут нам возможность мечтать? – Я верю в такую возможность. И, думаю, вы верите в лучший мир так же сильно, как и я. – С моих губ срывается осторожный вздох. – Но больше всего я верю в то, что если и существует какой-то способ жить бок о бок с людьми, то именно вы сможете его найти. Принц Келан долго ничего не отвечает, и окружающую нас тишину нарушают лишь наше дыхание и шорох листьев. – Ты действительно так думаешь? Или просто говоришь то, что, по-твоему, мне хочется услышать? – тихо спрашивает он, с волнением глядя на меня. Интересно, как часто ему говорят правду? Как часто он ожидает этого от других? Я смотрю в его серебристые глаза и понимаю, что не могу сейчас ему соврать. Да, я скрываюсь за маской, и мои мотивы появления здесь совершенно не те, о каких он может думать. Но мои слова… мой голос… Вот что сейчас имеет значение. Возможно, больше чем когда-либо. Мы смотрим друг на друга. – Я говорю это от всего сердца, Ваше Высочество. И его лицо озаряется такой искренней улыбкой, что, боюсь, она станет моей погибелью. Глава 36 – И она ничего не сказала? – Ахмет кладет скомканную записку на стол перед собой. Я качаю головой: – Не уверена, что она вообще могла говорить. Казалось, ей трудно даже рот раскрыть. – Я указываю рукой на клочок бумаги. – И мне все еще непонятно, что означает «Слушай». Тео морщится: – Ты уверена, что там написано именно это? – Мне тоже так кажется. – Шура, прищурившись, рассматривает записку. – Здесь определенно есть «й». И, возможно, «у». Анника расхаживает за их спинами, скрестив руки на груди. На ее лице застыло серьезное выражение, а еще она не произнесла ни слова с тех пор, как я рассказала, что служанка определенно осознавала происходящее. С тех пор как я показала доказательства. Я бросаю виноватый взгляд на Тео: – У меня не было возможности узнать, есть ли еще такие же люди, как она… владеет ли кто-то еще хотя бы частичкой разума. Он коротко кивает, понимая, что я говорю о Мартине. – Почему мы никогда раньше не находили доказательств того, что люди возвращали себе разум? – Нахмурив брови, Ахмет смотрит на Аннику. – Неужели мы могли это упустить? Она поджимает губы: – Мне не нравится мысль, что мы могли упустить что-то столь важное. Я больше склоняюсь к тому, что эта девушка – уникум. Возможно, она притворилась, что проглотила таблетку, или, может, ее разум смог адаптироваться к этому веществу. – Она не притворялась. – Желание защитить девушку поднимается во мне, отчего я невольно напрягаю плечи. – Я видела это… сколько сил ей требовалось, чтобы побороть то, что с ней сделали Колонисты. И если ей удалось вернуть часть разума, то, возможно, это смогли сделать и другие. – Я слежу взглядом за Анникой, пока она расхаживает по другую сторону стола. – Мы должны что-то сделать, чтобы помочь ей. Она останавливается и поворачивается ко мне: – Мы ничего не станем делать, пока не получим еще какую-либо информацию. Записка с одним едва понятным словом – не так уж и много. – Но это уже кое-что, – решительно возражаю я. Потому что это доказывает, что я права.