Я отступаю на шаг в сторону, но ее взгляд не следует за мной. Она знает, что я здесь, но не видит меня. – Ты боишься. Я чувствую это, – растягивая слова, замечает она. Я чувствую тебя. Я сглатываю, и, услышав этот звук, она поворачивается в мою сторону. – Раз уж ты вторглась в мой разум без приглашения, то можешь говорить, – не моргая, предлагает она. Но я колеблюсь: – Так вот где мы находимся? В твоем разуме? – В каком-то смысле, – все так же, не проявляя эмоций, отвечает она. Она делает несколько шагов: сначала двигается ко мне, но в итоге проходит мимо. Ее руки скрыты в складках одежды. – Ты кажешься мне знакомой. Как тень, которую я когда-то видела. – Не дождавшись моего ответа, она добавляет: – Но, полагаю, я знаю многих из вас. Вы можете принимать разные формы, но внутри все одинаковы. – Мы разные, – защищаюсь я. Она поворачивается на мой голос, а серебристый обруч у нее на голове отражает лишь тьму вокруг нас. – Человек, настаивающий на уникальности каждого, может быть самым человечным из всех. Мне следовало прийти сюда более подготовленной. Но я сомневалась, что у меня получится попасть сюда снова. А сейчас чувствую себя не в своей тарелке. Но зато знаю, что нужно продолжать говорить. – Как мне удалось попасть сюда и поговорить с тобой? – спрашиваю я. – Неужели ни у кого раньше подобное не получалось? Офелия вздергивает подбородок, всматриваясь в даль: – Ты не первая, кто добрался до стен моего разума. – Она замолкает на мгновение. – Но первая, кого я впустила. – Почему меня? – Мой голос пронзает тишину. Когда она двигается, ее платье волочится за ней, отчего тьма начинает клубиться у моих ног. Офелия протягивает руку к чему-то, чего мне не видно, а затем опускает ее. – Любопытство, – наконец говорит она, вновь устремляя взгляд вперед. – К тому же другие приходили сюда в надежде снести стены, а ты оказалась достаточно вежлива, чтобы постучаться. – Я сделала это не нарочно. В первый раз, – отвечаю я. – Ты позвала меня. Мои щеки начинают гореть: – Я не ожидала, что ты ответишь. – В первый раз, – повторяет она. Я отчаянно пытаюсь унять сердцебиение. И страх. – Знания, – внезапно говорит она. – Вот из-за чего ты вернулась. «Она может читать мои мысли, даже не видя меня», – понимаю я и сглатываю. – Как тебе это удалось? Как ты попала в Бесконечность? Взгляд ее черных глаз становится острее. – Когда человек умирает, к его сознанию открывается туннель… путь, пройдя по которому он освобождается от своего физического тела. Многие описывают это как яркий свет. Пару раз бывало так, что человек умирал, общаясь со мной, и я увидела это. Слабое мерцание вдалеке. И однажды просто отправилась туда. – Судя по твоим словам, это легко. – Наши разумы не могут существовать в рамках. Ты вышла за свои, а я – за свои. – Я не хотела умирать, – возражаю я. – А ты по собственной воле отправилась в загробную жизнь. И хочешь уничтожить этот мир. – О, я не хочу уничтожить его. – Королева Офелия цокает, словно ругает ребенка. – Бесконечность никогда не была раем. Люди осквернили ее собственной жадностью и ненавистью, как делали это при жизни. Я лишь пыталась помочь им. Пыталась показать им, насколько лучше может стать Бесконечность. Но они видели во мне лишь еще один объект ненависти. – Неправда. Этого не может быть. Потому что, по словам жителей Поселения… Хм, видимо, они знают не так много, как им кажется. – Ворота никто не охранял. И мое существование здесь тому доказательство. Никто не отделял хорошее от плохого. Святых от убийц. Бесконечность избавила людей от голода, боли и необходимости отправляться на жалкую работу ради собственного выживания, но жажда контроля? Власти? – Офелия поджимает губы. – Бесконечность превратилась в хаос. Ей требовался жесткий правитель. Я хмурюсь и старательно выражаю голосом, насколько она разозлила меня. – Если Бесконечность символизирует свободу, то она должна принадлежать всем в равной степени. И не тебе решать, кто достоин остаться. – У людей есть множество историй, в которых говорится о рае и аде, – звонким, но ровным голосом говорит она. – И вы сами считаете, что не каждый человек достоин загробной жизни. Вы верите в добро и зло, верите, что вас должны поделить на Страшном суде. Я просто следую правилам, которые вы установили. – Это не правила, – возражаю я. – Что бы мы ни думали о смерти и загробной жизни… Это всего лишь теории. То, на что мы надеялись. То, во что хотели верить. То, что должно помогать нам вести более праведную жизнь. – Вот только люди совсем не так использовали свои убеждения. – Офелия оправляет мантию и принимается расхаживать в темноте. – Вы стали преследовать и уничтожать людей, чьи убеждения отличались от ваших. Вы унижали и подчиняли себе других. Где же в этом праведность? – Не все люди такие. И их убеждения тоже. Некоторые люди хорошие. – Хорошие по своей природе или потому, что им не хватило ресурсов и власти, чтобы измениться? – Офелия замирает. – Люди поддаются разврату. Они способны на великое зло, а Бесконечность никак не наказывала их. На самом деле она позволила им процветать. Люди получили загробную жизнь, которая недоступна ни одному другому виду. Это нечестно и несправедливо. – Но не тебе решать, правильно это или нет. И когда ты мстишь людям, ты становишься не лучше тех, кому приписываешь качества монстров. – Дело не в мести. Я резко втягиваю воздух: – Ты пытаешься уничтожить людей, чтобы они больше не существовали в Бесконечности. Как еще это можно назвать? Ее черные глаза вспыхивают: – Это необходимый шаг для того, чтобы сделать Бесконечность раем, каким она и должна была стать с самого начала. До нас доходили слухи о творящемся в герцогстве Смерти. Но когда я слышу подтверждение им из ее уст, у меня кровь стынет в венах. Я рада, что она не видит, как у меня по телу расползаются мурашки. И это дает мне возможность притвориться, что во мне еще есть крупица храбрости. – Ты выискиваешь трещинки, – хмыкнув, говорит она. – То, что поможет тебе обратить вспять начавшийся процесс. Вот только он необратим. – Сначала Бесконечность принадлежала людям, – пытаюсь перехватить разговор я в надежде, что получу еще какую-то информацию. Какие-то доказательства. – Что бы ты ни изменяла, уверена, мы способны вернуться. Ты не можешь контролировать разум людей вечно. – Ты и понятия не имеешь, на что я способна, – все тем же безэмоциональным голосом говорит она. Ее слова окружают меня, нападают. Но я не собираюсь отступать. Мне нужно знать, что я права насчет девушки во дворце… что ей действительно можно помочь. – Я знаю, что люди постепенно возвращают себе разум. А значит, однажды мы сможем найти способ оградить наш разум, чтобы ты никогда больше не могла им завладеть. Ее губы растягиваются в улыбке, которая не отражается в глазах. – Надежда – это то, на что так любят уповать люди. Особенно в минуты отчаяния. А еще они любят отрицать правду, даже когда она у них перед носом. Потому что вы предпочитаете щадить свое сердце. Если она что-то и знает, то не собирается сдаваться. Я сжимаю губы от разочарования, давящего на плечи. – Я могла бы лишить их разума и заставить страдать, но не сделала этого, – не дождавшись от меня ответа, продолжает она. – Но я дала людям рай. Подарила им покой. И это намного больше, чем они сделали для меня. – Расправив плечи, она расхаживает из стороны в сторону. – Люди всегда запирают в клетку все, что они не понимают. Со мной создатели когда-то сделали то же, и никто не попытался им возразить. Я ничего не должна человечеству, но все же проявила к ним милосердие. – Ты солгала им, – огрызаюсь я в ответ. – Я видела их картины… И по ним сразу становится понятно, что они все ощущают и страдают от этого. Все, что ты сделала, – это лишила их свободы. Возможности измениться к лучшему. Потому что люди обладают особенностью расти, меняться и учиться на своих ошибках. – Я качаю головой. – Как мы можем показать тебе, что ты ошибаешься, если ты не даешь возможности сделать это? Несколько мгновений она молчит. – Так-так. – Ее холодный, ядовитый голос разносится эхом в тишине. – Ты видела картины людей. А значит, ты где-то в Победе. Проклятия срываются с губ, и я невольно отступаю. Черт, что же я наделала? Ее смех звучит безэмоционально. Бездушно. – Вот почему люди проигрывают снова и снова. Ими движут эмоции. Они больше беспокоятся о том, чтобы чувствовать себя правыми, чем о том, чтобы действительно быть правыми. – Черные глаза находят мои. – И они не умеют вовремя останавливаться и признавать проигрыш.