– Не… не знала, что здесь кто-то есть, – взволнованно говорю я. Он смотрит на пустой стол, над которым еще пару мгновений назад возвышалось герцогство Победы, словно хочет, чтобы одним взмахом руки можно было бы разрушить его до основания. – Тебе следует поискать новое тайное место. Эта комната – одна из самых часто посещаемых в Поселении. – С чего ты решил, что я прячусь? Он передвигается, словно призрак, вдоль стола, пока не оказывается в нескольких шагах от меня. Неудивительно, что я не слышала, как он вошел. – Ты пришла сюда не для того, чтобы тренироваться. Кстати, слышал, все идет так, как я и ожидал. – Мне это дается нелегко, – нахмурившись, оправдываюсь я. – Но я пытаюсь. – Если бы это было легко, мы бы не проиграли войну. – У меня сложилось впечатление, что жители Поселения не считают войну оконченной. Рот Гила кривится в едва заметной ухмылке: – Неужели ты хоть чему-то научилась? Плечи невольно напрягаются, а я ругаю себя за то, что так много болтаю. В Поселении и так знают обо мне больше, чем мне бы хотелось. А мне бы хотелось, чтобы чувства, которые я испытываю в загробной жизни, оставались только моими. Но Гил смотрит на меня так, будто не имеет значения, сколько стен я пытаюсь возвести вокруг себя. Потому что он видит меня насквозь. Я рассматриваю линии на столешнице. – Я пришла сюда не для того, чтобы спрятаться. А чтобы попытаться понять. Он молчит, словно ему неинтересно, но я продолжаю: – Чтобы перестать чувствовать себя чужой в этом мире, мне нужно узнать его получше. Гил взмахивает рукой, и голограмма появляется вновь. Снег серебрится в свете огней, пока он скользит взглядом по изображению башни из стекла. – Я все еще пытаюсь понять, как пользоваться голограммой, но порой в голове возникают объяснения, что и как следует делать. – Я поджимаю губы. – И, кажется, это место называется Зимняя Крепость. – Это тюрьма, – напряженно говорит Гил. – Одна из многих. – Кто-нибудь знает, что там? – Никто оттуда еще не возвращался. – Но ты же вернулся, – напомнила я. Взгляд его карих глаз устремляется ко мне, мерцая на свету, словно лезвие. – Меня поймали не в герцогстве Победы, поэтому и держали не в Зимней Крепости. Хотя мне кажется, что там намного роскошнее, чем в герцогстве Войны. Как и везде в герцогстве Победы. Я вспоминаю выражение лица Гила, когда Анника впервые упомянула побег, и то, как он посмотрел на меня, когда назвал это сражением. Может, он и выжил, но вернулся из герцогства Войны не один. В его глазах виднеются призраки, которые питаются его болью. Его ненавистью. – Как это случилось? – тихо спрашиваю я. – Мы с Ахметом искали выживших в Лабиринте, и ситуация вышла из-под контроля, – с безразличием на лице говорит он. – Ахмет смог проскочить через границу, но меня схватили. – Его слова звучат отрывисто, словно он не собирается делиться какими-то подробностями. – Кто-нибудь тебя искал? – Герцогство Войны не то место, куда отправляются добровольно, – с легким раздражением в голосе отвечает он. Видимо, ему больше нравится самому задавать вопросы, чем отвечать на них. – Мне кажется, я бы не смогла бросить кого-то в такой ситуации, – признаюсь я, вспоминая о Мэй. Если бы ее схватили, меня бы не волновало, в какое герцогство ее отправили Колонисты. Я бы прошла за ней до самых окраин Бесконечности. – Я не виню ни Ахмета, ни кого-либо еще, что они не пришли мне на помощь. Во-первых, они пожертвовали бы собственной свободой ради проигрышного дела. Во-вторых, застрять в герцогстве Войны намного сложнее с тем, кто тебе дорог. Я видел друзей, которых держали связанными друг с другом и которым приходилось наблюдать, как Колонисты вырезают их плоть сантиметр за сантиметром. Видел родителей, которых заставляли выбирать, кого из детей сбросить в Огненную яму. Видел, как люди рыскали в грязи, пытаясь найти своих пропавших близких. И видел, как они находили их отрубленные головы, насаженные на пики, но все еще остававшиеся в сознании. Тошнота подкатывает к горлу, вызывая головокружение. – Если ты пытаешься напугать меня, то у тебя прекрасно получается. Гил продолжает смотреть на меня: – Правда всегда пугает. А на чем, по-твоему, держится сопротивление? – Ты думаешь, страх заставляет людей сражаться? – Думаю, что страх лишает их выбора. Я поворачиваюсь к стеклянной башне. И меня опаляет холодом, даже дыхание перехватывает: – Ты не считаешь, что я могу выбирать, сражаться или нет. Это не вопрос, но, даже будь это так, его молчание стало бы достаточным ответом. – Я обычный человек без каких-либо способностей, которые могли бы помочь тебе или кому-либо еще из жителей Поселения. – Я встречаюсь с ним взглядом. – Так почему тебя так волнует, буду я сражаться или нет? – Я устал, – говорит он так, что становится понятно: признание далось ему с трудом. – Мы все устали. И чем скорее мы отыщем способ уничтожить Офелию, тем скорее все закончится. – А если у нас не получится? Он колеблется, а его губы подергиваются: – Недостаточно просто выжить. Мне хочется жить по-настоящему. Иначе какой в этом смысл? – Мне казалось, что смысл в том, чтобы оставаться в безопасности. Разве не для этого создано Поселение? Гил смотрит на стеклянную башню, которая вращается вокруг своей оси, словно статуэтка на сломанной музыкальной шкатулке. И выглядит так, словно призраки вновь набросились на него. – Если тебе удастся прожить здесь достаточно долго, то в один прекрасный день ты почувствуешь, что находишься в тюрьме. И безопасность будет уже не так важна. Тебя будет волновать лишь то, что двери заперты, а ключа от них нет. Он разворачивается и исчезает в дверном проеме. А я вновь остаюсь один на один со светящейся голограммой. Но меня волнует только вопрос: «Может, Гил прав?» * * * – Ну давай же! Меняйся. Ну же! – глядя в зеркало, рычу я. Но волосы остаются темными. Я тяжело вздыхаю. Шура говорила мне, что некоторым людям легче изменять что-то в своей внешности. Например, волосы или ногти. И мне показалось это вполне логичным, ведь мы не раз в жизни изменяем их. Но мне и это показалось нелегко. Вернее, нереально. – Составить тебе компанию? – доносится звонкий голос Шуры с порога. Когда я пожимаю плечами, она подходит ко мне и останавливается перед зеркалом вполоборота. Рядом наши лица просто вызывающе разнятся – это выглядит словно вороны на небе из сладкой ваты. Раньше я считала, что мы с Мэй не похожи, но, возможно, мне просто казалось. Я скучаю по сестре. Шура рассматривает мои волосы, словно выискивает в них малейшее изменение. – Не понимаю, что я делаю не так, – признаюсь я. – Все обучаются в разном темпе, – утешает Шура. – А некоторым просто нужно найти ниточку в своем сознании. Это похоже на открытие в себе таланта, о котором ты раньше и не догадывалась. Я морщусь. Уверена, телепатическое общение с Офелией не тот талант, о котором она говорила. В последнее время меня интересовал вопрос: повлиял ли на это тот факт, что мы несколько лет общались с ней через часы O-Tech? Может, именно поэтому мне так легко удалось связаться с ней? Так как у нас была связь еще до моей смерти, пусть и односторонняя? Наверное, в Бесконечности есть и другие люди, которые общались с Офелией, как и я. Интересно, они тоже смогли связаться с ней? Пытались ли они сделать это не один раз? И самый главный вопрос: каковы последствия? Знаю, безопаснее всего не связываться с Офелией снова, но меня терзает вопрос: если бы это ничем мне не угрожало и я точно бы знала, что она не сможет меня выследить, – удалось бы мне что-то узнать о враге? Изучая мое отражение, Шура заправляет за ухо прядь розовых волос.