– После того как мы сыграем свадьбу, а потом отгремит твое шоу, – добавил он, – ты вернешься к нормальной жизни. Софи бросила взгляд на Онору, ожидая, что та тоже ошарашена, но вдова только нервно заглатывала огурец за огурцом, едва приоткрывая пересохшие губы. – Отец, ты хочешь, чтобы мне… чтобы я… – Софи не могла даже произнести эти слова, – чтобы я взбивала м-м-масло? – А что, нарастим немного мускулов на эти тонюсенькие ручки, – усмехнулся отец, продолжая жевать, а Джейкоб и Адам тем временем не преминули похвастаться бицепсами. – Но я знаменитость! – взвизгнула Софи. – У меня есть фанаты – есть даже моя статуя! Я не могу работать! Только не с ней! – Тогда, наверное, тебе следует найти другое дело, которым ты будешь зарабатывать на жизнь, – сказал Стефан, обгладывая косточку. – Пока ты в этой семье, ты должна вносить свой вклад. Или мальчики с радостью займут твою комнату. Софи задохнулась от возмущения. – А сейчас – ешь, – бросил он так резко и зло, что она была вынуждена подчиниться. Наблюдая из противоположной части комнаты за тем, как Агата переодевается в свое старое мешковатое черное платье, Рипер недоверчиво рычал, изредка прерываясь на обсасывание рыбьих костей. – Видишь? Я все та же старая добрая Агата. Она захлопнула крышку сундука, набитого одолженной у Софи одеждой, отпихнула его к двери и опустилась на колени перед своим лысым морщинистым котом: – Теперь ты снова можешь быть со мной милым. Рипер зашипел. – Это же я, – сказала Агата, пытаясь погладить его, – я ни капельки не изменилась! В ответ Рипер оцарапал ее и тут же смылся. Агата потерла свежие царапины на руке – красные среди других, уже слегка заживших. Она плюхнулась на свою кровать, а Рипер свернулся в заросшем плесенью углу – настолько далеко от нее, насколько позволяла комната. Она свернулась калачиком и обняла подушку. Я счастлива. Она слушала, как дождь стучит по соломенной крыше и, просачиваясь сквозь дыру в потолке, капает в мамин черный котел. Дом, милый дом! Цок-цок-цок – вторил ей дождь. Софи и я. Она уставилась на голую треснувшую стену. Цок-цок-цок. Будто меч в ножнах бьется о пряжку ремня. Цок-цок-цок. Сердце застучало в груди сильнее, кровь вскипела раскаленной лавой – все это происходило с ней и раньше. Цок-цок-цок. Черный котел превратился в его черные сапоги. Соломенная крыша стала его золотыми волосами. Небо, которое виднелось в окне сквозь тучи, пролилось голубизной его глаз. Подушка в ее руках обернулась смуглой подтянутой плотью… – Дорогая, мне нужна твоя помощь, – раздался тонкий голос. Агата проснулась словно от толчка, все еще сжимая подушку, которая теперь была влажной от пота. Она сползла с кровати и, пошатываясь, поспешила к двери. На пороге стояла ее мать, нагруженная двумя корзинами: одна битком набита корнями и листьями, а другая – головастиками, тараканами и ящерицами. – Что за… – Теперь ты наконец покажешь мне, как варить кое-какие зелья, которые ты изучала в школе! – прощебетала Каллиса, выпучив от возбуждения глаза. Обе корзины плюхнулись прямо в руки Агате. – Сегодня было не так уж много пациентов. У нас есть время на зельеварение! – Мама! Я же объясняла тебе, я больше не могу творить волшебство, – сказала Агата, ставя корзины на пол и закрывая дверь. – Наши пальцы здесь не светятся. – Почему бы тебе тогда просто не рассказать мне по пунктам, что конкретно вы делали? – спросила мать, взбивая черный купол своих сальных волос. – Покажи хотя бы, как варить бородавочное зелье. – Послушай, я оставила все это в прошлом. – Ящериц лучше добавлять свежими? А что еще мы можем с ними приготовить? – Я уже не помню всей этой ерунды… – Но они же испортятся… Хватит! Но ее мать была непреклонна. – Прошу тебя! – взмолилась Агата. – Я не хочу говорить о школе! Каллиса мягко забрала корзину из ее рук: – Когда ты вернулась домой, я была вне себя от счастья, – она посмотрела в глаза дочери. – Но с другой стороны, я беспокоилась, когда думала о том, ЧТО тебе пришлось бросить. Пока ее мать оттаскивала корзины на кухню, Агата уставилась на свои черные неуклюжие башмаки. – Ты знаешь, как я не люблю зря переводить продукты, – Каллиса вздохнула, – будем надеяться, что наши котлы выдержат похлебку из ящериц. В свете факела Агата шинковала лук и слушала, как мать что-то фальшиво напевает себе под нос, – точно так же, как она делала каждый вечер. Вдруг непонятно почему Каллисе полюбилось их кладбищенское гнездышко и уединенный быт. Агата положила нож. – Мама, как понять, что человек уже нашел свое «долго и счастливо»? – Хммм? – вопросительно промычала Каллиса. Ее костлявые руки бросили в котел горсть тараканов. – Ну, я имею в виду людей в сказке. Как они это понимают? – Там должно быть написано, дорогая, – мать кивнула в сторону книги, выглядывающей из-под кровати Агаты. Агата взглянула на последнюю страницу, где светловолосый принц и черноволосая принцесса целовались на своей свадьбе на фоне зачарованного замка… – Но что, если два человека не могут заглянуть в конец своей книги? – она уставилась на принцессу в объятиях принца. – Как они поймут, что уже счастливы? – Если им нужно кого-то об этом спрашивать, то скорее всего они несчастливы, – ответила ее мать, топя таракана, который отчаянно не желал тонуть. Глаза Агаты еще чуть-чуть задержались на принце. А потом она захлопнула книгу и кинула ее в огонь, над которым висел котел: – Самое время избавиться от этой ерунды! Все остальные давно уже это сделали. Она снова принялась резать лук, орудуя ножом еще быстрее, чем прежде. – С тобой все в порядке, дорогая? – спросила Каллиса, услышав, что дочь шмыгает носом. Агата смахнула с глаз слезы: – Это от лука. Дождь закончился, но холодный осенний ветер носился по кладбищу, освещенному лишь двумя с трудом удерживающими пламя факелами над лязгающими воротами. Когда Софи добралась до могилы, ее мышцы сводило, а стук сердца отдавался в ушах, словно умоляя ее держаться от этого места подальше. Капельки пота заскользили по ее спине, и она, зажмурившись, упала на колени в траву и грязь. Она никогда не смотрела на это. Никогда. Сделав глубокий вдох, Софи отважилась открыть глаза. Она с трудом смогла различить изображение бабочки, почти стертое временем. Бабочка взмахнула крыльями и застыла над нанесенными на надгробный камень словами Два камня поменьше, оба неподписанные, жались к камню ее матери, словно два крылышка. Пальцы Софи в безупречных белых перчатках начали выдергивать мох из трещин на одном из камней, порядочно заросшем за годы забвения. Пока она вычищала плесень и сорняки, ее уже сильно испачканные перчатки наткнулись на глубокие выемки в камне, явно кем-то намеренно нанесенные, а не просто оставленные беспощадным временем. На камне было что-то выгравировано. Она пригляделась… – Софи? Девочка обернулась и увидела приближающуюся Агату, закутанную в драное черное пальто и вооруженную подтекающей свечой в соуснике. – Моя мама увидела тебя из окна. Агата опустилась на землю рядом с Софи и поставила свечу напротив могил. Софи долго молчала, прежде чем заговорить. – Он думал, что это была ее вина, – наконец сказала она, не сводя глаз с двух неподписанных могильных камней. – Два мальчика, оба родились мертвыми. Как еще это можно было объяснить? Она заметила, как из темноты выпорхнула синяя бабочка и уселась в трещинку на обветшалом надгробии ее матери.