— Когда ты был мальчиком, тебя кормило, одевало и платило за учебу дело отца. Когда стал монахом, твое существование обеспечивают жители этого города и окрестные крестьяне, которые платят тебе оброк, десятину, налоги на рыночные лотки, мостовщину и бог знает какие еще подати. Всю жизнь ты жил как блоха на спинах тружеников. А теперь у тебя хватает духу говорить нам, что Господь все устроит. — Это граничит со святотатством. — Не забывай, что я знаю тебя с рождения, Антоний. Ты всегда обладал особым талантом увиливать от работы. — Эдмунд, так часто срывавшийся на крик, теперь говорил очень тихо. Знак того, что он в бешенстве. — Нужно выгребать отхожее место? Нет, ты идешь спать, чтобы отдохнуть перед учебой. Поскольку отец посвятил младшего сына Богу, у тебя всегда было все лучшее, хотя ты не пошевелил ради этого и пальцем. Сытная еда, самая теплая комната, лучшая одежда — я был единственным мальчишкой, который донашивал вещи младшего брата! — И ты мне этого не простил. Керис искала возможности остановить ссору и ухватилась за первое, что пришло ей в голову: — Но можно же найти какое-то решение. — Оба брата удивились, что она позволила себе перебить их. — Например, мост могут построить горожане. — Не смеши меня, — отозвался Антоний. — Город принадлежит аббатству. Слуга не благоустраивает дом хозяина. — Но если они попросят вашего разрешения, у вас нет причин отказать. Аббат возразил не сразу, и Керис воспрянула духом, но Эдмунд покачал головой: — Не думаю, что смогу убедить их вложить деньги. В конечном итоге это, конечно, в их интересах, но люди очень неохотно думают наперед, когда у них просят денег. — Ага! А меня ты призываешь думать наперед, — буркнул монах. — Ты ведь имеешь дело с вечной жизнью. Как никто другой, ты обязан уметь смотреть не только на неделю вперед. Кроме того, с каждого, кто пересекает мост, аббатство получает мостовщину. Ты вернешь свои деньги, а когда ярмарка оживет, даже получишь прибыль. — Дядя Антоний ведает духовными делами, он, наверно, считает, что это не его епархия, — раздумывала Керис. — Но он хозяин города! — отрезал Эдмунд. — Только он может это сделать! — И вопросительно посмотрел на дочь, понимая, что та не стала бы возражать ему просто так. — А ты, собственно, о чем? — А если горожане построят мост, а мостовщина пойдет на оплату заема? Олдермен открыл рот, но не знал, что сказать. Дочь посмотрела на Антония. Тот пожал плечами: — Когда создавалось аббатство, единственным источником его доходов была мостовщина. Я не могу от нее отказаться. — Но подумайте, сколько вы выиграете, если шерстяная ярмарка и воскресный рынок возродятся! Это ведь не только мостовщина, это еще и налог с лотков, и процент аббатства от каждой сделки, заключенной на ярмарке, и пожертвования. — А еще продажа твоих же товаров — шерсть, зерно, кожи, книги, статуи святых… — добавил Эдмунд. — Это все твои интриги! — Антоний негодующе ткнул пальцем в брата. — Ты подучил и дочь, и этого парня. Он бы никогда не выдумал такой схемы, а она просто женщина. Это все твоих рук дело. Обычный заговор, чтобы надуть меня на мостовщине. Что ж, он провалился. Слава Богу, я не дурак! Аббат развернулся и зашлепал по грязи. — Не понимаю, как мой отец мог произвести на свет такого безмозглого упрямца, — скрипнул зубами Эдмунд и тоже заковылял прочь. Керис повернулась к Мерфину: — Ну и что ты думаешь? — Не знаю. — Подмастерье не смотрел ей в глаза. — Я, пожалуй, пойду работать. — И ушел, не поцеловав. — Ну и ну, — покачала она головой, когда юноша уже не мог ее слышать. — Что с ним такое? 8 Граф Ширинг приехал в Кингсбридж во вторник ярмарочной недели вместе с сыновьями, другими родственниками, а также свитой из рыцарей и сквайров.[6] Роланд выслал вперед людей, чтобы они разогнали всех с моста. За час до прибытия графа мост перекрыли, чтобы вельможа не уронил достоинство, дожидаясь очереди вместе с простолюдинами. Свита в черно-красных ливреях ехала по лужам под развевающимися знаменами, из-под копыт лошадей на горожан летела грязь. Граф Роланд очень преуспел за последние десять лет при королеве Изабелле и ее сыне Эдуарде III и хотел всем это показать, что свойственно сильным мира сего. В свите ехал и Ральф. Какое счастье быть сквайром графа Роланда! Его хорошо кормили и одевали, сын сэра Джеральда учился ездить верхом и фехтовать и почти все время проводил на охоте, за играми и развлечениями. За шесть с половиной лет никто не попросил его ни прочитать, ни написать ни единого слова. Следуя за графом мимо скученных лотков, видя устремленные на него завистливые или испуганные взгляды, он жалел торговцев, ползающих в грязи за жалкие пенни. Граф сошел с лошади у дома аббата. Его младший сын Ричард, епископ Кингсбриджа, вообще-то должен был служить в соборе, однако епископский дворец находился в графском городе Ширинге, в двух днях пути, что устраивало и епископа, которому приходилось решать не только религиозные, но и политические вопросы, и монахов, довольных, что за ними наблюдают не так пристально. Ричарду исполнилось всего двадцать восемь лет, но его отец был близок к королю, а это значило побольше, чем возраст. Остальная свита свернула к южной части собора. Старший сын графа Уильям, лорд Кастер, велел сквайрам поставить лошадей на конюшню, человек пять рыцарей отправились в госпиталь. Ральф поспешил помочь жене Уильяма, леди Филиппе, сойти с лошади. Он был безнадежно влюблен в эту высокую красивую женщину с длинными ногами и глубоким декольте. Когда все лошади были ухожены, сквайр отправился к отцу с матерью. Они жили в маленьком домике в юго-западной части города у реки, куда доносился мерзкий запах дубилен. Подходя к дому, Ральф в своей красно-черной ливрее поежился от стыда и порадовался, что леди Филиппа не видит, как низко пали его родители. Он не видел их год, оба постарели. Леди Мод поседела, а сэр Джеральд медленно слеп. Сына угостили монастырским сидром и собранной матерью в лесу земляникой. Отец пришел в восторг от ливрейных цветов. — Граф еще не сделал тебя рыцарем? — нетерпеливо спросил он. Каждый сквайр стремился стать рыцарем, но Ральф больше остальных. Отец не забыл унижения десятилетней давности, когда у него отобрали земли и семейство стало иждивенцем аббатства. В тот день в сердце Фитцджеральда-младшего вошла заноза, и боль не утихнет до тех пор, пока он не восстановит фамильную честь. Но не все сквайры становились рыцарями. Тем не менее отец всегда говорил так, будто для Ральфа это лишь вопрос времени. — Пока нет. Но похоже, мы скоро отправимся на войну с Францией; там-то уж я себя проявлю. Он старался говорить небрежно и не показать, как мечтает отличиться в сражении. Мать пришла в ужас. — Почему короли всегда воюют? Отец засмеялся: — Мужчины созданы для этого. — Неправда, — резко ответила она. — Я в муках рожала Ральфа вовсе не для того, чтобы какой-нибудь французский меч снес ему голову или в сердце вонзился болт арбалета. Отмахнувшись, отец спросил: — Почему ты считаешь, что будет война? — Король Филипп Французский занял Гасконь. — Вот оно что. Этого мы, конечно, потерпеть не можем. Английская корона на протяжении нескольких поколений владела этой провинцией на западе Франции. Купцы Бордо и Байонны имели немалые привилегии и вели дела не столько с Парижем, сколько с Лондоном. Но все-таки там было неспокойно. Ральф добавил: — Король направил для заключения союза посольство во Фландрию. — Союзники потребуют денег. — Поэтому граф Роланд и приехал в Кингсбрпдж. Эдуард хочет занять у купцов. — И сколько же? — Говорят о двухстах тысячах фунтов, по всей стране, в счет будущих налогов на шерсть. Мать негромко заметила: — Не стоит королю загонять купцов в гроб. — Да ну, у торгашей куча денег — посмотри только на их дорогую одежду. — В голосе отца сквозила горечь, и Ральф заметил, что на родителе поношенная льняная рубаха и старые башмаки. — И даже если нет, хотят же они, чтобы французский флот угомонился. Весь прошлый год французские суда устраивали рейды в Южной Англии, грабя порты и сжигая корабли в гаванях. — Французы нападают на нас, мы будем нападать на французов, — запричитала мать. — Ради чего? — Женщине этого не понять! — рявкнул рыцарь. — Чистая правда, — жестко отозвалась леди Мод. Ральф сменил тему: — Как брат? — Стал хорошим ремесленником, — ответил отец. Так барышник говорит, что малорослый пони — как раз то, что нужно женщине, подумал сквайр. Мать улыбнулась: — Влюблен в дочь Эдмунда Суконщика. — Керис? — Ральф улыбнулся. — Да, она всегда ему нравилась. Мы еще детьми играли вместе. Властная маленькая кокетка, но Мерфину, судя по всему, это не мешало. И что, собирается жениться? — Думаю, да, — ответила Мод. — Когда закончится срок ученичества. — Ну, нахлебается. — Ральф встал. — А где он сейчас? — Работает у северного портала собора, — ответил отец. — Но может, сейчас обедает. — Я поищу его.