Глава шестая Темно-красная стена дома — метров пять в высоту — выглядела довольно прочной. Но уже через мгновение она вдруг вспучилась, как щека больного флюсом, затем прорвалась и с тяжким грохотом стала обваливаться вниз кирпичной лавиной. Какой-то черной машине очень не повезло — она как раз проезжала мимо дома. На несколько долгих секунд кадр заволокло пылью, а когда она рассеялась, стены не было. Автомобиля тоже. Вместо него я увидел высокий и неряшливо насыпанный курган из темно-красного кирпича. — Куба, начало февраля, — прокомментировал Юрий Борисович. — В городе Варадеро обрушился недостроенный дом. Единственная жертва — человек, оказавшийся за рулем этого BMW. Гражданин Мексики Серхио Гомес. Он же Сергей Мстиславский, депутат Госдумы шести созывов, зам председателя фракции «Трех медведей». В прошлом году занимал сорок четвертую позицию в рейтинге «Форбса». Несколько лет назад он добился, чтобы землю, которую в его родном городе выделили для новой школы, отдали фирме, записанной на Ядвигу Францевну Зельц. Знаете, кем пани Зельц приходилась депутату? — Законной женой, — не задумываясь, ответил я. — Хотя нет, лучше родной мамочкой. — Почти угадали — тещей-пенсионеркой, восьмидесяти лет, — сказал Юрий Борисович. — За год она возвела на этой земле пятизвездочный отель и торговый комплекс, а школу стараниями всё того же депутата перенесли в другой район — сейсмоопасный. Про это знали, но помалкивали. Через год после торжественного открытия тряхнуло. Пять баллов по шкале Рихтера — не так уж много, но зданию хватило. Двенадцать погибших — десять школьников и два педагога группы продленного дня. Прораб отделался годом условно, а Мстиславский даже свидетелем не проходил… Если позволите, Роман Ильич, я прокручу ту же сцену еще раз, без аудиодорожки, рапидом. Наглядеться не могу. На экране ноутбука стена стала рассыпаться снова — беззвучно, медленно, неотвратимо, с грозной ленцой волны цунами. Теперь я сосредоточил внимание на автомобиле, который полз вдоль падающей стены. У человека внутри BMW не было никаких шансов уцелеть… — Вот тоже любопытно, глядите! Город Кито, Эквадор, конец февраля. — Юрий Борисович пододвинул ноутбук ближе ко мне. Я увидел аккуратную старушку, степенно гуляющую по парку. Ой! Бабушка споткнулась! Взмахнув руками, она грохнулась на асфальт и с громким деревянным стуком ударилась затылком о кромку бордюра. Изображение на экране укрупнилось, и я обнаружил причину падения: маленькую игрушечную машинку, на которую бедняга сослепу наступила. — После этого случая несчастную сеньору увезли в больницу, где она и умерла. Такая жалость, такая жалость… Вы, должно быть, помните позапрошлогодний закон, по которому гражданам стран НАТО было отказано в праве усыновлять наших сирот? Двести пятьдесят детей с уже оформленными документами на выезд так и остались в российских приютах, несмотря на все усилия приемных родителей. Сто восемьдесят из тех деток, спасенных от оскала империализма, были инвалидами или хрониками. Следить за их здоровьем на родине, конечно, никто не собирался. Через год из них осталось в живых девяносто пять, через полтора года — шестьдесят… Та старушка с эквадорским паспортом на имя Алисии Карраско — на самом деле бывший сенатор Ольга Лизюкова, председатель Комитета по материнству и детству. Закон о не-усыновлении именно она придумала и протолкнула, «Закон Лизюковой». Вы же филолог, Роман Ильич. Значит, у Достоевского насчет слезинки ребенка наверняка читали. Помножьте на число пострадавших от нее детей. Море слез! Разве такое может остаться безнаказанным? Я промолчал. Вопрос был риторическим. — Сейчас увидите еще одну интересную запись. — Хозяин кабинета пощелкал клавишами. — Апрель, Парамарибо, Республика Суринам. Извините за качество съемки — ближе к объекту нельзя было подобраться. Лев Ильич сработал буквально на пределе. Человек в белом тропическом костюме сидел на веранде бунгало и читал книгу, время от времени делая странный жест рукой — как будто дирижировал. Сперва я не понял, чем он занят, а потом до меня дошло: он отгонял какое-то слишком назойливое насекомое. — Это Дитер Хофмайстер, — сказал Юрий Борисович. — Он же Игорь Кисельников, экс-губернатор Устюжской области. К приезду главы государства открыл в областном центре четыре цветомузыкальных фонтана и расставил кашпо по всему пути от аэропорта до губернаторского дворца. Спросите, где взял деньги? Ужал в два раза бюджетную статью расходов на здравоохранение. А чего стесняться? Китайский вирус притих, а по другим болезням можно, как и раньше, не отчитываться. Область не стала закупать импортные препараты, в том числе антигистаминные. Отечественные аналоги, как вы догадываетесь, помогают не всякому. Итого: за неделю умерли сорок два аллергика… Бывший губернатор на экране вскочил с места, уронил книгу и обеими руками схватился за шею. Лицо его покраснело, тело неестественно выгнулось, а затем он упал на веранду. — Эх, не повезло Игорю Вадимовичу! — В голосе хозяина кабинета я не уловил ни тени сочувствия. — Скончался от отека гортани в результате укуса шмеля. У него самого, вообразите, оказалась редчайшая форма аллергии, на торакобомбусов. В России этот вид шмелей не водится, зато в Суринаме, где он обосновался, они есть… А вот теперь — мой любимый ролик. Снят в первых числах мая. Черно-белый, потому что взят с охранной камеры. Она дрожит, так что качество неважное. Зато будет крупный план, пять секунд. Я впервые видел борьбу человека с ураганом. Схватка была неравной: ветер крепчал, а человек слабел. Всё, за что он отчаянно хватался — от газонокосилки до садовой скамейки, — вырывалось у него из рук и уносилось в черное небо, закрученное спиралью. — Это налоговый резидент Таиланда Кулаб Судхам, — объяснил мне Юрий Борисович. — Раньше он был, вы не поверите, российским генералом и начальником Дальневосточного управления МЧС. Звали его тогда Василий Ятыгилов. Летом прошлого года Василий Николаевич должен был объявить по всему побережью штормовое предупреждение. Но тогда, согласно инструкции, ему пришлось бы остаться в регионе, а генерал торопился в Москву — получать новый орден. Поэтому он ничего не объявил. Решил, что сойдет и так. Эвакуироваться не успели, в общей сложности, двести пять человек, из них погибли девяносто, в том числе женщины и дети… О, глядите, сейчас будет самое интересное! Человек на экране сумел обеими руками обхватить толстую ветку дерева, прямо над объективом камеры. Вскоре весь кадр заслонило плоское лицо: встрепанные волосы, потный лоб, выпученные глаза и темный провал рта, распахнутого в бесшумном крике. — Пять. — Хозяин кабинета стал загибать пальцы. — Четыре. Три. Два. Один. Пошел! Лицо дернулось и пропало из кадра. На экране мелькнул ботинок, а затем я увидел, как фигурку человека, обнявшего сломанную ветку, стремительно всасывает черная воронка. — Тайские синоптики просто очумели, — с легкой усмешкой произнес Юрий Борисович. — Ничего, как говорится, не предвещало. Откуда взялся ураган, почему у него такая маленькая локализация? Ведь за пределами одного поместья на острове Панган даже траву не помяло. Единственная жертва — хозяин поместья, сам господин Судхам. Труп потом выловили в океане километрах в ста от эпицентра… Ну и так далее. — Мой собеседник закрыл ноутбук и убрал обратно в ящик стола. — Если захотите, я попрошу Нонну Валерьевну показать потом все видеофайлы. Думаю, вам будет небезынтересно. — Сомневаюсь, что захочу смотреть, а тем более, как вы, пересматривать, — заметил я. — Вам что, их жалко? — удивился Юрий Борисович. — Помните, Роман Ильич: все они — убийцы, причем массовые. Андрей Чикатило по сравнению с некоторыми из них — пацан. — Нисколько мне их не жалко. — Я пожал плечами. — Пусть бы они все провалились. Но… — Тут не может быть «но», — перебил хозяин кабинета. — Есть преступления без срока давности, есть жертвы, которые требуют отмщения. За полгода мы неплохо продвинулись, и всё же список негодяев, которые живы и прекрасно себя чувствуют, намного длиннее тех, кто уже поплатился. По счастью, способности вашего брата позволяли добиваться цели и при этом не быть киллерами, как вы тут выразились, на службе у государства… — Это, простите, демагогия, — возразил я. — Убийство есть убийство. Брата использовали как оружие. Выбор инструмента казни не меняет ее сути… — Да бросьте вы, это меняет всё! — Юрий Борисович даже спорить не стал, а просто отмахнулся от моих слов. — И формально, и по факту никто никого не казнит. Мы не волшебники и не можем повлиять на случайную поломку мусоровоза и тем более на ураган или траекторию полета шмеля. Даже Лев Ильич не мог. Но благодаря его способностям в нужное время и в нужном месте сам включался механизм равновесия. Лев Ильич сравнивал это с третьим законом Ньютона, только на уровне этики. Действие равно противодействию. Зло возвращается к тому, кто его сотворил. Будь моя воля, я бы занес эту фразу на скрижали и сделал ее девизом нашей маленькой организации… Он что, так и будет издеваться? Полчаса назад я задал ему прямой вопрос, и всё это время хозяин кабинета вместо ответа ходил вокруг да около, наводил тень на плетень и говорил обиняками. «Мы», «наша», «у нас» — и при этом ничего определенного. Это же уметь надо — рассказать мне очень многое и в подробностях, но одновременно обойти главное! — А нельзя ли, наконец, поконкретнее? — сердито спросил я. — Или ваша организация такая маленькая, что нет у нее ни статуса, ни названия? По крайней мере, я до сих пор ничего об этом не услышал. Кто вы? На какого дядю брат работал? То, что вы не связаны с Лубянкой, я уже почувствовал. Вы — особое подразделение ГРУ? — Нет-нет, ни боже мой! — Юрий Борисович помотал головой и для убедительности приложил руку к сердцу. — Никаких военных, никакой разведки и контрразведки. Все силовые ведомства в нашей стране скомпрометированы так сильно, что из обломков их придется восстанавливать не один год. К счастью, это не моя головная боль. — А какая ваша? — не отставал я. — И почему у вас в коридоре табло с курсами валют? — Вы наблюдательны, — похвалил меня мой собеседник. — Вот и Лев Ильич, когда пришел сюда впервые, сразу обратил внимание на табло. И взял быка за рога. Вы что, говорит, работаете под прикрытием Министерства финансов? Вопрос был прямо в точку. — Значит, вы на самом деле работаете под крышей Минфина? — недолго думая, повторил я вопрос Левки. Хотя мне и не нравилось быть эхом моего братца. — Я бы так не сказал, — тонко улыбнулся Юрий Борисович. — В словах «прикрытие» и «крыша» мне чудится оттенок чего-то нелегального. Мы же официально являемся подразделением министерства как Департамент бюджетной политики в сфере внешнего мониторинга. Название дурацкое, но там все примерно такие. Мой непосредственный шеф — глава Минфина. Правда, в отличие от других департаментов, наш такой мизерный, что даже не обозначен на министерском сайте. Он и появился сравнительно недавно… — Недавно — это после 4 декабря? — спросил я. — Всего полгода назад? — Нет. — Хозяин кабинета помотал головой. — История нашего департамента куцая, но уж не настолько. Впервые мы возникли в 90-е, когда Минфин искал за рубежом деньги КПСС. В нулевые мы стали аппендиксом и были сокращены до двух человек — меня и Нонны Валерьевны. Платили так мало, что я после службы подрабатывал частным извозом, а Нонна Валерьевна в выходные давала уроки игры на скрипке. Зато после Славной Революции нашу структуру удалось восстановить. Первые две недели мы, как в начале 90-х, отслеживали финансовые потоки, уходящие из страны. Максимум что могли, — выцарапать какую-то часть уведенных денег. Приход вашего брата перевел нас в иной регистр. Лев Ильич стал подлинной душой Минсправа… — Душой чего-чего? На лице Юрия Борисовича появилось мечтательное выражение. — Минсправ — сокращение от Министерство справедливости, — объяснил он. — Тоже ваш брат придумал. Неофициально, для своих. Это же короче, чем Департамент бюджетной… бла-бла-бла. И по сути вернее. Лев Ильич любил цитировать блаженного Августина: «Государство без справедливости превращается в шайку разбойников». Когда-нибудь, добавлял он, законы и справедливость сольются в экстазе и наша работа будет не нужна. Но пока закон несовершенен, справедливости порой приходится быть чуть выше закона… В общем, вы желали конкретики — нате, вот она. Теперь о главном. Я пригласил вас, как вы догадываетесь, не только ради соболезнований. Поскольку Лев Ильич занимал особое место в нашем проекте и оно, увы, стало вакантным, я как глава департамента… Хозяин кабинета сделал паузу и веско закончил фразу: — …хочу, чтобы вы продолжили у нас работу своего брата. Глава седьмая Отлично помню день, когда мой братец мне капитально врезал — первый и, как оказалось, последний раз. Мне было семь, а этому коню длинноволосому восемнадцать. Он уже закончил первый курс физмата, носил настоящие американские джинсы и желтый самодельный перстень с черепушкой. А еще Левка трясся, как ненормальный, над своей коллекцией пластинок, которые он у кого-то в своем институте то ли покупал, то ли выменивал. В тот день я, честное слово, не сделал его любимому диску ничего такого: не уронил, не разбил, даже не порвал бумажный конверт, где четверо парней в костюмах друг за другом переходили улицу. Я лишь чуть-чуть, ну самую малость, помял уголок. Но брату хватило и этого. «Ты — насекомое! — орал он в приступе ярости. — Ты — мелкий вредитель! Я за этих новеньких «Битлов» полторы стипендии грохнул, а ты им весь товарный вид попортил! Имей в виду, гаденыш, если в следующий раз подойдешь к моим дискам ближе, чем на метр, я не знаю, что с тобой сделаю! Я тебя мордой в унитаз макну, понял? Я тебе зубы пересчитаю, понял?» После чего этот балбес, распалившись, ударил меня по щеке. Вряд ли он собирался бить всерьез — все же садистом Левка не был. Скорее, он хотел влепить мне легкую предупредительную оплеуху. Однако перстень повел себя самостоятельно и прочертил на моей левой щеке глубокую борозду — под самым глазом. Брызнула кровь. Я завизжал так громко, что даже сам Левка испугался. «Постой, Ромик, не вопи, дай гляну», — засуетился он вокруг меня, пытаясь оценить размер нанесенного ущерба, а я вырывался у него из рук, продолжая истошно визжать. При этом, я помню отчетливо, мне было не больно и не страшно, а как-то очень странно. Что-то медленно ворочалось у меня внутри головы, словно бы пришли в движение массивные бабушкины весы, на которых она взвешивала дачные яблоки и огурцы: сперва тяжело качнулась левая чаша, затем правая, и наконец они, чуть поколебавшись, замерли в неподвижности. И в ту же секунду под потолком взорвалась лампочка — с бомбовым грохотом и тучей осколков по всей комнате. Меня ничем не задело, а вот Левка, охнув, схватился за левую щеку. Десять минут спустя, уже промокнув кровь и собрав с пола осколки, мы оба стояли у зеркала: я, шкет, и он, здоровяк. И у каждого из нас под левым глазом было по глубокой царапине в виде полумесяца. Я тогда еще ничего не понимал, но Левка, думаю, к тому времени знал уже многое. «Ты, Ромик, сегодня мог оставить меня без глаза», — задумчиво сказал он, рассматривая наши отражения. «Чего ты, Левк, это не я, это же лампочка, она сама!» — пискнул я. Брат, казалось, меня не услышал. «Хотя нет, исключено, — продолжил он, — твой же глаз цел, значит, и мой не пострадал бы. Поздравляю тебя с фамильным приобретением, брателло. Кары отменяются. Но ты все равно не смей прикасаться к моим дискам, усек?» Внутренне ликуя, я буркнул: «Больно мне надо!» Почему-то я догадался, что по неведомой причине братец уже никогда не отлупит меня. Щелчки по носу, щипки, обидные словечки — это будет, но ничего больше. Правда, и я тоже не мог делать Левке крупных подлянок. Между нами установился молчаливый договор о ненападении… — …чтобы вы продолжили работу брата, — торжественно повторил Юрий Борисович. — То есть в вашем департаменте? — уточнил я, пытаясь выиграть время. — И почему я? — Ой, только не надо вот этого кокетства! — нахмурился Юрий Борисович. — Мы знаем о ваших способностях, и вы знаете, что мы знаем, и мы знаем, что вы знаете, что мы знаем. У вас с братом одинаковые гены. То, что умел делать он, умеете и вы. — Ладно, допустим, гены у нас общие, — согласился я. — Но люди мы разные. Это вам тоже, надеюсь, известно. Почему вы решили, что я вот так просто возьму и соглашусь? Похоже, у шефа маленького, но гордого департамента ответ был припасен заранее. — Есть четыре причины… — С этими словами он вновь стал загибать пальцы. — Во-первых, вы можете согласиться из интереса. Такой необычной работы у вас не было и, кроме нас, никто вам ее не предложит. Во-вторых, идея справедливости по-человечески вам очень близка… да, Роман Ильич, да, мы нашли в университетской библиотеке вашу дипломную работу по повести «Дубровский». Лихо вы там разделали классика. А ведь у нас какой-нибудь Запорожский — на три порядка страшней, чем Троекуров у Пушкина… В-третьих, вам совсем не нравилась бывшая власть, из которой происходят все наши клиенты. Ну и четвертый фактор, простите за прозу, — деньги. Вы давно без работы, накоплений нет. Жизнь в психиатрической клинике затрат не требует, но нельзя же прятаться там вечно. А здесь вы получаете три «эс»: статус, страховку, соцпакет. И, прежде всего, зарплату. — С этого места, пожалуйста, детальнее, — попросил я. — Всегда мечтал узнать, сколько отстегивают в Минфине, в Центробанке и на фабрике Гознака. Зарплата, поди, огромная? — Умеренная, — нехотя признался мой собеседник. — В центральном офисе платят почти на порядок больше, чем у нас. Так что «роллс-ройс» и виллу на Багамах с наших денег не купите. Мы, Роман Ильич, слишком маленький винтик Минфина. Попросим прибавки — привлечем внимание больших департаментов, а нам это ни к чему. Единственное, что я гарантирую, — хорошие командировочные. Ездить придется много. Наши клиенты скрываются черт-те где, но многих уже вычислили. Задача вашей команды — спланировать каждый эпизод… Уловив мой вопросительный взгляд, Юрий Борисович добавил: — Это тоже Лев Ильич придумал. Я ведь сперва хотел называть задания по-киношному, миссиями, но брат ваш, скажу начистоту, мою идею отверг. «Из нас двоих, — говорит, — я еще меньше похож на Тома Круза, чем вы». Ну и утвердили его вариант. У него было искрометное чувство юмора… Хотя вам-то я зачем объясняю? Вы его с детства знали… Я изобразил в ответ подобие улыбки. Вам, Юрий Борисович, подумал я, очень сильно повезло, что ваше детство прошло вдали от Левки. А вот я его искрометности нахлебался вдоволь. Нет, иногда у братца и вправду кое-что получалось смешно. Помню, для туалета в нашей квартире в час пик он выбрал словечко «крюйт-камера». После выхода в наш прокат популярного фантастического фильма бабушкину дачу он называл исключительно Ангаром 18. С легкой руки брата злую тетку Дину Георгиевну, строчившую кляузы, весь дом дразнил Дикой собакой Динго, а к дворовому драчуну, который стрелял сигареты даже у взрослых парней, — прицепилась кличка Беспризорро. Для меня у Левки была припасена целая куча словечек. Когда он пребывал в благодушном настроении, то звал меня Ромуальд и Ромштекс. Но если, на беду, Левке попадала под хвост вожжа, мне даже имени не доставалось: я был у него клоп истории или человек-пук, или кот в пальто, или заусенец — кличка, мне особенно ненавистная. — Обычно так и бывало: один клиент — одна командировка — один эпизод, — продолжал тем временем Юрий Борисович. — Но в Канберре оказалось сразу два подопечных, в разных концах города, надо было как-то совмещать. Один, бывший федеральный министр… — Эй, погодите! — прервал я его. В число недостатков шефа секретного ведомства, пусть даже бывшего физика, не может входить болтливость. — Я не дал согласия, а вы мне уже рассказываете о подробностях вашей работы. С чего бы это? А вдруг я выйду отсюда и обо всём растрезвоню? Или в случае несогласия меня живым отсюда не выпустят? — Опять вы за свое, — грустно сказал Юрий Борисович. — Я ведь уже объяснял: мы — не — киллеры! Вот! — Он похлопал себя по бокам пиджака, выдвинул и показал верхний ящик стола (я увидел блокнот, калькулятор и пакетик леденцов). — У меня и оружия-то нет… Поймите, я вам рассказываю как брату Льва Ильича — практически родному человеку. К тому же я отлично знаю, что уж вы трепаться не станете. Меньше всего вы желали бы афишировать свои способности. Вам хочется выглядеть самым обычным человеком. — Я и есть обычный человек, — угрюмо заметил я. — С небольшой генетической аномалией. — Пожалуйста, не прибедняйтесь, Роман Ильич, — строгим учительским голосом произнес Юрий Борисович. — Вы не обычный человек и никогда им не будете. Ваш дар — не просто аномалия. Таких людей во всем мире — считаные единицы. Если бы каждый человек на планете обладал вашими способностями, человечество бы давно погибло. Но если такие люди, как вы с братом, не будут рождаться совсем — человечество тоже обречено. — Так уж обречено? Это ваша личная гипотеза? — Я включил иронию на полную мощность, однако мой собеседник с необыкновенной легкостью ее проигнорировал. — Никакая это не гипотеза, а научный факт, — серьезным тоном ответил он. — Вы, как и ваш брат, отпираете дверь в прекрасное будущее. Природа ведь сама себя регулирует. Лев Ильич говорил мне, что когда в мире накапливается слишком много неотомщенного зла, мир начинает расшатываться. Тогда появляются особые люди. Они рождены именно для того, чтобы восстановить равновесие и вернуть этому миру устойчивость.