— Кто? — не понял Сергей Петрович. Проследил за моим взглядом и кивнул: — Он самый. — Так он что же, сейчас не при делах? Его переизбрали? Понизили в звании? Бывший агент «Мишин» или «Мирошин» заметил, наконец, что за ним наблюдают. Он сложил губы куриной гузкой и погрозил мне пальцем. Я в ответ показал ему кукиш. — Да нет, работает там, где прежде, и в той же должности, — с усмешкой ответил Сергей Петрович. — Хотя среднемесячная зарплата стала у него, наверное, поменьше. Ну и часики от Фаберже пришлось сдать обратно в Алмазный фонд. Во-он, видите? Как раз в эту минуту человек в соседней машине бросил сердитый взгляд на циферблат своих часов. И это был не какой-нибудь золотой царский брегет с бриллиантами, а рядовая китайская штамповка рублей за пятьсот. Даже у меня были получше. — И как же он теперь — без почетного эскорта? Страдает, небось? Еле терпит? — Наверняка, — невозмутимо подтвердил мой водитель. — Но это их обязанность. Профессиональный, как говорится, долг. Шеф терпел и им велел. Эскорт от ФСО им теперь не положен. Они ведь по Конституции — что? Отделены от государства. Ну вот оно и не вмешивается в дела их скорбные. А те больше не суются в дела кесаря. Паритет. — То-то гляжу — машина у него простая, — сказал я. — И мигалки нет, даже плохонькой. — Мигалки? — с недоумением переспросил Сергей Петрович. — А-а, вы о проблесковых маячках, что ли? Забудьте, Роман Ильич. Синих ведерок больше не будет — упразднены специальным указом еще в январе. Их оставили только у пожарных и «скорых». С маячком у нас теперь даже всенародно избранная Надежда Евгеньевна ездит не каждый раз, а только когда сопровождает из аэропорта какую-нибудь приезжую иностранную шишку. Но целиком перекрывать трассу по пути следования строго запрещено. Ну и ну! Без мигалок и километровых кортежей Москва выглядела еще страннее, чем без эвакуаторов. Я знал, конечно, что после 4 декабря жизнь поменяется, но не ожидал от нее такой прыти. Все-таки я вовремя принял свои таблетки. Вроде пустячок, а полезно. Даже Алисе для адаптации в Стране Чудес понадобилась большая порция волшебных грибов. — Много у вас тут всякого за полгода произошло, — признал я. — Голова идет кругом. — Меньше, чем хотелось бы, — вздохнул мой водитель. — Если бы вы знали, сколько всего приходится до сих пор разгребать! В нефтянке после Запорожского — руины. То же и в армии после Хорхоя, и в судах… А регионы? Там вообще проблем немерено. Я, знаете, не люблю кино и почти не смотрю, а вот брат мой двоюродный — профессиональный киношник, сейчас работает с англичанами на съемках фильма про Ковентри. Неделю назад вернулся из Воронежа — ездил с группой искать натуру. Их операторы как увидели центр города, сразу за камеры схватились: йес, йес, террайбл, бьютифул… О, вот и пробочке конец. Сегодня быстро, нам повезло. Еще немного потерпите, Роман Ильич, скоро будем на месте. Смотрите налево. Ориентир — танк. Как увидите, значит приехали. Я не понял, о каком танке он толкует, но переспрашивать не стал. Подумал, что среди вопросов, которые у меня накопились, этот — не главный. Раз сказали, значит, увижу. Лучшим развлечением детства был польский телесериал «Четверо в танке, не считая собаки». Непосчитанный фокстерьер тридцать серий подряд спасал экипаж машины боевой, а под конец лично загрыз фюрера и выиграл войну. Если я ничего не путаю. Мы свернули с проспекта в один из переулков, проехали метров двести, свернули еще раз, и я уже издали увидел танк — «тридцатьчетверку» на высоком гранитном постаменте. — Раньше здесь было одно из танковых подразделений Минобороны, — объяснил мне Сергей Петрович. — Закрытый для посторонних кондоминиум. После февральского сокращения штатов военные отсюда выехали, квартал разблокировали, а здание вместе с памятником передали нам на баланс. Танк, между прочим, подлинный. Последний экземпляр в экспортной серии, случайно сохранился на территории Бенина. — Где-где-где? — удивился я. Неисповедимы пути советского оборонпрома! — Западная Африка. Рассказывают, когда доложили Брежневу, он пустил слезу и велел выкупить обратно за любые деньги, а потом водрузить куда-нибудь по профилю. Здания тут однотипные, так что в качестве опознавательного знака удобно. Заказываешь пиццу или там воду для кулеров, скажешь только — дом с танком, и сразу всё понятно. Припарковав машину возле постамента, Сергей Петрович повел меня за собой к двери единственного подъезда. Я надеялся увидеть рядом с дверью хоть какое-нибудь название учреждения, но заметил лишь темный прямоугольник, выделяющийся на фоне кирпичной стены: как если бы старую вывеску торопливо сняли, а новую так и не установили. За дверью обнаружилась проходная, несерьезная на вид. Думаю, последний раз инвентарь тут обновлялся еще при советской власти. Привычной рамки металлодетектора не было в принципе, а вместо угрюмых качков в кевларе вход охранял дедуля в потрепанном камуфляже. Здешний цербер сидел в узкой застекленной будке, похожей на скворечник, и пил чай с сушками. Без единого вопроса старик пропустил моего провожатого и меня через скрипучий турникет, после чего Сергей Петрович повел меня к лестнице наверх. — Этаж у нас третий, — объяснил он, — но лифты — барахло, пешком быстрее выйдет. Вскоре мы очутились на этаже. Полузабытый стиль советского ретро окружил меня со всех сторон. Пол был паркетный и желтый, потолок — меловой и белый, двери обиты дерматином цвета школьных ранцев моего детства, а стены выкрашены зеленой масляной краской. Над нашими головами висели мутные электронные табло, по которым неторопливо проплывали цифры: время в разных часовых поясах и курсы валют — от знакомых до экзотических. Пока мы шли по коридору, я, сам того не желая, узнал, почем нынче аргентинское песо, гватемальский кетсаль, мавританская угия и гаитянский гурд. Из коридора мы свернули в какой-то закуток, ткнулись в серебристую металлическую дверь с лаконичной табличкой «Приемная». Сергей Петрович дважды постучал по табличке. Не дожидаясь ответа, открыл дверь и посторонился, пропуская меня. — Нонна Валерьевна, — сказал он, — доложите начальству, что Роман Ильич прибыл. Нонной Валерьевной оказалась миниатюрная блондинка со сложной прической в форме вавилонского зиккурата. Хотя между мной и секретаршей было не больше метра, я не мог уловить, красива ли она и сколько ей вообще лет — тридцать или все шестьдесят. Прическа так здорово оттягивала на себя внимание, что лицо постоянно уходило в область моего периферийного зрения. Профи, с уважением подумал я. Умение ускользать достигается годами тренировок. Мне никогда не давалось искусство ниндзя — не хватало времени и упорства. Зато у Нонны Валерьевны, сдается мне, то и другое имелось в избытке. — Секундочку! — Секретарша пробежалась пальцами по кнопкам интеркома, прислушалась к треску и сказала, не поднимая глаз: — Проходите. Мне очень жаль. Я встряхнул головой, пытаясь уловить смысл последней реплики, но черная кожаная дверь в кабинет уже сама приоткрылась, ожидая посетителя. И когда я чуть замешкался на пороге, Сергей Петрович легонько подтолкнул меня вперед. А сам остался в приемной. Наверное, раньше кабинет принадлежал одному из бронетанковых начальников — не ниже полковника, не выше генерал-майора. Новый хозяин не успел здесь всё переустроить или, может, не захотел. Когда мне было лет пять, я случайно заглянул в кабинет папиного начальника — директора НИИ. Это место выглядело почти таким же: гипсовая лепнина на потолке, массивная люстра в форме перевернутого торта, тяжелые кремовые шторы, два кресла с широкими подлокотниками и громоздкий двухтумбовый стол — такие смахивают на увеличенный раза в два бабушкин сундук. Из-за мегасундука мне навстречу поднялся коренастый дядька лет семидесяти в роговых очках, с седым ежиком и простыми чертами лица. Он отлично вписывался в интерьер. В советском кино так изображали секретарей парткома, а в голливудском — старых честных шерифов. Впрочем, и главарей мафии тоже. — Здравствуйте, Роман Ильич, садитесь! Меня зовут Юрий Борисович… — Произнося свою фамилию, он закашлялся на середине, и до меня донеслось что-то вроде «Ба… кхэ-кхэ… шников». Батыжников? Баклушников? Барышников? Хотя какая разница? Я даже не был уверен в его имени и отчестве. Да и мой гид Сергей Петрович мог быть кем угодно. Дождавшись, когда я опущусь в кресло, обопрусь на кожаную спинку и пристрою руки на подлокотниках, хозяин кабинета собрал на лбу несколько скорбных морщин и произнес: — Прежде всего позвольте выразить вам свои искренние соболезнования… Ай-яй-яй, подумал я, и кто же у нас умер? Глава пятая — …в связи со скоропостижной кончиной вашего брата… Юрий Борисович замолчал и вопросительно посмотрел на меня — наверное, ожидал какой-нибудь реакции на свою новость. Пусть не рыданий, но хотя бы скупой мужской слезы. Я молча склонил голову: спасибо, мол, принял к сведению, давайте дальше. — Лев Ильич был чудесным человеком … — продолжил хозяин кабинета, немного смущенный моей бесчувственностью. — Всем нам будет его не хватать… Вы в порядке? — Да-да, благодарю вас, — коротко ответил я. — Печальная новость. Мне еще предстоит ее осознать. Извините, я только что принял транквилизаторы, они гасят все эмоции. Я врал. Дело было не в ударной дозе таблеток, которые я принял в машине. У меня транки не туманят голову, а уберегают от тошноты и, главное, успокаивают внутренние весы. Но любое внешнее проявление моей скорби по Левке сейчас отдавало бы фальшью. Братом он был хреновым. Наверняка бывают и худшие, но я не встречал. Лев Ильич появился на свет за одиннадцать лет до моего рождения, и из-за большой разницы в возрасте родители часто назначали его моим сторожем и нянькой. По той же причине у меня не было шансов стать ему другом. Теперь-то, много лет спустя, я догадываюсь, до какой степени сопливый Ромик раздражал почти уже взрослого Левку. Самим фактом своего существования я отвлекал братца от серьезных дел, путался под ногами, донимал нелепыми — в его понимании — вопросами. Иногда он даже пробовал снизойти до моей дурости и с высоты своего возраста пытался учить меня жить. Получалось плохо. Я по малолетству был бестолков, а у Левки отсутствовал педагогический талант. Он быстро терял терпение, злился и щелкал меня по носу — не больно, но очень обидно. «Мой родной брат не может быть таким кретином, — часто дразнил меня он. — Ты, наверное, приемный». Лет до семи я пугался: а вдруг и правда приемный? Но в конце концов сообразил, что мы с Левкой уж точно родные. Кое-что важное нас объединяло. — Большая, большая потеря… — Юрий Борисович покивал с печалью на лице. — Эта автомобильная авария в среду стала для нас для всех настоящим ударом. Крайне сожалею, что не смогли позвать на траурную церемонию. Мы не сразу вас нашли… Знаю, после смерти родителей брат оставался вашим единственным близким родственником. Я, уж извините, вчера навел справки. Мне известно, что в последние годы вы с ним довольно редко общались… Редко, значит? Ну-ну, подумал я. Братец окончательно пропал с горизонта лет пятнадцать назад, сразу после отцовских похорон. На маминых его уже не было. Он словно испарился. Я понятия не имел, где он, чем занимается, есть ли у него семья, жив он или нет. И вот теперь, оказывается, все эти годы он был-таки жив, а умер только на днях. — И поскольку Лев Ильич был нашим сотрудником, мне хотелось бы от всего сердца… — Стоп-стоп-стоп! — Церемонная фраза обещала быть долгой. Я не стал дожидаться, пока хозяин кабинета домучит ее до точки. — Благодарю за сочувствие, я тронут и так далее, но… Прежде чем мы продолжим, хочу знать главное: «вашим сотрудником» — это чьим конкретно? Кто вы вообще такие? Чем вы тут заняты? Или это государственная тайна? Может, мне полагается сначала дать вам подписку о неразглашении? Юрий Борисович энергично замотал головой. — Для вас, Роман Ильич, никаких подписок и никаких тайн. Но чтобы ответить на ваши правильные вопросы, мне придется начать издалека. Давным-давно… Давным-давно в одной отдельно взятой галактике на планете Земля жила-была страна. Называлась она Россия. Так уж вышло, что история ее никогда не была особенно счастливой. Страну не замечали, страну боялись, стране сочувствовали, а в последние четверть века она превратилась в такое гнилое болото, что мир предпочел отгородиться от нее и уже почти махнул рукой. К счастью, ситуация изменилась после известных событий, получивших название Славной Революции 4 декабря. Бороться за гниль никто не захотел, поэтому ржавые скрепы рассыпались. Подлый мир буквально за неделю канул в небытие. Вчерашние хозяева жизни и их слуги шустро расползлись по всему глобусу и забились в глубокие щели. Они сменили имена, паспорта, номера банковских счетов и понадеялись на юридические увертки, а еще больше — на короткую память обывателей и великодушие победителей. Как будто они оказались правы: шли месяцы, а родина официально не преследовала беглых ворюг и кровопийц. Но значило ли это, что о них забыли совсем?.. На самом деле Юрий Борисович говорил длиннее и не так гладко, но я мысленно перестраивал у себя в голове его фразы, отшелушивая ненужные нюансы и оставляя суть. — …Надеюсь, вам понятно, куда я клоню? — закончил свою тираду хозяин кабинета. — Более-менее, — сказал я. — Моя родина не злопамятна, но зло помнит и память у нее хорошая. То есть у нас по примеру «Моссад» все-таки разыскивают беглых бывших. Допустим. Но зачем карать тайком? Они, в конце концов, — не террористическая сеть. Тут каждый за себя. Когда этих говнюков находят, не лучше ли идти законным, так сказать, путем? Не проще ли добиваться экстрадиции и преследовать каждого строго по суду? — Вы прямо как ваш брат, — обрадовался Юрий Борисович. — Сразу смотрите в корень. Вот что значит гены! Замечательный вопрос. Точнее, два. И я начну по порядку. Да. И нет. — Что значит это ваше «да и нет»? — не понял я. — Лучше, но не проще. В том и беда, что не проще… Как бы вам это объяснить?.. — Мой новый знакомый задумчиво побарабанил пальцами по столешнице. — А! Вот! Давайте я расскажу историю про одного мерзкого типа. С ним сперва удачно получилось. Так мы думали. Итальянцы его уже выкинули из страны, а израильтяне еще прикидывали — принять или нет. Ему надо было лететь из Рима напрямую компанией Эль Аль и ждать там на месте. А он сэкономил и выбрал Эгейские авиалинии, рейс с пересадкой в Афинах. Греки сдали его Интерполу без проблем, и Интерпол единственный раз сработал без сбоев. Это я всем известного Кенарева имею в виду. Вы уже были в клинике, когда его судили. — Браво! — похвалил я российскую Фемиду. — Приятная новость. Полночного фуфлогона все-таки поймали и отдали под суд? Жаль, я пропустил. И что, интересный был процесс? — Ужасный, — вздохнул Юрий Борисович. — Ужасный для нас. Наши прокуроры пока еще не умеют вести состязательный процесс — тяжело с непривычки. Лиловый френч быстро сообразил, что суд у нас теперь решает не по звонку, а по закону. Нанял, гадюка такая, за охренительные бабки люксовых адвокатов, и те уже на предварительных слушаниях буквально размазали обвинение. Что мог ему предъявить прокурор? Слова, слова, слова. — А за слова сегодня не сажают, — смекнул я. — Новые веяния в судопроизводстве. — Презумпция, черт ее дери, невиновности, — уныло подтвердил Юрий Борисович. — Всякое сомнение — в пользу этой мрази. Он же, говорят, не генерал и не депутат. Лично не убивал, не бомбил, не вторгался на чужие территории, не принимал людоедских законов. Да, занимался пропагандой, обслуживал негодяев, но это к делу не подошьешь. А что если он все годы трагически заблуждался? Вдруг искренне верил в то, что все украинцы — бандиты и фашисты, а в Америке едят усыновленных сирот из России? Ну-ка, прокурор, докажи обратное. Все тяжелые статьи быстро отпали — а значит, никакого ему СИЗО. С адскими мучениями, перелопатив тысячу бумажек, обвинение к концу процесса наскребло гаду частичную неуплату налогов. И что вы думаете? Когда ему засветила реальная двушка, сукин сын собрал вещи, купил левый чартер и смылся в неизвестном направлении. Ему ведь даже браслета на ногу не надевали — не положено по закону. — Правовое государство, — заметил я. — Сбылась хрустальная мечта нашей юности. — Да я не против мечты, я обеими руками за, — сморщился хозяин кабинета. — Но нельзя же так быстро? Должен был быть какой-то переходный период. Из нашей полной жопы мы так резко рванули обратно в Европу, что сегодня всем этим бывшим отвертеться по закону — все равно что скушать бутерброд… Думаете, если бы того же Качая привезли из Австралии и доставили в суд, он бы у нас получил что-то соразмерное его вине? — Вряд ли, — признал я. — Они же все не дураки, следов не оставляли, свидетелей нет… — То-то и оно! — Юрий Борисович энергично закивал. — Получается, четверть века подряд они убивали, сажали, пытали, тащили из казны миллиарды, а суд на родине им просто пальчиком погрозит — и всё? Это же неправильно, Роман Ильич, и не по совести! — А как тогда правильно и по совести? — спросил я. — Отслеживать и казнить без суда? Я не осуждаю, я чисто абстрактно интересуюсь. Киллер на госслужбе — тоже профессия. — Никакие мы не киллеры, — с некоторой обидой сказал Юрий Борисович. — По первой специальности я физик-теоретик. А Сергей Петрович, который вас привез, тот вообще ума палата, дважды кандидат — философских и исторических наук. А Нонна Валерьевна… Хотя это неважно. Так уж получилось, что сегодня все мы заняты одним важнейшим делом. Ему служил и ваш брат, царство ему небесное. Он был чудо как хорош. — Что, действительно хорош? — переспросил я. — Вы уверены? Должно быть, хозяин кабинета заподозрил в моих словах непочтительную иронию. — Не просто хорош, а прекрасен, — строго произнес он. — Да вот, пожалуйста, убедитесь сами. Не стесняйтесь, придвигайте кресло поближе к столу — вместе и посмотрим…