Я понимаю, что Роуз Голд ждет моей реакции, поэтому киваю: – Тебе подходит. Она идет дальше и открывает дверь в мою детскую спальню: – Я подумала, что ты можешь пожить тут. Стены покрашены губкой в сиреневый цвет. Единственный предмет мебели в комнате – это хлипкая двуспальная кровать с простым белым бельем. Пожалуй, глупо было бы ожидать, что дочь отдаст мне главную спальню. Теперь хозяйка она, а я просто гость, хоть и рассчитываю сделать все, чтобы задержаться здесь надолго. Проследив за направлением ее взгляда, я смотрю наверх. На потолке нарисованы два огромных и очень реалистичных глаза. Я отскакиваю назад, вскрикнув. Бледно-голубые глаза смотрят на меня так, словно я их расстроила. Роуз Голд усмехается: – У семейки Пибоди было странное чувство юмора. Мне с трудом верится, что это «произведение искусства» нарисовано по заказу Пибоди. Даже в молодости они принадлежали к тому типу людей, для которых вечерняя партия в шахматы – уже бешеная тусовка. Такие, как они, украшают дом школьными поделками детей. А эти глаза нарисовал кто-то талантливый. Отходить к двери бесполезно. Глаза смотрят на меня, куда бы я ни встала. Их нужно закрасить. Немедленно. – А это, как тебе известно, третья спальня, – говорит Роуз Голд, стоя у двери напротив. Это была комната моего старшего брата. Я закрываю дверь в свою спальню, чтобы скрыться от глаз, и заглядываю в спальню Дэвида. Там пусто, если не считать нескольких нераспечатанных коробок. Но я, словно наяву, вижу его стол, заваленный рисунками, дневник в кожаном переплете, спрятанный под матрасом, тумбочку, а на ней раскрытый швейцарский нож с торчащим наружу копьевидным лезвием. Я торопливо прохожу мимо комнаты и останавливаюсь в ванной, которую нам четверым приходилось делить. Роуз Голд идет за мной, прижимая к себе Адама. – Все в порядке? Я разжимаю пальцы, стиснувшие столик, в который встроена раковина, и слабо улыбаюсь, глядя на отражение дочери в зеркале. – С этим домом связано много воспоминаний. Роуз Голд улыбается в ответ. – Я подумала, что мы могли бы вместе воскресить некоторые из них. Я бы хотела побольше узнать о своих родственниках. – Роуз Голд не знала своих бабушку и деда: мой отец умер почти сорок лет назад, а мать – тридцать. Дочь выходит из ванной, баюкая Адама, и направляется в кухню. Я смотрю на свое побледневшее лицо в зеркале и ломаю голову. Зачем Роуз Голд купила дом моих родителей? Может, она все еще зла на меня. Может, ненавидит меня настолько, что готова даже купить дом, лишь бы насолить мне. Но если так, зачем вообще было пускать меня к себе? Почему она просто не уехала в другой штат, не начала с чистого листа? Разумеется, если бы она уехала, я бы ее нашла. Я выскакиваю из тесной ванной, спасаясь от клаустрофобии, быстро обхожу кухню – все те же шкафы из темного дерева и оливковые столешницы – и возвращаюсь в гостиную, готовая упасть в кресло. – Погоди, – говорит Роуз Голд, открывая дверь в подвал. – Ты же еще не была внизу. Мое тело напрягается, а ноги превращаются в желе. Я помню подвал недоделанным, с голым бетонным полом и стенами. Планировалось превратить его во вторую гостиную, но в итоге там обосновался отец. У него был рабочий стол с инструментами и холодильник размером с гроб, куда он складывал всю добытую оленину. Я не спускалась туда с семи лет. Даже к дверной ручке не притрагивалась. Каждый год, начиная с 1961-го, третьего октября я все вспоминаю, как бы ни старалась забыть. – А зачем? – говорю я. – Там что-то изменилось? – Нет, но я поставила там беговую дорожку. Мне ее отдал мистер Опал. Он купил новую, а эту выставил у своей подъездной дорожки. Я проезжала мимо, увидела это и постучалась к нему, чтобы спросить, сколько тренажер стоит, а мистер Опал сказал: «Для тебя, милая? Ты столько пережила, забирай бесплатно». Роуз Голд ухмыляется, и у меня возникает недостойное матери желание влепить ей пощечину, чтобы стереть эту усмешку с ее лица. (Вот видите? Я честно говорю о своих недостатках.) Да будь в подвале целое пиршество ко Дню благодарения, я бы все равно туда не сунулась. Я сажусь в кресло и устраиваюсь поудобнее. – Я потом посмотрю. Сегодня был непростой день. Роуз Голд кивает: – Конечно. Я не хотела тебя переутомлять. Я переключаю внимание на телевизор, и мое сердце снова начинает колотиться. – Надеюсь, ты не смотришь новости? Эти проклятые журналюги сломали нам жизнь. Ты же это понимаешь? – Мой голос звучит слишком истерично, но я ничего не могу с собой поделать. – Если ты веришь хоть одному их лживому слову, я просто не знаю, что с тобой сделаю. – Мам, успокойся, – терпеливо отвечает Роуз Голд. – У меня нет кабельного телевидения и даже антенны для самых основных каналов. Это просто экран, чтобы смотреть кино и «Нетфликс». Я неуверенно киваю, поскольку не представляю, как все это работает и что я пропустила, пока сидела в тюрьме. Когда Роуз Голд была маленькой, я разрешала ей смотреть только несколько диснеевских мультфильмов. Не хотела, чтобы телевизор отравил ей мозги. – Извини. На меня слишком много всего свалилось. Кажется, мне пора вздремнуть. – Тогда я пойду сцежу молоко. – Роуз Голд не выпускала Адама из рук с тех пор, как мы вошли в дом. Она уходит по коридору с малышом на руках, напевая «Лепим-лепим пирожки». – Можешь сделать это прямо здесь, я не против, – кричу я ей вслед. – Да нет, ничего, – отвечает она. Дверь комнаты моих родителей захлопывается, а потом я слышу, как тихонько поворачивается замок. Мне тяжело сдержать раздражение, которое вызвал этот жест, но я стараюсь проявить понимание. Может быть, ей неловко сцеживать при мне. Может быть, она еще не привыкла к материнству. Может быть, ей нужно личное пространство. Может быть, может быть, может быть. Наверное, я успела задремать, потому что, когда я открываю глаза, Роуз Голд сидит во втором кресле и баюкает Адама, глядя на меня. Я вздрагиваю, вспомнив глаза на потолке спальни. Роуз Голд продолжает пристально смотреть на меня, так что я поднимаюсь. – Не пора ли мне приготовить ужин? Роуз Голд пожимает плечами: – Почему нет. У меня есть все необходимое для супа с тортеллини. Я готовила его, когда она была ребенком, – для себя, разумеется. Ее бы от него только стошнило. На кухне я достаю замороженные тортеллини, итальянские колбаски и сливочный сыр с травами из холодильника. Пошарив в кладовке, я нахожу томатное пюре, консервированные помидоры и куриный бульон. Через несколько минут колбаса уже шипит на сковородке, а все жидкости смешаны в моей старенькой кастрюльке. Я по многому скучала в тюрьме, но по готовке – никогда. Впрочем, и в ней есть свои плюсы: эта монотонная работа все же требует некоторой степени концентрации, так что не успеваешь думать ни о чем другом. За час я растопила плавленый сыр в бульоне, сварила пасту и обжарила колбаски. Я разливаю суп по мискам, с восторгом глядя на свое первое творение после выхода из тюрьмы. Пусть это довольно глупо, но я горда собой. – Ужин готов! Роуз Голд садится за стол напротив меня. Я пододвигаю к ней ее порцию, а потом беру ложку. Я многие месяцы мечтала о том, как впервые поем на свободе. В этих мечтах я смаковала каждый кусочек и наслаждалась каждым глотком. На самом же деле я торопливо хлебаю суп, работая ложкой так быстро, как могу. – Кажется, я проголодалась, – смущенно говорю я, поднимая взгляд. – Ты не хочешь добавки? – Тарелка Роуз Голд полна до краев. – Что случилось? Тебе не нравится суп? Я что-то не так приготовила? Роуз Голд качает головой. – Я не голодна. Поздно пообедала перед тем, как забирать тебя. Ты злишься? – В ее голосе слышится искреннее сожаление, так что я решаю ее простить. – Конечно нет. Там еще много осталось, завтра поешь. Я принимаюсь за вторую порцию. А Роуз Голд за шесть минут шесть раз набрала супа в ложку и тут же вылила обратно. Менее терпеливая мать уже сказала бы ей, чтобы прекращала играть с едой. Но я всегда была терпеливой. Когда с ужином покончено – ела только я, – Адам начинает плакать в спальне. – Сходи за ним, – говорю я. – А я тут пока приберусь. Я загружаю посудомоечную машину и мою кастрюлю, слушая, как моя дочь успокаивает моего внука. Она воркует и шепчет ему что-то, и малыш затихает. Я удивлена тем, что у Роуз Голд проявился материнский инстинкт. С другой стороны, я ведь помню ее подростком. Приходится постоянно напоминать себе о том, что она теперь взрослая женщина. И все же должно быть что-то, к чему она окажется не готова, вот тогда-то я и приду на помощь. Роуз Голд приносит Адама на кухню. Она трется носом о его щеку, а малыш улыбается, обхватывая ее палец своей крошечной ручонкой. Я корчу ему рожицы, протирая стол. Какой же Адам еще маленький. Когда я заканчиваю с уборкой, мы переходим в гостиную и садимся каждая в свое кресло. Роуз Голд устраивает малыша на коленях, берет в руки пульт и пролистывает список фильмов. Я замечаю, что у нее нет дисков, все фильмы уже в телевизоре. Когда все успело так измениться? Она останавливается на фильме, о котором я никогда не слышала. – Что за «Голодные игры»? – спрашиваю я. Роуз Голд смотрит на меня так, будто я инопланетянка. – Антиутопия, там в каждом из двенадцати районов раз в год выбирают по мальчику и девочке, и все они должны сражаться насмерть в реалити-шоу. Я прижимаю ладонь к губам: – Звучит ужасно. Роуз Голд пожимает плечами и продолжает листать. К моему удивлению, она выбирает «Титаник». По-моему, там поднимаются слишком взрослые темы, но я молчу. А потом украдкой бросаю на нее взгляд. – Может, мне взять Адама ненадолго? – предлагаю я. – Ты так устала. Роуз Голд окидывает малыша взглядом, покрепче обнимает его, а потом передает мне. Я обхватываю его руками, которые по размеру идеально подходят для того, чтобы носить младенцев. Я держу перед ним ярко-зеленую погремушку, и он радостно бьет по ней ручкой. Когда я щекочу ему пятки, он начинает гулить. Я высовываю язык и подмигиваю. Я молчу о том, что я создана для материнства. Мне хочется задать дочери столько вопросов: трудные ли были роды, легко ли ей справляться с ребенком, нравится ли ей работа? Я хочу знать все, чем Роуз Голд готова со мной поделиться, но сейчас она напоминает койота Вайла[7], на которого только что упал булыжник. Я молчу, сосредоточившись на малыше. Через несколько минут я понимаю, что считаю его вдохи. Точнее, секунды между вдохами. Привычка – вторая натура. В первую ночь, когда я привезла Роуз Голд домой, я смотрела на нее как завороженная. Покажите мне любого другого спящего ребенка, и я скажу, что предпочту посмотреть, как пара старых хрычей играет в гольф. Но если это твой малыш… Спросите любую мать. Она вам подтвердит.