На окраине поля Батя неожиданно замер и безвольно опустил руки. У Михея дрогнуло сердце. Леха с Тайкой молчали и смотрели вперед – туда, где когда-то лежал родной поселок бригадира. Там, впереди, виднелось огромное пепелище. Обгорелые груды бревен, обглоданные пожаром высохшие деревья. И над всем этим – холодное и равнодушное небо. Глава 6 Разлука и боль Наползли сизые сумерки. Эстет запалил костер и сейчас пристраивал котелок над огнем. Таська сидела в стороне, глядя в сгущающуюся темноту. К ужину Батя не пришел. Бродил где-то по округе, словно бесплотная тень. Михей несколько раз позвал бригадира, но, так и не дождавшись ответа, присел к огню. – Жалко Батю, – тихо сказал Леха, присаживаясь рядом на корявое бревно. Друг только молча кивнул. Ветер шевелил макушки берез, накрапывал мелкий дождик. Над пустырем, где когда-то стояла родная деревня Вячеслава, ползли угрюмые тучи. Где-то за перелеском ворчал далекий гром, и эхо отзывалось в стороне. Михей тоскливо глядел на пепелище. Ему казалось, что ветер еще не разогнал запах гари. Но, приглядевшись, он понял – деревни нет уже несколько лет. Горы черных бревен, зарастающие бурьяном, покосившиеся столбы на месте заборов. И над всем этим – мрачное, равнодушное небо. Ужинали втроем. Без аппетита проглотили вяленое мясо и сухари. Михей вдруг ощутил себя на месте Бати. Ведь он так же мечтает о доме, рвется туда всеми силами, рискуя жизнью. А что, если в конце его ожидает нечто похожее? А что, если бригадир выжил в комсомольской тюрьме только из-за веры, что когда-нибудь вернется в родной дом, к семье? А надежды его сожгли и присыпали пеплом. Они даже не заметили, как Батя соткался из темноты. Он тяжело рухнул на лежанку из веток и закрыл глаза. Михею показалось, что мужчина состарился лет на пятнадцать: резче обозначились морщины, залегли тени под глазами, осунулось лицо. Вроде нужно было что-то сказать, но парень не мог подобрать слов. Ночь замазала мир сажей. С неба на обожженную землю поглядывала луна, в прорехах туч поблескивали звезды. Все молчали, и никто не решался первым нарушить тишину. Наконец Батя заговорил медленно и тяжело: – Только этим и жил. Думал, вернусь когда-нибудь в родной дом. Дочки-то уже вымахают, невесты. Может, внуков даже увижу. А тут… – Слав, а может, ушли куда? – предположил Михей. – Мало ли, чего бывает? Пожар или еще что-то? А ты сразу плохое думать? Бригадир повернул голову к парню, и в глазах его будто бы мелькнул слабый огонек надежды. И Михей вдруг подумал – может, и правда что-то случилось, и люди просто ушли в другое место? Кто же знает, что могло произойти за столько лет? От нового мира можно ждать чего угодно. Нельзя же так быстро хоронить надежду. – Михал Саныч, хорошо бы так, как ты говоришь, – выдохнул Батя. – А я, как увидел – так руки опустились. Столько лет ждал, надеялся. А тут меня никто не ждет. – А сколько лет прошло? – тихо спросила Тайка, глядя на бригадира. Тот посмотрел на девушку, но глаза его будто глядели сквозь нее, в прошлое. И Батя рассказал наконец свою историю. – После Войны мы ушли отсюда. Ветрами и дождями всякой дряни наносило, фон поднимался. Командир нашей части всех своих собирал, с семьями. И с Чалдонки, и с Ксеньевки уезжали в тайгу, на какие-то секретные базы. Помню, дочки плакали, боялись, а Наталья моя успокаивала их. Тряслись по лесам и бездорожью, укатили в такие дебри, где сами черти заблудятся. Кругом тайга, болота, безлюдье. Медведи около части все истоптали, они, наверное, и людей никогда не видывали. Зато там не фонило и припасов было – на годы вперед. Так и жили первое время, как отшельники в лесах. А потом, лет через семь-восемь, разведка донесла – в родных краях чисто, не фонит и зверья никакого нет. Тогда как раз первые мутанты стали появляться, слухи ходили. Многие захотели вернуться, на земле осесть. Командир понимал, что народ может разбежаться, но разве тут удержишь? Части наши в таких дебрях были, что никто бы не нашел. Кто-то уходил в родные места, кто-то оставался. И мы с семьей решили на родину ехать. Прикатили сюда, подлатали дом, начали новую жизнь. Поселок возрождался – кто-то вернулся из бегов, появились новые жители – бежали с грязных земель. И хорошо все было. – Слав, а как ты в Комсомольск-то попал? – спросил Мишка. – Это уже потом, – махнул рукой бригадир. – Лет семь-восемь назад объявился в наших краях командир со своими. Я тогда обрадовался – несколько лет не виделись с ним. Сидели, выпивали, о жизни болтали. И он рассказал, что они ищут какой-то госрезерв, где-то накопали секретные карты и захотели разжиться тем добром. У них в части проблемы начались с едой и горючкой. Помню, я им предложил к нам перебираться, на земле осесть. Но многие из войсковых не хотели. Командир попросил меня с ним пойти – у него людей мало было. Ну и как я мог отказать, если он меня и семью мою тогда спас? Думал, сгоняю на месяц и вернусь. И попали мы точно в лапы комсомольским тварям. Пол-отряда перебили, а остальных… Мишка никогда не видел Батю таким – из него будто вынули стержень, лишив самого дорогого. Бригадир жил надеждой, а она вот так подвела его. – Слав, – тихо окликнул парень задумавшегося мужчину. – А тут еще поселения есть? – Кислый Ключ в десяти километрах, – сказал бригадир. – А через полсотни – Ксеньевка. Люди живут. Точнее… раньше жили. А как сейчас – не знаю. – Погоди тогда раньше времени хоронить своих, – серьезно сказал Михей. – Завтра дойдем – посмотрим, как обернется. Отдохнуть нам всем надо. Галопом неслись несколько дней, устали. – Лишь бы только не… – начал было Эстет и умолк. Мишка вопросительно глянул на товарища. – Ты о чем, Лех? – Помнишь, в Возжаевке про разбойников говорили? – Помню. Думаешь, они? – Да откуда мне знать? – пожал плечами Эстет. – Время такое, чего угодно ожидать можно. Сам подумай – если пожар из леса пришел, то почему лес вокруг деревни целый? – А зачем всю деревню выжигать, если можно в домах жить и добром пользоваться? – задал встречный вопрос Михей. – Нет, не верю. – Ладно, хватит, – махнул рукой бригадир. – Утро вечера мудренее. Завтра до Ключа дойдем – там видно будет. Отдыхать надо. – И то верно, – согласился Мишка. – Слав, ты бы поел. – Не хочу, – покачал головой Батя. Неподвижно висела над путниками ночь. Михей молча лежал, глядя в темное небо, затянутое тучами. Что же случилось здесь, в поселке Бати? «Неужели это справедливо – выжить в тюряге, проделать такой путь, чтобы найти пепелище родного дома? – думал парень. – Если так, то как же дорого стоит свобода? И зачем она такая нужна?» Мишке вдруг пришла в голову мысль, от которой ему стало страшно. А если те твари из Комсомольска отправили отряд в его родную деревню? Что, если эти нелюди и на их земле посеяли хаос и боль? А может, и здесь – их рук дело? Как далеко могли забраться те гады в поисках рабов для своих тюрем? Вопросы валились один за другим, но ответов не было. И оставалась после них в душе неизъяснимая тревога. Ближе к утру парень спал крепко и потому не слышал осторожных шагов со стороны рощи. Не среагировал и бригадир, дежуривший под утро и задремавший после всех переживаний минувшего вечера. А когда услышал – было поздно. Несколько мужчин с ружьями вывалились на стоянку друзей как снег на голову. Михей успел схватить двустволку, а вот выстрелить – нет. Ему больно двинули прикладом по руке, а затем незнакомец тяжелым ботинком разбил ему нос. Перед глазами поплыли разноцветные круги, и тут же звонко грянул выстрел. Мишка уже не успел увидеть – кто и в кого стрелял. Его скрутили и поволокли в лес. * * * Старый приземистый сарай. Пахнет затхлостью и сыростью. Монотонно барабанят по крыше крупные капли дождя. В углу – куча прелой соломы, на ней – Эстет и Тайка. Лехе тоже хорошо досталось – под левым глазом налился здоровенный фингал, на правой щеке – кровоточащая рана. У девушки рассечен лоб. Батю отходили сильнее всех – разбили нос, повредили руку и ранили выстрелом в ногу. Бригадир в который раз поправляет повязку на бедре, морщится от боли. Михей видит, как кровоточит рана, и отворачивается. – Суки, – сквозь зубы шипит Вячеслав. – Чтоб вас… Через щели прогнивших досок сочится утренний свет. Где-то за стенкой, на самой границе слышимости неторопливо льется разговор. Михей прислоняется к щели в стене, смотрит на проснувшийся мир. Там, по ту сторону их «тюрьмы» – какие-то ветхие строения посреди леса, невысокая вышка, несколько человек с оружием у крайнего дома с крыльцом. Тихо качают макушками сосны, а над ними – низкое, хмурое небо. – Что там? – тихо спрашивает Эстет. Парень только качает головой и отодвигается от «амбразуры». Какое-то время он сидит молча, потом поднимает взгляд на товарища. – Лес, вышка, дома какие-то. Не к тем ли бандюкам мы попали, которыми нас по дороге пугали? – Думаешь, они нас к себе в логово притащили? – интересуется Леха. – Кто ж знает. Но для логова как-то убого все. Может, перевалочный пункт? Эстет ничего не успевает ответить. Скрипит дверь, и в полумрак сарая заходят двое мужчин. Оба – рослые, коренастые, одеты в потертую «флору». Первый – обладатель пышной бороды – молча и с большим интересом разглядывает друзей. – Откуда? – тишину сарая нарушает короткий вопрос. Друзья молчат, словно не знают, кому из них отвечать. Наконец Батя говорит: – Из Комсомольска. – Чего-чего? – не веря, переспрашивает бородач. – Из Комсомольска-на-Амуре? – Из него самого, – подтверждает Михей. – Ни хрена себе, – изрекает второй, качая головой. Он делает несколько шагов вперед и вдруг неожиданно ударом ноги валит Мишку навзничь. В лицо парню лезет соломенная труха, в нос бьет запах прелой земли. Михей трясет головой и тяжело дышит, глядя на ударившего его мужчину. – Хочешь, я тебе прострелю ногу, как и твоему другу? – серьезно спрашивает бородач. – Или перестанешь придуриваться и скажешь правду? – А может, деваху вашу спросить? – улыбается второй. – Я знаю подходы к женщинам. Она быстро мне расскажет. – Не трогай ее, – хмуро просит Батя. – Мы правда из Комсомольска бежали. Можешь не верить. Домой идем. – А я слышал, что из комсомольской тюряги только вперед ногами сбегают, – бородач глядит прямо в глаза бригадиру. – Разве нет? – Бывают исключения. – Какие «исключительные» нам попались, – продолжает испытывать бригадира долгим пристальным взглядом бородач. Батя не отводит глаз – не моргая, смотрит на собеседника. – Да партизаны это местные, – бросает второй. – Суки, шастают по лесам, жить спокойно не дают. Чтоб вас… Сильный удар в грудь валит бригадира навзничь. Тот, держась за больную ногу, поднимается и снова садится. Михей видит, как из-под повязки на ноге Бати сочится кровь. Бандит смотрит на Вячеслава сверху вниз, словно ждет от того оправданий. Но в сарае снова повисает тишина. – Молчать будете? – со стальной ноткой в голосе спрашивает бородач и снимает с плеча автомат. – Да мы все сказали уже, – спокойно говорит Батя. – Не партизаны мы, домой идем. Не знаем мы про ваших партизан, не местные. Михею кажется, что на последней фразе голос Вячеслава немного изменился. Что сейчас творится в душе бригадира? Каково это – пройти полстраны, испытывая боль и лишения, добраться до родного дома, чтобы узнать, что его спалили разбойники. Да и остались ли в этих краях нормальные люди? Или бандиты давно выжгли все местные поселения и живут здесь полноправными хозяевами? Но тогда почему они боятся каких-то партизан? – Ладно, оставь этих до вечера, – махнул рукой второй. – Вернется Леший, пускай с ними разбирается. Скрипнула дверь, и мучители сгинули. Батя поправил повязку на ноге, глянул на Мишку. – Твари, – злобно сплюнул бригадир и спросил, словно у самого себя: – Что, никого из наших тут не осталось? Неужели эти сволочи всех местных извели? – Слав, а чего тогда они партизан каких-то боятся? – спросил Михей, глядя на товарища. – Не знаю, – покачал головой Батя и вдруг встрепенулся: – А если наши с ними войну затеяли? Может, не так много тут этих бандюков, чтобы всех извести и все захватить?