Минуты не прошло, а в харчевне из живых остались только забившиеся в угол христиане, пара-тройка притаившихся под лавками и хозяйка харчевни, с остановившимся взглядом и открытым ртом. Кто-то снаружи сунулся в дверь, увидел кровавые ошметки и страшную фигуру – и мигом вылетел обратно. – Серегей! – Слада бросилась к мужу (тощий священник попытался ее удержать, но не успел).– Серегей! Духарев опустил меч, медленно выдохнул. Из-под лавки высунулась нога в валенке. Сергей не стал ее рубить, просто пнул – и нога поджалась обратно. – Успокойся, успокойся,– тихонько говорила Слада, гладя его руку.– Все уже, все… Когда-то он сам ей так говорил… Четверка стражников ворвалась в харчевню с оружием наголо. Гридень и три отрока. Один отрок, мальчишка лет шестнадцати, поскользнулся в луже крови, наступил ногой на груду кишок, вывалившихся из распоротого живота «топорника», увидел, во что угодил сапогом, побледнел и едва сдержал рвоту. Молодой еще, непривычный. – Ах ты, лешево семя…– пробормотал гридень, озирая учиненную в харчевне бойню. Тут его взгляд наткнулся на Духарева. Вид у Сереги был странный и страшный одновременно. Забрызганный кровью громила; в одной руке – здоровенный меч, в другой – младенец, завернутый в меховую муфту, тоже в кровавых брызгах. Молодой отрок шагнул в сторону, и свет из дверей упал на Серегу. – Варяг…– пробормотал гридень. И громче: – Варяг! Ты, это, бросай меч! По-хорошему бросай! Витебский дружинник если и видел Духарева раньше, то сейчас не признал и принял Серегу за вольного варяга, поскольку на нем не было знаков принадлежности к дружине Роговолта. Сергей медленно покачал головой. Гридень поглядел на своих… Ой как ему не хотелось бросать юнцов на настоящего варяга, но долг есть долг, и он негромко скомандовал: – Берем… В иное время Серега оценил бы его отвагу, но сейчас, увидев, как стражники подняли щиты и изготовились, Духарев ощутил только вновь поднимающуюся ярость. Не глядя, он передал Сладе сына и шагнул вперед… Скорее всего, Серега порубил бы и гридня, и троих отроков и навеки рассорился с витебской дружиной… – А ну, что тут такое делается? – раздался голос Устаха. Синеусый варяг в сопровождении нескольких полоцких дружинников появился в харчевне. На нем был значок десятника Роговолтовой дружины, и стражники моментально расступились. – Ага! – изрек Серегин друг и ухмыльнулся. – Знакомый вид. Требуха, кровища – и гридь Серегей посередке. Нет чтоб меня дождаться! Звенящая струна в Серегиной груди ослабла, гнев разом вышел и растворился. – Да тут и делов-то – всего ничего,– проворчал он, стряхивая с меча красную влагу. Стражники поглядели на варягов с откровенным ужасом. Один отважный гридень, вспомнив, что находится «при исполнении», гордо выставил подбородок: – Мы… – Ну-ка, самого молодого – за посадником! – перебил его Устах. Поглядел брезгливо на вспоротое чрево «топорника» и добавил: – Пошли-ка во двор, Серегей! Уж очень здесь воняет! Сереге тогда не выставили никаких официальных обвинений. Наоборот, посадник даже принес ему формальные извинения: Серега, варяг, дружинник князя, был в своем праве, когда вступился за свою семью. А все те, кого он порубил на постоялом дворе, наоборот, вышли преступниками, посягнувшими на честь достойной женщины и понесшими заслуженное наказание. И никакой кровной мести от родовичей погибших быть не могло. Да и кто решился бы объявить кровную месть княжьему варягу. Так что все утряслось. И пир состоялся. И почтенный купец Щур выплатил шестьдесят гривен компенсации. Почти разорился, но был очень счастлив, что варяг простил, не вызвал купцова сына на смертный бой. Больше того, история о варяге, который вмиг нашинковал и тех, кто обидел его семью, и тех, кто допустил, чтобы его близких обидели, – стала в княжестве общеизвестна и получила полное одобрение полноправных граждан. Правду всем миром надобно защищать, а не только князю да дружине. В общем, приступ почти берсерковой ярости обратился только на пользу Серегиному авторитету, а полоцкий князь, по обычаю получавший виру за убитых и в спорных случаях самолично устанавливавший ее размер, стребовал с Духарева за полный воз покойников одну гривну. Символически. А доверие его к Сереге только возросло: до сего момента Роговолт не раз замечал у своего гридня не подобающий дружиннику гуманизм и человеколюбие, полагал это следствием духаревского вероисповедания и, естественно, не одобрял. А когда «утесненный в праве» Духарев, как подобает любимцу Перуна, истинному варягу, порубил на капусту, не разбирая, и правых, и виноватых и доказал, что вполне «нормален», князь был вполне удовлетворен. Об ущемлении прав остальных членов христианской общины не упоминалось. Потому что, как верно заметил мальчишка-посыл, были то сплошь рабы да изгои. Не было у них никаких прав по Правде. Так что и ущемлять было нечего. Княжий дружинник забрал семью и отправился в Детинец пировать, а его братья во Христе забились по щелям. Кто радуясь, а кто и печалясь, что не пришлось принять мученическую смерть и сменить тяжкую жизнь на вечное блаженство. На следующий день булгарский священник крестил Серегина сына Артемием. Он был очень опечален случившимся, этот священник. – Большой грех ты совершил, сын мой,– сказал он.– Но я тебе отпущу. Ибо не ведал ты, что творишь. Ты воин, и доля твоя – убивать. Но, ради Христа, проливай лишь ту кровь, какую пролить необходимо. И щади тех, коих можешь пощадить. Иди, сын мой, и не греши более! Еще через день полочане уехали домой. Позже Серега узнал, что после их отъезда посадник велел взять булгарина и еще восьмерых христиан, на которых ему указали как на первых в общине, и утопить в двинской проруби. Когда Духарев услыхал об этом, он сначала рассвирепел, а потом плюнул и выкинул все из головы. Плетью обуха не перешибешь. Но насчет «меньшей крови» Серега не забыл. – Хочешь уйти – уходи,– сказал он парсу.– Возьми коня и убирайся. – Ты добр,– с иронией проговорил парс.– Я проведу с вами эту ночь. Можно? – Как хочешь,– Духарев повернулся к нему спиной и пошел к своим. Теперь парс не сбежит. Он осторожен, но… любопытен. Глава двадцать вторая Таган Утром парс тоже уходить не захотел, ехал тихонько в хвосте, стараясь лишний раз варягам на глаза не попадаться. Если бы не Серега, его бы уже давно прирезали. На всякий случай. До цели, сурожского городка Тагана, оставалось совсем немного. Вскоре они увидели море. – Солеварни у них стоят в лимане, а сам городишко – закатнее,– объяснял Машег.– Там море глубже, и лодьям приставать удобней. – А народу много? – спросил Духарев. – В смысле, воинов? Чего не знаю, того не знаю,– ответил Машег. – Я там бывал семь лет назад – там уже ваши стояли. Совсем малая дружина. Копий пятнадцать, так, за порядком следить. Но могли и большую поставить. Это уж от того зависит, как с печенегами столковались. Ежели они дань и им, и Киеву платят, тогда большой дружины не нужно. – А разбойники? – А что разбойники? Это против орды не устоять, а так… У них же стены есть. И море. Они там рыбой промышляют: у каждого лодка. И не всякий разбойник на них напасть рискнет. Куркутэ – хан сердитый. – Я слыхал, Игорь туда своих посылал,– вмешался Понятко.– Сколько – не знаю. Но не столько, чтоб от орды отбиться, это точно. – А от тех, кто за нами идет? – Если запереться – можно попробовать,– подумав, сказал Устах.– Их дюжины две, да мы. Попробовать можно, если стены крепкие. – Но там же не только дружина, там ещё люди живут,– напомнил Духарев. – Живут,– сказал Машег и засмеялся. – Что ты смеешься? На стенах вполне могут помочь! – Серегей! Думаешь, чернь таганская против степняков встанет? Ты чумаков видал? А в Тагане вообще оседлые живут. Такие одного печенега увидят – убегут без памяти. Хоть их дюжина, хоть дюжина дюжин. – Ну, это ты загнул,– фыркнул Духарев. Презрение кочевника к оседлым – дело известное. А городок – не чистое поле. – Так или иначе, а нам в этом Тагане осаду держать ни к чему! – подвел итог Устах.– Сторгуем лодью, возьмем воды поболе и поплывем на полночь. Пусть-ка берегом за нами идут, а, Машег?