Луиза прижалась к крыше, ожидая выстрела. Тишина. Пожарный топор, выскользнув из Луизиной руки, отлетел на пару шагов в сторону. — Луиза? — Я здесь. — Даю тебе последний шанс. — Бросай оружие. За это тебе скостят срок. Теперь рокот звучал четче. Вертолет приближался. — Луиза, ты же безоружна. Это добром не кончится. Ну конечно, топор ее выдал. Тот, у кого есть ствол, в топоре не нуждается. А топор лежал на открытом пространстве. Луиза потянулась к нему, и на этот раз Пашкин выстрелил, но попал не ей в руку, а в топорище. Топор завертелся волчком. Луиза взвизгнула. — Луиза? Ты ранена? Она не ответила. Рокот вертолетных винтов стал громче. Если пилот заметит вооруженного человека, то не пойдет на посадку, а сразу улетит… Надо как-то показать, что у Пашкина есть пистолет. Был бы здесь Мин, сказал бы, что план дурацкий, но Мина здесь не было, потому что его убили, и если Луиза ничего не предпримет, то убийца Мина улизнет на угнанном вертолете. Кстати, ей очень пригодится топор. Она снова потянулась к нему, но черная мужская туфля придавила ей руку. Луиза взглянула Пашкину в глаза. Он с неподдельным раздражением уставился на нее: мол, из-за тебя столько беспокойства. В одной руке у него была матерчатая сумка, раздутая, как футбольный мяч. Алмазы. В другой руке он держал пистолет, нацеленный Луизе в голову. — Прости меня, Луиза, — сказал он. И тут Маркус выстрелил. Пашкин, пистолет и сумка с алмазами упали на крышу, но только алмазы рассыпались в разные стороны, как яркие камешки в детской игре; некоторые докатились до края крыши и полетели вниз. Луиза могла лишь представлять, как все происходило: крошечные стеклянные дождинки падали на тротуар, а лопасти вертолета рассекали воздух, взбивая его в ничто. Едва Катинский набрал номер, чтобы подорвать бомбы, тишина, как пластмассовый колпак над тортом, накрыла кладбище и всю деревню. Солнечные лучи зависли, ветер замер, дрозд поперхнулся оборванной нотой, и даже боль на миг отпустила ноющее тело Ривера, пока он ждал, что вот-вот громыхнут взрывы, располосуют небо молниями и обрушат весь Апшот. Калейдоскоп мысленного взора прокрутил недели, которые Ривер провел в деревне; паб, магазин, выстроенные в XVIII веке дома, изящной дугой окаймляющие деревенский лужок, величественный особняк — неужели все они превратятся в цепочку кратеров, чтобы удовлетворить мечту умирающего шпиона об отмщении? Граунд-Зиро среди безмятежного сельского пейзажа, памятник давно забытому городу, уничтоженному в давно забытое время; ЗТ-53235, древняя жертва балагана кривых зеркал, где шпионы любят вести свои игры. Все это будет бессмысленно и бесполезно, но оставит по себе выжженную землю. А потом солнце снова заструило лучи, зашелестел ветерок, а дрозд перевел дух и опять запел. Николай Катинский, дряхлый старик, недоуменно уставился на свой айфон, будто впервые увидел это чудо технологии. — Я же говорил, — сказал Ривер почти нормальным голосом. Катинский шевельнул губами, но Ривер не разобрал слов. Ривер попытался встать, и на этот раз ему удалось. Потом он оперся о скамью — ноги держали плохо. — Они прожили здесь долгие годы. Вы им больше не хозяин. Им все равно, что их сюда привело. Это их жизнь. Они здесь живут. К кладбищу подъезжали машины. Ривер услышал рычание джипов и на миг испугался того, что произойдет, когда все раскроется: население целой деревни — глубоко законспирированная сеть агентов, которые спят так крепко, что не имеют ни малейшего желания просыпаться. — В общем, попытка засчитана, — сказал Ривер, отпустив спинку скамьи. «Молодец, — подумал он. — Стоять можешь». И пошел по дорожке к кладбищенским воротам, куда вот-вот ворвутся военные. — Уокер? Ривер оглянулся. Катинского заливал свет солнца, в последнюю минуту выглянувшего из-за колокольни. — Бомбы закладывали не только они. Одну заложил я, — сказал Катинский и набрал еще один номер. Взрыв обрушил западную стену церкви Святого Иоанна. Катинский погиб мгновенно, поскольку стоял на пути взрывной волны. Уже потом, в кошмарных снах, Риверу представлялось, как обломок древней кладки разрубает старого шпиона пополам, но на самом деле Ривера сбило с ног той же взрывной волной, и он скорчился под аркой кладбищенских ворот, прижав голову к коленям. Когда град камней наконец прекратился, Ривер не увидел, а услышал и ощутил еще одну смерть, последовавшую за гибелью Катинского, на этот раз медленную: старая колокольня дрогнула, качнулась и не удержалась в вертикальном положении. К счастью, она рухнула не на ворота, иначе Ривер присоединился бы к старику в его потустороннем мире. Как бы там ни было, казалось, что колокольня осыпается на кладбище и на дорогу долгие минуты, немереные акры времени, как и подобает, если так грубо оборвать ее поцелуй с небом, длившийся сотни лет; и даже спустя многие часы шок продолжал сотрясать внезапно возникший простор, рисуя новый пейзаж пылью и тишиной. Маркус проверил, убит ли Пашкин, и помог Луизе подняться. — Я встретил Ширли на лестнице, — сказал он. — Пашкин ей на глаза не попадался, и я сообразил, что он ушел на крышу. — Спасибо, — сказала Луиза. — Я же говорил, меня сослали к слабакам за то, что я люблю азартные игры. А не за то, что я ушлепок. На крышу опустился вертолет, и Маркус пошел к нему. 17 В день несостоявшегося митинга протеста кое-где в Лондоне пылали пожары. Сожгли несколько машин, спалили автобус, а один из бронированных полицейских фургонов «Янкел» успешно прошел боевое крещение на Ньюгейт-стрит, где в него запустили бутылку с зажигательной смесью. Разумеется, наутро на первых полосах всех газет красовалась фотография собора Святого Павла в клубах густого дыма. Но еще до наступления ночи к маршу, превратившемуся в мятеж, применили соответствующие меры: памятуя о возможной критике за чрезмерно мягкое обращение, полицейские действовали жестко, рассадили пару чересчур буйных голов и произвели ряд арестов. Организованные оравы разогнали, вожаков загрузили в полицейские фургоны, а тех, кого целый день продержали в котлах боковых улочек и переулков, отпустили по домам. На неминуемо последовавшей за этим пресс-конференции глава стратегического командования службы экстренной помощи заявил, что своими действиями полиция успешно продемонстрировала эффективность жесткого, прагматичного подхода. Однако же это заявление не изменило того факта, что Сити действительно остановили. Слухи воспламеняли умы. Как оказалось, одно из робких предположений, сделанных тем утром в «Твиттере», — о том, что истребители Королевских военно-воздушных сил подняты по тревоге, дабы сбить самолет с грузом бомб, — в течение дня странным образом превратилось в неоспоримый факт; гораздо менее накаляющее обстановку сообщение о том, что в частном самолете «сессна-скайхок», задержанном за отклонение от заявленного полетного маршрута и препровожденном на ближайшую авиабазу, обнаружили листовки дилетантского исполнения и содержания, появилось лишь на следующий день. Примерно тогда же вся ответственность за опрометчивую повальную (и провальную) эвакуацию Квадратной Мили была возложена на спецслужбы, точнее, к ногам председателя Комиссии по ограничениям, который на тот момент фактически исполнял обязанности главы Пятерки и по совету которого министр внутренних дел ввела в Сити чрезвычайное положение. Роджер Лотчинг произвел на публику самое благоприятное впечатление, беспрекословно признав свою вину; как было замечено, проделал он это с видом игрока, признавшего свое поражение. Его уход в отставку не получил особой огласки, и, как говорят, Роджер должным образом оценил презентованный ему прощальный подарок — копию кресла «Барселона» Миса ван дер Роэ. После окончания беспорядков многие магазины и офисы центрального Лондона оставались закрытыми, а машин на улицах поубавилось. Все население города словно бы задержало дыхание; лондонцы по большей части решили провести вечер в домашней обстановке. По обычно шумным улицам не шмыгали даже мыши. Впрочем, если бы какая-нибудь мышь решила пробраться в Слау-башню, для нее это не составило бы особого труда. Любая уважающая себя мышь с легкостью бы протиснулась под давно закрытую дверь и взобралась по голым ступеням лестницы, а потом помедлила бы на пороге кабинета, привлеченная шаткой башенкой коробок из-под пиццы и грудой липких пустых жестянок, и с опаской поглядела бы на Родерика Хо, который сладко посапывает, утомленный сегодняшним непривычно активным времяпрепровождением; щека прижата к столешнице, очки сдвинуты набок, из приоткрытого рта течет слюна, скапливаясь на столе лужицей, которая, вероятно, представляет третье блюдо в меню мышиного ужина, но внезапное громкое фырчание — не то храп, не то пердеж — отпугивает нашу мышь, которая, махнув хвостом… …устремляется в соседний кабинет, где ее появление теперь считают не проверкой, как было бы ранее, а вражеской вылазкой, потому что сейчас кабинет пропитан духом паранойи, сочащейся из стен и из ветхого ковролина на полу. И Ширли Дандер, и Маркусу Лонгриджу известно, что одного из них полагают засланцем Дианы Тавернер, а поскольку и та и другой твердо знают, что к ней или к нему это не относится, то оба взваливают вину друг на друга. Сегодня в их кабинете прозвучала одна-единственная фраза: «Закрой дверь». Результаты собеседования, проведенного с каждым после операции в «Игле», также не обсуждаются. Хотя если бы Дандер и Лонгридж все-таки сопоставили факты и сведения, полученные в ходе этих собеседований, то пришли бы к определенному выводу относительно официального заключения, а именно: поскольку Джеймс Уэбб подстроил ловушку, чтобы вывести на чистую воду гангстера, скрывавшегося под личиной олигарха Аркадия Пашина, операция в общем прошла успешно, но, к сожалению, ее результат был в значительной степени скомпрометирован действиями слабаков, так что ни о наградах за доблесть, ни тем более о возвращении в Риджентс-Парк речи быть не может. Разумеется, это нисколько не улучшило бы атмосферу в кабинете, хотя Джексон Лэм, если бы захотел, мог бы исправить ситуацию, так как ему было прекрасно известно, что Диана Тавернер, упомянув о своем засланце, просто пыталась запудрить Лэму мозги. Диана Тавернер вообще большая мастерица запудривать мозги, что может подтвердить, к примеру, тот же Роджер Лотчинг, но если она решила, что ей удастся провернуть этот фокус с Лэмом, думает Джексон Лэм, то пусть лучше проверит карманы. Если бы она действительно заслала кого-то в Слау-башню, то для нее не было бы новостью сообщение Лэма о том, что Уэбб прикомандировал к себе двоих слабаков. К тому же в глазах Лэма Леди Ди и без того заслуживает черной метки, поскольку именно по ее настоянию Ник Даффи не провел тщательного расследования обстоятельств смерти Мина Харпера. Так что Диану Тавернер следует примерно наказать. А покамест атмосфера в кабинете Дандер и Лонгриджа отягощена подозрениями в предательстве, чего ни одна добропорядочная мышь вытерпеть не в силах, поэтому наша мышка убегает прочь, вверх по лестнице, в поисках новых горизонтов. И обнаруживает их в лице Ривера Картрайта. В его кабинете тоже тишина; Ривер только что поговорил с врачом больницы Святой Марии, куда доставили Паука Уэбба — к сожалению, несколько позже, чем положено по регламенту службы скорой помощи. Возможно, Ривер сейчас размышляет над новостями о состоянии своего бывшего друга, но наша мышь не знает, доставляют они ему огорчение или удовольствие; вполне вероятно, что Ривера сейчас обуревают совсем другие чувства: например, подозрение, что его дед неспроста с легкостью вспомнил название ЗТ-53235, которое долго хранилось в его памяти, поскольку небось именно С. Ч. подбросил советским властям убедительные доказательства деятельности иностранного шпиона в закрытом городе. Город ЗТ-53235 и тысячи его обитателей были уничтожены в 1951 году, когда Дэвиду Картрайту было примерно столько же лет, сколько сейчас его внуку, что заставляет Ривера задуматься: а смог бы он так же вести игру в балагане кривых зеркал, где к человеческим жизням на кону относятся как к сожженным спичкам? Еще он размышляет о том, как все эти соображения повлияют на его следующий приезд к деду и сможет ли он запрятать их поглубже, как и прочие шпионские секреты, чтобы относиться к С. Ч. с той же любовью, что и раньше. Разумеется, наша мышь не в состоянии помочь ему разобраться с этой проблемой, поэтому удаляется в соседний кабинет, который занимает Луиза Гай. Здесь тоже стоит тишина, но несколько иного рода, заглушающая еле слышные звуки, такие тихие, что они даже не отдаются эхом, потому что в кабинете больше никого нет, хотя здесь есть свободный стол — свободный, незанятый, пустой. Лишний. Впрочем, придет время, когда этот стол займут, — не зря же Лэм упомянул, что в Слау-башню присылают лузеров, а в них, как известно, нет недостатка, — и, может быть, именно эта перспектива заставляет Луизу тихонько всхлипывать, а может, это из-за пустоты, ожидающей ее в квартирке, которая еще недавно казалась слишком тесной для двоих, а теперь стала слишком просторной для одной; горечь этой ситуации не умаляет даже недавнее приобретение, ныне покоящееся под коллекцией нового, но теперь не востребованного нижнего белья, — брильянт размером с ноготок и весом куда меньше пончика, но его стоимости Луиза даже не представляет. Его оценка станет еще одним шагом за черту, переступать которую Луиза Гай прежде не собиралась, так что покамест камешек лежит в укромном месте, суля лишь возможность сменить одно пустое пространство на другое, — но то же самое, похоже, сулит ей и будущее: одно пустое пространство за другим, как бесконечный ряд зеркал, уходящий в никуда. Неудивительно, что она всхлипывает; неудивительно и то, что наша мышь тихонечко отбегает подальше от горя, которому не может посочувствовать, и поднимается еще выше, на последний этаж. Там она заглядывает в кабинет Кэтрин Стэндиш, которая не боится мышей, при условии, что они настоящие. В свое время Кэтрин довелось видеть немало призрачных мышей, неясных теней, рассеивавшихся, как только она пыталась к ним приглядеться, но эти дни давно миновали, и сейчас для нее важен только каждый сегодняшний день. Но и с ним она справится так же безмятежно, как справляется со всем остальным, — навык, отточенный ежедневным общением с невыносимым Джексоном Лэмом, который сейчас сидит в своем кабинете за плотно закрытой дверью, что, впрочем, не является непреодолимым препятствием для нашей отважной мышки-путешественницы, равно как и груда телефонных справочников. Наша мышь покоряет эту вершину и замирает, нервно подрагивая усиками и поводя носом. Глаза Джексона Лэма закрыты, ноги покоятся на столе. На коленях у него лежит газета, раскрытая на статейке о локальном подземном толчке в Котсуолдс. Да, представьте себе, в Котсуолдс. От легкого сотрясения тектонической плиты обрушилась средневековая церковь; к счастью, погиб только один человек. Вот так, думает Лэм, призрак Александра Попова в лице Николая Катинского наконец-то исчезает в деревеньке, у которой нет ничего общего с его родным городом, если не считать способа, каким он, Катинский, намеревался ее уничтожить. А что касается цикад — этих созданий, спящих под землей глубоким сном, таким глубоким, что их поддельное существование превратилось в настоящее, — то их никто будить не собирается, ни грубо, ни ласково, ведь соседи по коридору придерживаются мнения, что не стоит будить спящих шпионов. В конце концов, спать шпионы умеют столь же хорошо, как и лгать. Размышляя обо всем этом, Джексон Лэм вслепую пытается нащупать что-то на столе — наверное, сигареты, — но, когда его пальцы схватывают только пустоту, наконец-то открывает глаза. А перед ним, нервно подрагивая усиками и поводя носом, сидит наша мышь. На миг у Лэма возникает неприятное ощущение, что мышь вглядывается либо в прошлое, которое он так старается похоронить, либо в будущее, о котором ему хочется поскорее забыть. Он моргает — а мыши простыл и след. Будто ее никогда и не было. — Кошка нам бы не помешала, — ворчит Лэм, но его никто не слышит. * * * notes Примечания 1 Аллюзия на британский триллер «Прерванное путешествие» (реж. Дэниель Бирт, 1949), где железнодорожное сообщение прерывается из-за крушения пассажирского поезда. — Здесь и далее примеч. перев. 2