— То есть если тебе подсовывают заведомо ложную информацию, это еще не означает, что в ней не содержится чего-то стоящего. — Если московский Центр говорит, мол, смотри сюда, то самым разумным будет поглядеть в противоположном направлении, — согласился С. Ч. и добавил таким тоном, будто обнаружил глубоко запрятанный секрет: — В игры играли, понимаешь. И продолжали в них играть даже после того, когда все, что у них было, оказалось доступно всем. В камине затрещало полено, и старик взглянул на пламя. Ривер с любовью смотрел на деда и думал то, что всегда приходило ему в голову, когда они беседовали на эти темы: жаль, что он в то время не жил. А то бы принял участие. Мысли об этом были единственным, что удерживало его в Слау-башне и заставляло послушно исполнять приказы Джексона Лэма. — Значит, было досье, — сказал он. — На Александра Попова. Пусть даже он выдумка. И что говорилось в досье? — Ох, господи, Ривер, я десятки лет о нем не вспоминал, — сказал С. Ч. — Погоди-ка. — Он вгляделся в огонь, будто ждал, что в нем появится изображение. — Сведения были обрывочными. Как лоскутное одеяло. Но мы знали место его рождения. Точнее, думали, что оно нам известно… ну, ты понял, не будем снова о том же. Короче, он якобы родился в одном из закрытых городов. Знаешь про такие? Смутно. — Закрытые города были оборонными исследовательскими центрами, которые обслуживались гражданским населением. Попов родился в Грузии. В городе, у которого не было названия, только номер. ЗТ-пять-три-два-три-пять или что-то в этом роде. Население — тысяч тридцать или тридцать пять. Научные сотрудники, обслуживающий персонал и военные, которые держали всех под контролем. Как и большинство таких городов, этот возник после войны, когда в СССР развернулась масштабная программа по разработке ядерного оружия. Этим и занимались в городе. Он… он возник не сам по себе, его построили специально. Завод по производству плутония. — ЗТ-пять-три-два-три-пять? — повторил Ривер, который любил упражнять память. Дед взглянул на него: — Или что-то в этом роде. — С.Ч. снова отвернулся к огню. — Они все были под номерами. — Он выпрямился в кресле, а потом встал. — Что с тобой? — Я… просто… Все в порядке. — Старик наклонился к дровяной корзине и вытащил из нее длинный прутик. — Ну, давай, — пробормотал он. — Давай-ка вызволим тебя отсюда. — Он поднес прутик к огню. Ривер сообразил, что дед увидел жука. Несчастное насекомое сновало по верхнему полену в камине. Несмотря на жар, дедова рука не дрогнула. Он протянул прут так, чтобы его кончик уперся в то место, куда в очередной раз метнется жук, и тогда, наверное, насекомое благодарно взберется по прутику, как по тросу, сброшенному из вертолета. Интересно, как будет deus ex machina[12] на языке насекомых? Но у жука не было слов, латинских или еще каких-нибудь; не замечая предложенного пути к спасению, он взобрался на самый кончик полена, на миг замер и вспыхнул, охваченный пламенем. Дед Ривера молча швырнул прутик в огонь и снова уселся в кресло. Ривер хотел что-то сказать, но потом заменил слова покашливанием. — Все это было давно, еще когда Контору возглавлял Чарльз. Под конец ему все это очень не нравилось. Жаловался, что все теряют время, играя в дурацкие игры, когда идет настоящая война, хотя ее и не замечают, — сказал С. Ч. чуть измененным голосом, имитируя манеру речи человека, которого его собеседник никогда не встречал. Когда-то, в незапамятные времена, Чарльз Партнер возглавлял Контору. — А Дикки Боу заявил, что именно этот человек его похитил. — Да. Впрочем, тогда еще точно не установили, что Попова не существует. Вот Дикки и решил им воспользоваться как алиби для оправдания своих грешков. Он ведь и пил, и по бабам шастал, а когда дотумкал, что переполошил всех своим отсутствием, то выдумал всю эту историю с похищением. — А выяснили, чего хотел Попов? Зачем ему было похищать бегунка? — Дикки всем подряд рассказывал, что его пытали. Впрочем, пытка в виде насильственного вливания спиртного в глотку не вызвала особого сочувствия ни у кого. Кстати, о спиртном… Ривер помотал головой. Еще стакан виски — и утром он об этом пожалеет. И вообще, пора уже и домой. К его изумлению, дед налил себе еще, а потом сказал: — Этот закрытый город… ну, из которого Попов якобы родом… Ривер ждал продолжения. — В пятьдесят пятом он исчез с карты. Точнее, исчез бы, если бы был на карте. — С. Ч. посмотрел на внука. — Закрытые города официально не существовали, так что больших проблем его исчезновение не доставило. Не пришлось ни ретушировать фотографии, ни вымарывать статьи из энциклопедии. — А что случилось? — Какая-то авария на плутониевом заводе. По нашим сведениям, уцелевших набралось с горстку. Официальных цифр, разумеется, нет, потому что официально этого никогда не было. — Тридцать тысяч человек? — сказал Ривер. — Говорю же, уцелевших набралось с горстку. — И вы должны были поверить, что Попов — один из уцелевших, — сказал Ривер, представив себе сцену из комикса: мститель восстает из пламени. Только за что ему было мстить, после аварии на производстве? — Возможно, — сказал дед. — Но им не хватило времени. Берлинская стена пала, к нам в сети набился богатый улов. Если бы Попов существовал, кто-нибудь из рыбешек покрупнее о нем бы обязательно упомянул. Выложил бы нам всю его биографию. Но Попов так и остался недоделанным лоскутным пугалом. На одном из допросов кто-то упомянул его имя, в контексте своей непричастности, потому что в него больше не верили, — сказал С. Ч. и отвернулся от огня. Свет пламени подчеркнул морщины на лице деда, превратив его в старого вождя племени, и Ривер с болью подумал, что таких вечеров им осталось немного и что хорошо бы это как-то растянуть. Но растянуть это не получится, ни сейчас, ни вообще. Одно дело — это осознать. Другое дело — с этим жить. Стараясь ничем не выдать своих мыслей, Ривер сказал: — Упомянул его имя в связи с чем? — Там был какой-то пароль. Вот только я его запамятовал. — Старик снова взглянул на стакан. — Самому интересно, сколько я всего забыл. Ну, сейчас оно, наверное, и не нужно. Признание своих слабостей обычно не становилось темой разговоров деда с внуком. Ривер опустил стакан на столик: — Поздно уже. — Надеюсь, это ты не из жалости ко мне. — Что ты, я же не надел бронежилета. — Смотри там, поосторожнее. Ривер помедлил. — А почему? — Фонарь в конце переулка перегорел. Темень до самой станции, — сказал дед. Что, как выяснилось, было чистой правдой. Но Ривер решил, что С. Ч. предупреждает его не только об этом. Кэл Фентон очень обрадовался, что рядом никого не было — не хватало еще, чтобы кто-то услыхал его девчачий визг в темноте. Но мысль о том, что рядом может кто-то быть, пугала гораздо больше. Свет погас не потому, что отказал генератор. Башни гудели; вся информация по-прежнему покоилась в своих электронных коконах. За освещение отвечал отдельный электрический контур, так что, возможно, всего лишь выбило пробки, но как только в мозгу Кэла возникла эта мысль, под ложечкой у него засосало: даже если пробки и выбило, то почему это случилось через две минуты после того, как он заметил открытую дверь и услышал шорох? Перед ним простирался коридор, где не было ничего, кроме теней, которые выглядели больше и подвижнее обычного. Лестница уходила в очень черную черноту. Всматриваясь в нее, Кэл задышал чаще и невольно сжал фонарик, утратив счет времени. Сколько он стоял не двигаясь — пятнадцать секунд? две минуты? Наконец он икнул: неожиданно, утробно, глубоко, так что изо рта вырвался писк. Кэлу очень не хотелось встречаться с тем, кто этот писк слышал. Он обернулся. В коридоре позади тоже было пусто. Кэл перешел на трусцу — такую же невольную, как недавний паралич; значит, вот как Кэл реагировал на непредвиденную ситуацию: он делал то, что приказывало его тело. Замри. Помаши фонариком. Беги. «Опасность. Адреналин. Суровая уверенность в своих силах и сноровке». В дежурке он щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Телефон висел на противоположной стене. Кэл перебросил фонарик из правой руки в левую, потянулся к трубке, и она уютно легла ему в ладонь, гладкая, будто детская молочная бутылочка. На миг он успокоился и приложил трубку к уху. Ничего. Ни звука, ни далекого морского шума оборванной линии. Кэл стоял, наставив фонарик в пустоту. Дверь, шорох, свет; а теперь еще и телефон. Учитывая все перечисленное, шансы на то, что на объекте нет никого, кроме Кэла, были ничтожны. Он осторожно повесил трубку. Его куртка висела на двери, а в кармане куртки был мобильник. Только его там не оказалось. Первым делом Кэл снова проверил карманы, на этот раз торопливее. Потом проверил опять, помедленнее. Все это время его мозг лихорадочно работал сразу на нескольких уровнях. На одном Кэл вспоминал, как добирался на работу; пересматривал мысленные картинки, на всякий случай — вдруг на одном из них обнаружится, где он оставил мобильник? На другом уровне он перебирал все свои знания об объекте. Технари называли его хранилищем информации или инфосвалкой. Сюда отправляли практически бесконечный объем оцифрованных сведений, к которым никто и никогда больше не обратится, за исключением потенциально возможных случаев вмешательства юристов. Если бы не эта потенциальная возможность, то все хранящиеся здесь цифровые архивы давным-давно потерли бы — хотя нет, Кэл знал, что это обозначают другим словом, не «потерли», а «выпустили», и когда он его в первый раз услышал, то представил себе информацию стаей, выпущенной из голубятни в небо под гром аплодисментов… Мобильника нигде не было. В дежурство Кэла кто-то проник на объект, отключил свет, перерезал телефонные провода и умыкнул Кэлов мобильник. И вряд ли после всего этого злоумышленник просто тихонько ушел. Луч фонарика задрожал, будто вот-вот погаснет. У Кэла пересохло в глотке, а сердце бешено колотилось. Надо было выйти из дежурки и проверить коридоры; подняться наверх и обыскать темный лабиринт, в котором хранилась информация. И все это надо было сделать под сопровождение жуткого хора, звучавшего в мозгу. Иногда ради информации могут убить. Из коридора, где прятались тени, послышался тихий писк резиновой подошвы на линолеуме. А если ради информации могут убить, подумал Кэл Фентон, то, значит, кому-то придется умереть. Тихая ночь, подумал Мин Харпер. Херня какая-то. Он налил себе выпить и обозрел свои владения. Это не заняло много времени. Потом он уселся на свой диван, одновременно служивший кроватью и, если уж выкладывать банальные подробности, ему не принадлежащий, поскольку был частью Г-образной меблированной комнаты. В короткой черточке «Г» находился кухонный отсек (раковина; микроволновка, водруженная на холодильник; чайник на полке), а в длинной — два окна с видом на дома напротив. Переехав на съемную жилплощадь, Мин снова начал курить; украдкой, не на виду у всех. По вечерам он свешивался из окна и смолил вовсю. В одном из домов напротив какой-то мальчишка делал то же самое; иногда они махали друг другу рукой. Мальчишке было лет тринадцать, столько же, сколько старшему сыну Мина; при мысли о том, что Лукас курит, у Мина покалывало в левом легком, а за мальчишку напротив он совсем не волновался. Наверное, если бы он жил дома, как прежде, то ощутил бы какую-то ответственность и, возможно, поговорил бы с родителями мальчишки. Но если бы он жил дома, как прежде, то не курил бы в окно, поэтому ничего подобного не случилось бы. Размышляя над этой гипотетической ситуацией, он опустошил стакан, налил себе еще, а потом высунулся в окно и выкурил сигарету. Ночь была прохладной, с намеком на дождь. Мальчишки в окне напротив не было. После этого Мин вернулся на диван. Диван был не очень удобным, но раскладывался в кровать, тоже не очень удобную, так что в этом просматривалось хоть какое-то постоянство. То, что диван был узким и комковатым, было одной из причин, по которой Мин не приглашал Луизу к себе; среди других причин были вечные запахи стряпни из чужих кухонь, отставший линолеум на полу в общем туалете, чуть дальше по коридору, и психованный сосед внизу… Надо бы снять что-то поприличнее, думал Мин, как-то наладить быт. Все пошло наперекосяк пару лет назад; началось с того, что он забыл диск с секретными материалами в вагоне метро, а наутро, проснувшись, услышал, как это обсуждают по радио. Не прошло и месяца, как Мин оказался в Слау-башне. После этого потерпела крах и семейная жизнь. Иногда он внушал себе, что будь его супружеские узы попрочнее, они бы выдержали тяжесть профессионального позора, хотя подспудно сознавал, что правда заключалась в ином. Будь он сам потверже, то сделал бы все, чтобы спасти семью. Приходилось признать, что его брак остался в прошлом, особенно теперь, с появлением Луизы. Мин подозревал, что Клэр не понравится такое развитие событий, и, хотя он ей ничего не говорил, она наверняка об этом знала. Женщины — прирожденные шпионы и способны унюхать предательство еще до того, как оно совершено. Стакан снова опустел. Мин потянулся налить еще и внезапно увидел будущее, в котором ничего не меняется, будущее, в котором он навечно заперт в этой бездушной каморке и навсегда заточён в бесперспективной Слау-башне. Он ясно осознал, что такого допустить ни в коем случае нельзя. Прегрешения прошлого искуплены; всякий имеет право на одну ошибку. Саммит Паука Уэбба — своего рода оливковая ветвь, протянутая Риджентс-Парком; надо за нее ухватиться покрепче, и тебя выволокут на берег. Если это проверка, то Мин ее пройдет. Главное — не принимать ничего за чистую монету. Следует помнить, что во всем есть скрытый смысл, до которого обязательно надо докопаться. И не доверять никому. Это самое важное. Никому не доверять. Кроме Луизы, конечно. Луизе он доверял полностью. Разумеется, это не означало, что ее нужно посвящать во все.