— Я так и знал, что Картрайту захочется продолжить дискуссию, — сказал Лэм Хо. — Вот только не пойму, почему ты-то до сих пор здесь. — Это мой кабинет, — напомнил Хо. Лэм молчал. Хо вздохнул и вышел. — Ты ведь нарочно все это делаешь? — Что? — Да всю эту фигню: мол, завари мне чаю, принеси мне обед. Ты нас подначиваешь. Мы же тебе нужны. Ну, чтобы самому ноги не бить. — Кстати, о ногах… — Джексон Лэм приподнял свои горизонтально и пернул. — И это я нарочно делаю. — Он опустил ноги. — С тем же эффектом. Кто бы там что ни думал о поведении Лэма, в достоверности его пердежа сомнений ни у кого не возникало. — Итак, — сказал он, ничуть не потревоженный своим токсичным даром, — если бы не Стэндиш, мы бы не ходили вокруг да около. Мы хотим быть в теме. Боже мой! Ну, в ее возрасте на месячные это не спишешь. Хотя, вполне возможно, она себя так проспиртовала, что могла и законсервироваться. Вот как ты считаешь? — Я считаю очень странным, что ты так уверен в убийстве Боу, хотя патологоанатомическая экспертиза говорит, что у него отказало сердце. — Это не ответ на мой вопрос, но так и быть, на этот раз прощаю. А вот еще один. — Лэм закинул правую ногу на левую. — Если хочешь кого-нибудь отравить, но так, чтобы этого никто не обнаружил, то каким ядом лучше воспользоваться? — Я в ядах не разбираюсь. — Слава тебе господи! Наконец-то мы выяснили, в чем ты не разбираешься. Лэму всегда прекрасно удавался один поразительный фокус: он мог извлечь сигарету практически из ниоткуда, вскользь коснувшись ближайшего кармана. В противоположном кармане обнаружилась дешевая зажигалка. Ривер запротестовал бы, но табачный дым значительно улучшал атмосферу, и Лэм наверняка об этом знал. — Между прочим, Лонгридж до сих пор не принес мне обед. Надеюсь, этот несчастный ушлепок не забыл о моем поручении. — А, ты все-таки помнишь, как его зовут, — сказал Ривер и сразу же об этом пожалел. — Черт возьми, Картрайт, — вздохнул Лэм. — Вот кому из нас теперь должно быть стыдно, а? — Он глубоко затянулся сигаретой, и оранжево тлеющий столбик пепла вырос на целый сантиметр. — Завтра я задержусь. У меня дела. Ну, ты понимаешь. — За облачком табачного дыма его глаза превратились в щелки. — И поосторожнее спускайся по лестнице. Шею не сломай. — Не спускайся, а поднимайся, — напомнил ему Ривер. — Мы же в кабинете Хо. — Картрайт? Ривер замер в дверях. — Ты не хочешь узнать, как умер Дикки Боу? — А что, ты мне скажешь? — Если поразмыслить, то причина его смерти вполне очевидна, — сказал Лэм. — Убийца использовал яд, не оставляющий следов. 4 Яд, не оставляющий следов, думал Ривер Картрайт. Ой, да ради бога! В метро рядом с ним села хорошенькая брюнетка, при этом ее юбка сдвинулась вверх по бедрам. Почти сразу же они заговорили, вышли на одной и той же станции, помедлили у эскалатора, обменялись телефонами. Ну и покатилось: вино, пицца, постель, отпуск; первая квартира, первая годовщина, первый ребенок. Пятьдесят лет спустя они с благодарностью вспоминали свою жизнь. Потом умерли. Ривер потер глаз кулаком. Сиденье напротив освободилось, туда села женщина, взяла за руку мужчину рядом. Со станции «Лондон-Бридж» Ривер поехал в Тонбридж, где обитал его дед, будто на территории, аннексированной в ходе битвы, тянувшейся всю жизнь. Там С. Ч. ходил по магазинам, покупал газеты, молоко и прочие продукты, перемигивался с мясником, пекарем и почтмейстершей, и никто из них даже не подозревал, что через его руки прошли сотни жизней, что он принимал решения и отдавал приказы, которые иногда меняли ход событий, а иногда — что гораздо важнее, как сказал бы он сам, — обеспечивали их неизменность. Все кругом считали, что до пенсии он служил кем-то в Министерстве транспорта. Он выслушивал все жалобы на местное автобусное сообщение и добродушно брал вину на себя. Иногда Ривер задумывался, какие же горы надо было свернуть, чтобы обеспечить неизменность положения дел. После ужина они с дедом сидели в его домашнем кабинете, потягивая виски. В камине пылал огонь. За долгие годы дедово кресло промялось, и С. Ч. покоился в нем, будто в гамаке; второе кресло постепенно проминалось и под Ривером. Кроме Ривера, в нем больше никто и никогда не сидел. — Ты что-то замышляешь, — сказал внуку С. Ч. — Я не только поэтому к тебе приехал. Это заявление было проигнорировано как несущественное. — Дело в Лэме. — Джексон Лэм. А что с ним? — По-моему, он сошел с ума. Ривер заметил, что С. Ч. это понравилось, как, впрочем, и все, что давало возможность нырнуть в глубины психологии. Особенно ему нравилось, когда Ривер подавал крученый мяч. — К такому выводу ты пришел на основании глубоких медицинских познаний. — У него паранойя разыгралась. — На одной паранойе он бы долго не протянул. По-твоему, он себя превзошел. И в чем именно проявляется эта паранойя? — Он решил, что в стране оперирует группа ликвидаторов из КГБ. — Для начала, КГБ больше не существует, — сказал С. Ч. — Холодная война закончилась. Мы победили, если ты следишь за новостями. — Да, я знаю. Я погуглил. — Но с другой стороны, их нынешний президент когда-то возглавлял КГБ. Между прочим, сейчас эта организация называется ФСБ, и хоть они и сменили вывеску, суть осталась той же. А что касается ядов, которые не оставляют следов, именно ими и занимался особый отдел КГБ. Токсикологическая лаборатория. Фабрика ядов. В тридцатые годы некто Майровский или Майрановский[7], ну, как-то так, изобретал там всевозможные отравляющие вещества. И добился таких успехов, что его самого убрали. Ривер посмотрел на свой стакан. Он пил виски только с дедом. Может, это был своего рода ритуал. — По-твоему, это возможно. — По-моему, если Джексон Лэм подозревает, что на нашей территории проводится операция в старом московском стиле, то к нему следует прислушаться. Имя Литвиненко тебе ни о чем не говорит? — Там не применяли яда, не оставляющего следов. — Вот именно. Потому что та операция проводилась под черным флагом. Думаешь, они не смогли бы обставить все как несчастный случай? — (Одним из излюбленных приемов С. Ч. было обращать твой аргумент против тебя же; еще одним — не давать тебе шансов перегруппироваться.) — Кто жертва? — Некий Боу. Ричард Боу. — Господи, он был еще жив? — Ты его знал? — Не лично. Он был бегунком в Берлине. — С. Ч. отставил стакан и принял позу мудреца: локти уперлись в подлокотники, пальцы сплетены, будто держат невидимый мяч. — Как он умер? Ривер объяснил. — Ну, звездная карьера ему никогда не светила, — сказал С.Ч., будто нерасторопность покойного Дикки Боу напророчила ему смерть в автобусе. — До Первого дивизиона ему было далеко. — До Премьер-лиги[8], — поправил его Ривер. С. Ч. небрежно отмахнулся от этого мерзкого нововведения. — Бегунок, ловко орудовал на панели. И кажется, был совладельцем ночного клуба. Или работал в нем. В общем, приносил всякие крохи: кто из чиновников изменяет жене или дружку и все такое прочее. Ну, ты представляешь. — И все это фиксировалось в досье. — Знаешь старую присказку про законы и колбасу? Ну о том, что лучше не смотреть, как они делаются?[9] Вот и с разведслужбой так же. — Он выронил невидимый мяч, снова взял стакан и задумчиво поколыхал его содержимое, так что янтарная жидкость омыла стенки. — А потом Дикки Боу ушел в самоволку. Тем и прославился. Загулял, да так, что тревожные огоньки замигали на всех коммутаторах, от Берлина до… Баттерси. Ох, прости. Аллитерация. Дурная привычка. В общем, от Берлина до Уайтхолла, потому что хоть он и был мелкой сошкой, но в то время никому не хотелось, чтобы британский агент появился на красном телевидении и вещал бог весть что. — Это когда было? — спросил Ривер. — В сентябре восемьдесят девятого. — А, понятно. — То-то и оно. В те дни игроки, особенно берлинские агенты, прекрасно понимали, что вот-вот что-то произойдет, и хотя вслух никто ничего не говорил — боялись сглазить, — но, думая об этом, все поглядывали на Стену. И никому, абсолютно никому не хотелось, чтобы какая-то мелочь нарушила ход истории. — Стакан качнулся сильнее, виски расплескался; старик снова поставил стакан на столик у кресла, поднес руку к губам и слизнул капли. — А никому — это кому? — Естественно, никому из наших. — С. Ч. озадаченно посмотрел на руку, будто забыл, для чего она, а потом уронил ее на колени. — Там ведь много не требовалось. Дикки Боу вполне мог стать той песчинкой, из-за которой локомотив истории сошел бы с рельсов. Поэтому, как ты понимаешь, мы очень хотели его вернуть.