— Никак, Глеб Андреевич! Товарищ старший лейтенант! Смотри-ка, где встретились! Если в Сталинград через Волгу, давайте с нами!.. — Об этом и хотел спросить, — сказал Сергеев, подходя ближе и отвечая на рукопожатие. — …Лейтенант Самсонов, — представился ему остававшийся рядом с Джегурдой молодой рослый офицер. Сергеев назвал себя, ничем не выдав, что тут же его узнал при свете ракет по фотографии, которую показывал ему накануне особист Мещеряков. Это был тот самый Портнягин-Самсонов, которого он, Сергеев, не должен был замечать, однако при случае обязан подстраховывать и даже, если понадобится, незаметно для других опекать. Но сейчас в такой опеке не было необходимости. Мысленно Сергеев определил его для себя «ежиком», однако «ежик» этот был ростом не менее ста восьмидесяти сантиметров, атлетического сложения. Приметы сходились: светлые глаза, темные ресницы, овальное лицо, широкий, немного окошенный лоб, уходивший под козырек фуражки. «Посвящен или не посвящен майор Джегурда в истинную деятельность Портнягина-Самсонова, и в чем она состоит, эта деятельность?» Такие вопросы Сергеева не должны были интересовать. Следуя наказу капитана Мещерякова, он не проявил к Самсонову никакого внимания, вскинув руку к фуражке и назвав себя, снова повернулся к майору: — Что ж, в гипсе и на передовую? Ранение, я вижу, с повреждением кости?.. — Товарищ майор, разрешите идти в подразделение? — перебив Сергеева, спросил Самсонов, быстрым движением отдал честь и добавил: — Я буду у начальника штаба… — Да, идите, — сказал Джегурда, проводив его взглядом, не спрашивая, что за «подразделение» тот имеет в виду у начальника штаба. А Сергеев подумал: «Значит, действует Портнягин-Самсонов, и, как сказал капитан Мещеряков, не один Гайворонский его печаль-забота…» Когда Самсонов ушел, Джегурда поправил свою закованную в гипс руку, ответил: — К сожалению, вы правы, пуля задела кость, однако развернуть карту или подписать приказ можно и одной рукой, тем более что правая пока цела. Правда, закуривать неудобно, приходится спичечный коробок зажимать коленками или вот своего Савченко просить помочь… — Джегурда кивнул в сторону ординарца, деликатно пристроившегося на ящике из-под снарядов поодаль, чтобы не мешать разговору командиров. — А вы?.. По каким делам были на левобережье? Из госпиталя?.. — Отвез жену, считайте, прямо к немцам, точнее, к румынам в Луковый овраг на нейтральную полосу в блокированную церковь, где заперлись гражданские — женщины, дети, старики… Сергеев поделился своей тревогой и коротко рассказал о путешествии по Волге, «купании» под бомбежкой, доставке хирургов — «медицины» к раненым, запертым в церкви. — Решение жены зависело от вас? — спросил Джегурда. — В том-то и дело, что сама настояла. Ни я, ни начальник милиции комиссар третьего ранга Бирюков не могли ее отговорить… — А почему вы считаете, что здесь, в городе, для нее меньше опасности? Нажим немцев все усиливается. Атакуют они наши позиции со все нарастающим ожесточением, та же переправа и все, что с нею связано, — под непрерывными обстрелами и бомбежками… В Луковом овраге все-таки не главное направление удара, позиции майора Буланова хорошо укреплены, положение на передовой, насколько я знаю, более-менее стабилизировалось… Джегурда явно «успокаивал» Сергеева, отлично понимая, что наступление немцы могут начать на любом участке фронта. «Как раз и начнут давить с флангов, чтобы, расчленив оборону — а это им уже удалось сделать в нескольких местах, — вести потом бои на уничтожение по частям…» — подумал Сергеев. — Три дня не был в городе, — сказал он, — вижу по скоплению наших войск на левом берегу, что положение намного осложнилось. Может быть, введете в курс дела? — Командующий фронтом со мной пока не советуется, — ответил шуткой Джегурда, — и оперативными сводками не снабжает, однако кое-что о нашей 10-й дивизии НКВД могу сказать. Да и сами, наверное, знаете… В августе оборону держали мы протяженностью в пятьдесят километров пятью полками, плюс 21-й и 28-й учебные батальоны, два батальона курсантов, отряд Волжской флотилии, 73-й бронепоезд войск НКВД, конный полк, еще сводный полк, батальон 91-го железнодорожного полка да рабочие истребительных батальонов. Всего-то не более шестнадцати тысяч человек… Сергеев промолчал: все это было ему известно по информации Воронина на совещании в управлении НКВД. — А сейчас, — продолжал майор, — каждый день приходят и остаются на поле боя все новые и новые части. Такое впечатление, что немцы бросили на Сталинград все свои резервы, идут ва-банк. Только в последние дни против трех наших неполных батальонов фрицы бросили сорок танков и за танками более полка пехоты. Чекистский полк майора Глущенко в бой вступил с ходу после тридцатикилометрового марша. Была у них критическая минута, когда решалась судьба всего участка фронта. Их батальонный комиссар Карпов — был он до войны военкомом погранотряда — сел в танк и повел его на пулеметные гнезда немцев. Только прямое попадание в борт танка остановило его… В Верхней Ельшанке бойцы 272-го полка и курсанты майора Савчука восемь раз переходили в контратаку и все-таки не дали фашистам закрепиться на захваченном рубеже… В городе немцы захватили драмтеатр, стали контролировать подходы к окружающим кварталам. Отбил театр батальонный комиссар Щербина с шестнадцатью добровольцами. Щербина погиб, с ним половина его группы… Сергеев молча слушал Джегурду, думал о тех немалых испытаниях, какие предстоят самому майору. Встреча с теми, кто уходил на передовую, а оттуда только в госпиталь или на тот свет, вызывала у него чувство неудовлетворенности собой… Конечно, и то, что он делал, тоже боевая работа. Обеспечивать бесперебойное движение на переправе — главной артерии, соединяющей Сталинград с Большой землей, спасать гражданских, блокированных в церкви на нейтралке Лукового оврага, вылавливать шпионов и лазутчиков, бандитов и мародеров, сеятелей слухов — пособников врага, обеспечивать эвакуацию гражданских за Волгу и поддерживать общественный порядок во фронтовом городе — все это было, безусловно, важно. Но такая деятельность, как ни говори, это не тяжелые кровавые бои в окопах на передовой. Передний край есть передний край. Там идет смертельная борьба, и только ценой страшных потерь отстаивается каждый дом, каждая пядь земли защитниками Сталинграда. Один из таких защитников — майор Джегурда, вызывал он у Сергеева чувство глубокого уважения и неудовлетворенности своим местом и своей ролью в этой грандиозной битве. — Сейчас здесь развернуты дивизии, корпуса, армии. Против немцев с нашей стороны действуют три фронта — сотни тысяч людей, а накал борьбы усиливается с каждым днем. На карту поставлено все, — сказал Джегурда. А Сергеев подумал: важно, конечно, и то, что делает он, старший оперуполномоченный управления НКВД: один Гайворонский, дай ему развернуться, может стоить полка или дивизии, а таких Гайворонских абвер забрасывает к нам десятками, однако главное — там, где насмерть бьются полки и дивизии, где сошлись в смертельной схватке в общей сложности более двух миллионов человек, огромное количество танков и самолетов, артиллерийских стволов, стрелкового оружия… Какую голову надо иметь, чтобы управлять этой армадой, решая судьбы всей войны, какое мужество, чтобы в окопах стоять насмерть!.. Но, разумеется, Сергеев считал, что надо иметь голову и тем, кто борется с каждым в отдельности Гайворонским, и все же в эти дни и недели судьбы страны решались на Мамаевом кургане и вдоль узкой полосы берега Волги, где держали оборону 62-я и 64-я армии генерала Чуйкова, генерала Шумилова… — Мне кажется, что труднее, чем сейчас, больше не может быть, — сказал Сергеев. — Что-то должно случиться, что переломит ход сражения… — Пока что ничего нового не случается, а немец все напирает, остается одно: стоять насмерть… …Переправившись под покровом ночи через Волгу и тепло попрощавшись с майором Джегурдой «до встречи на передовой», Сергеев немало удивился, увидев Бирюкова, дожидавшегося его, несмотря на поздний час, на берегу. — С прибытием тебя, Глеб Андреевич, — от души обняв Сергеева и прижимая его к себе, с искренней радостью воскликнул Бирюков. — Пока дождался, извелся весь: четвертый раз выхожу на берег… Такое проявление чувств было не в правилах комиссара 3 ранга. Видно, напереживался Николай Васильевич: еще и потому, что случилось нечто тревожное. Сергеев коротко доложил обо всем, что произошло на реке в районе Лукового оврага с той минуты, когда они с Семакиным, Верой и Хачатуровым ушли во главе милицейского взвода от этих берегов. — Понимаю тебя и сочувствую, — выслушав его, сказал Бирюков. — Но как бы ты ее отговорил, твою Веру, когда — сам видел — решила, хоть ты ее стреляй, ехать с тобой?.. Положение там тревожное, а здесь, что ли, лучше? Хорошо, хоть добрались до места без потерь, проникли в церквушку, оказали гражданским помощь и прооперировали раненых, поддержали сухим пайком и медикаментами, а главное — вселили веру в избавление, ну и, само собой, выполнили не только наказ Чуянова, но и веление собственной совести. — Туда-то мы добрались, а вот как они оттуда будут возвращаться? — не скрывая тревоги, сказал Сергеев. — И все-таки есть надежда, — отозвался Бирюков. — Вызывал меня Алексей Семенович, спрашивал наше мнение: войсковое командование поставило в известность ГКО Сталинграда, членом которого, как тебе известно, является Чуянов, о своем намерении усилить нашим милицейским взводом батальон майора Буланова. В общем, Чуянов, не возражая против такой заявки, убедил командующего в целях спасения запертых в церкви гражданских добавить на том участке снарядов из резерва и провести артподготовку по переднему краю немцев, чтобы выбить их из окопов и обеспечить эвакуацию гражданских из церкви вместе с ранеными и детьми. После чего уже вернуть нашу группу во главе с Семакиным в Сталинград. Сергеев промолчал, лишь подумал, что будут чувствовать запертые в церкви, в том числе Вера и Хачатуров, когда вокруг закипит бой с артподготовкой и атакой батальона? А майор Буланов не дурак, быстро сориентировался. При тех потерях, какие несет батальон, целый взвод обученных и подготовленных кадровиков — это как подарок. Бирюков ждал ответа, и Сергеев подтвердил его последний вывод: — Что тут скажешь? Иначе такую задачу не решить: с малыми ребятами да ранеными под пулями через нейтралку от церкви до окопов батальона Буланова не доползешь… Под треск автоматов и пулеметов, взрывы гранат и грохот разрывов с передовой они, продолжая разговаривать, прошли в штольню управления, к отгороженному дощатой переборкой закутку, который именовался «кабинетом» начальника милиции. — Вызвал я тебя срочно вот почему, — предложив сесть и прикрыв за собой дверь, сказал Бирюков. — Капитан Мещеряков с блеском провел первую половину операции «Гайворонский», причем гениально просто, и не столько с помощью твоего протеже Рындина, сколько доверив главную роль его подруге Маше Гринько… Но введу тебя в курс событий по порядку… Заявился твой Николай в медпункт на переправе, показывает сестре пустяковую царапину — где-то осколком зацепило — и просит вызвать лейтенанта Голубеву — твою Веру. — Что-то многовато «моих», — заметил Сергеев. — И Вера моя, еще и Рындин. — Никуда не денешься, тоже твой… Так вот. Меня он не заметил, я стоял за насыпью у входа, только что спрашивал у связиста в приемном покое, нет ли от вас каких известий. В общем, подошел и слушаю, что за разговор… Оказывается, Николай твой не к медсестре, а к связисту пришел. «Слушай, друг, — говорит, — важное государственное дело… Позвони в управление НКВД, скажи, чтоб передали старшему лейтенанту Сергееву, ждет его в медпункте Николай…» Связист, естественно, спрашивает: «Какой Николай?» Рындин отвечает: «Он поймет…» Ну я вышел, спрашиваю: «Есть новости?» Отвечает по всей форме: «Товарищ комиссар третьего ранга… Новости есть». «Сам-то, — спрашиваю его, — как здесь оказался?» «А оказался я, — говорит, — здесь потому, что капитан Мещеряков вызвал: Боров в Сталинграде…» «Быстро сработал капитан Мещеряков, — подумал Сергеев. — Трое суток всего, как мы с Верой отправились к Луковому оврагу, а Боров уже в Сталинграде». Бирюков продолжал: — Я ему говорю: «Если тебя капитан Мещеряков вызывал, зачем тебе старший лейтенант Сергеев?» Он отвечает: «Товарищ комиссар третьего ранга, вы же все знаете!.. То, что велел капитан, мы с Машей сделали… А только, хоть я вывел Борова на „дядю Володю“, посылайте хоть в штрафбат, хоть к стенке ставьте, а без Глеба Сергеевича слова больше не скажу!» Сообщил я Мещерякову о таком требовании, тот говорит: «Сергеева надо вызвать, пока этот баран Рындин нам карты не перепутал». Получаются сплошные тайны Мадридского двора… Но самое интересное, что Мещеряков принял план, предложенный этой парой — Рындиным и Гринько, и блестяще его осуществил… Им-то он сказал, что цель плана — выявить логово Саломахи. О Гайворонском, конечно, и не заикался. Нам и то не все говорит… — Такая у него должность, — заметил Сергеев, оценив гибкость поведения капитана. — Раз уж мы подключили к операции бывших и настоящих уголовников, кому же с ними возиться, как не нам?.. А что еще сказал капитан? — Просил, как только ты вернешься, ему позвонить. — Рындин где сейчас? — Посадил его на всякий случай в КПЗ, связался по радио с майором Булановым, вызвал тебя. А тут, как нарочно, донесение из Новониколаевского — час назад поступило от нашего оперуполномоченного Артема Ляшко. Как посоветовал ему Фалинов, мобилизовал он подростков, те под видом рыбалки и сбора грибов облазили всю округу и нашли недалеко от хутора, в яме, засыпанной листьями, труп неизвестного, убитого, заметь, тупым тяжелым предметом в висок… Приказал я ничего не трогать до твоего приезда, сообщил Мещерякову, сам не могу отлучиться — остался за Воронина, вызвали его к командующему, — так что, хоть и устал ты после Лукового оврага, вызывай Коломойцеву, берите свежих лошадей, лихого ямщика и гоните… — А «свежие лошади» и «лихой ямщик» — очередная баржа на левый берег? — уточнил Сергеев. — Она, родимая, другого транспорта у нас нет. — Тогда, наверное, надо звонить Мещерякову? — Уже позвонил. Ответил, что, как только освободится, сам придет сюда… И слепому видно, — заметил Бирюков, — существует прямая связь между еще одним убийством гирей в висок и «медвежьей болезнью» у твоего Рындина… — А в чем состоял «план» Николая и Маши Гринько, с которым согласился Мещеряков? — Сейчас узнаешь… Они прошли берегом Волги к штольне НКВД. Бирюков сказал дежурному, чтобы тот привел Рындина к нему в «кабинет». Вошел Николай с видом человека, принявшего важное решение, держался по-уставному, но выглядел напуганным. — Товарищ комиссар третьего ранга! По вашему вызову прибыл! Глеб Андреевич! Я уж думал, не увижу вас больше!.. — Не «прибыл», Рындин, а, как ты говоришь, «сидишь по новой» под стражей, — одернул его Бирюков. — Вздумал выдвигать требования да еще толкуешь: «По вашему вызову прибыл!» — Не выдвигаю я требования, товарищ комиссар третьего ранга! А только Глебу Андреевичу капитан Мещеряков велел первым делом про Борова рассказать! — Может быть, он и не велел? Боров-то, скорей, больше тебя интересует, а не старшего лейтенанта, — с иронией заметил Бирюков. — Да и встречалась с ним Маша. — Точно, Маша. Она и придумала, — согласился Николай. — Ну что ж, рассказывай, — разрешил Бирюков. — Коллективным умом операцию провели молниеносно и с блеском. — Маша придумала, а провел все капитан, — из чувства справедливости уточнил Колька. — Наверняка теперь знает, где «дядю Володю» искать… Сначала про Машу… Увидела она Борова на переправе, сразу узнала, хоть он и приполз, как я и говорил — первым делом к Хрящу, весь в бинтах… Сидят под стенкой землянки и с Хрящом толкуют, по сторонам зыркают… Маша бегом в медпункт, капитану позвонила и все сделала, как он велел. Взяла у него деньги в пачках, у меня две золотые монеты и напрямую к ханурикам, по-простому со своей сумкой и флягой, вроде водички дать им попить. Боров увидел ее, от радости слова сказать не может: «Рыбка-то сама в сетку плывет». А она ему так спокойненько и вмазала. «Слушай, — говорит, — мой Николай брал у дяди Володи двадцать семь тысяч. За это вы нам уж какой месяц житья не даете. Так вот, нате с вашим дядей Володей все до копеечки, подавитесь, чтоб вас обоих разорвало… Тут еще Коля велел передать, те три куска, что Хрыч пахану не отдал… Когда, — говорит, — дезертиров в степи ловили, Коля на Хрыча убитого наткнулся, в карманах и деньги нашел, и эти монеты, вот еще бумажка какая-то, тоже велел передать. Нам с Колей денег и золота не надо, была бы только любовь. Отстаньте, — говорит, — от нас и больше за нами не ходи…» И все при Хряще — и золотые монеты, и сотенные в пачках, и чертеж — Борову сует… Ну те обалдели оба, каждый будто кол проглотил. Боров забыл, что на костылях, схватил деньги, как рванет, вмиг слинял, и — нет его… Хрящ в баржу первым завалился раньше раненых, даром, что санитар. Ноги задрал выше борта, лежит, встать не может, рот раскрывает, глазами водит, за сердце хватается — вот-вот копыта откинет. Готов буксир в зад подпихивать, так ему на левый берег надо. На обстрел с самолета — ноль внимания… Маша рассказывала, когда баржа от берега наконец отошла, даже перекрестился, хмырь некрещеный… «Чисто сработал капитан Мещеряков, — подумал Сергеев. — Прямо-таки „удар сокола“ — расчет на внезапность. У Борова и Хряща не было ни секунды, чтобы хоть немного посоображать. Ясно, куда побежали эти „шестерки“, к своим хозяевам, а сотрудники капитана, естественно, зафиксировали их путь…» Вошел Мещеряков, сдержанно поздоровался, сказал Сергееву: — Рад видеть. Слышал, что не один вы отправились к Луковому оврагу, а со своей половиной. Сочувствую… Повернулся к Николаю: — Докладывайте…