— Трое суток… При свете карманного фонарика, который направил капитан в штатском на часового, Сергеев увидел страшно исхудавшего красноармейца в обмундировании «мешком» — типичного «интеллигента» — узкоплечего, в очках, сквозь стекла которых лихорадочно блестели белки глаз на черном от грязи и угольной пыли лице, уж действительно — кожа да кости… Капитан спрыгнул на землю, доложил: — Груз в порядке. Количество мест, маркировка — по документам. Пломбы не нарушены. — Ну вот и ладно… Понадобится ли вам для доставки на место оперативная группа Сергеева? — Нет, товарищ полковник. Как спланировали, обойдемся своими силами. — Тогда приступайте… А ты, сынок, — уже неофициально сказал Воронин, — пойдешь вот со старшим лейтенантом. Приведи себя в порядок, поешь и пока отдыхай. Понадобишься — вызовем… Копию накладной с моей подписью возьми. Спасибо за службу! — Служу Советскому Союзу! — страшно обрадовавшись, что кончились тревоги и мытарства, бодро ответил «красноармеец Черемных». — Разрешите идти, товарищ полковник? — вскинув руку к фуражке, спросил Сергеев. — Конечно. Возвращайтесь на свой участок. После дежурства зайдете ко мне. Опросите свидетелей, кто видел этого налетчика, доложите свои соображения… — Есть. — Сам-то заметил, кто тебя обстрелял? — спросил Воронин у часового. — Близко видел. Как только не попал? Пуля у самой головы в стенку вагона стукнула. Как раз в эту секунду вагон дернуло, а он уже и на площадку прыгнул, да я его ногой спихнул… Похож на гориллу, челюсть, как у Муссолини… — Молодец, что не растерялся. Звать-то тебя как? — Аркадием… — Отдыхай, Аркадий, потом уж будем решать, куда тебя определить… Сергеев со своими оперативниками и часовым эшелона с «металлоломом» вернулся на вокзал, где первым делом накормил «студента» и отправил его в санпропускник тут же при вокзале, велев после бани вернуться на оперативный пункт железнодорожной милиции. «А парень при всей своей отваге и добросовестности стрелять в человека не смог: бандита и то с площадки ногой спихнул, а стрелял вверх… Непросто убивать, особенно таким молодым». В оперпункте железнодорожной милиции дождался Аркадия Черемных, отправил его прямо в управление с запиской дежурному, чтобы устроил на ночлег… В час ночи пришел лейтенант Фалинов, придерживая правой рукой левую, перетянутую жгутом выше локтя, и своим появлением натолкнул Сергеева на предположение, кто же был «медвежатник», напавший на часового эшелона с ржавым железом. Рукав гимнастерки Фалинова разорван, предплечье в крови, но вид у коллеги-оперуполномоченного довольный и даже загадочный, как будто он узнал какую-то новость и до времени не спешит о ней говорить. — Кто это тебя? (После выезда в Серафимович и стычки с немцами на хуторе Горбатовском они стали обращаться друг к другу «на ты»). — Хрыч порезал… В аптечке должен быть индивидуальный пакет, свой потратил на одного раненого… — Где ж ты его нашел? Задержали? — А куда он денется. Сидит в КПЗ при нашем железнодорожном оперативном пункте. — Слушай-ка, если Хрыч объявился на станции, уж не сам ли Кузьма Саломаха караулил вагон в эшелоне с «металлоломом»? Поручиться не могу, но сдается мне, и часовой Аркадий Черемных приметил, да и сам я видел вроде бы самого «дядю Володю»? Может такое быть? — Почему не может? Сам на путях, конечно, дежурить не будет, а Хрыча на разведку послать может. — А откуда они узнали, что в эшелоне вагон с ценностями? — Узнать им, конечно, неоткуда, но догадаться нетрудно… Наверняка где-то неподалеку обитает, на мелкую добычу не выходит, зато крупную на расстоянии чует. Парню, Аркадию Черемных, можно сказать, повезло: не дернул бы паровоз состав да удержись Саломаха на подножке, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Такой важный груз и отправили с одним мальчишкой! — Фалинов, видимо, уже знал все детали сегодняшней истории. — Вовремя подоспели Александр Иванович и этот капитан-особист, а то бы и нам неизвестно сколько стоять с поднятыми руками… — Значит, дали особому отделу ориентировку встречать этот эшелон. Мало ли какие ценности отправляют сейчас из Центральной России на восток… — У Хрыча пистолет отобрали? — спросил Сергеев. — Нож отобрали. — Рындин говорил, у Хрыча браунинг. Он его ловко прячет под поясным ремнем, под мышкой или к ноге привязывает в самодельной кобуре. — Обыскали как надо. Никакого браунинга у него нет… Не рви гимнастерку, рукав прилип… — Когда же вы столкнулись? — А когда из эвакуированных стали составлять группу для отправки за Волгу… Одна женщина вздумала идти к переправе, не пожелала ждать остальных. Я еще крикнул ей: «Подождите!» Какое там! Не переубедишь… Вижу, вроде знакомый тип шмыгнул вслед за нею, сразу вроде и не признал, а потом будто в голову стукнуло: «Хрыч!..» Я, конечно, за ними. Не успели отойти от вокзала, Хрыч ударил эту женщину чем-то по голове, втащил ее между киосками, сумочку под мышку и давай шарить по карманам. Меня увидел, выхватил нож, метил в грудь, пырнул в руку. Но тут подоспели патрули, взяли его, женщину привели в чувство, отправили с остальными на берег, я — сюда… — Пойди-ка ты в медпункт, — сказал Сергеев. — Рана резаная: надо стянуть скобками или наложить швы. Он сам проводил Фалинова на перевязку, а когда тому зашили рану и забинтовали руку, предложил: — Давай-ка снимем предварительный допрос, послушаем, что нам Хрыч окажет? Любопытен мне этот тип, лютый и наглый, а уж скользкий, как намыленный угорь, — не схватишь. — Думаешь, о Саломахе скажет? Он и от своего прозвища отопрется, посмотришь, будет нам голову морочить. — Не сомневаюсь. И все-таки допросить надо. Хотя бы потому, что с Саломахой в одной связке работают. — Связь у них, конечно, должна быть, — согласился Фалинов. — И конспирация, я думаю, на уровне. К тому же, едва ли такие крупные акулы типа Саломахи уйдут сейчас далеко от Сталинграда, когда через станцию потоком грузы идут, — в фронтовой полосе есть где рыбку половить в мутной воде… Кстати, служит ли еще твой Рындин? Его ведь тоже, как своего бывшего «сынка», этот «дядя Володя» караулит. — Рындин-то служит… Проходит курс военных наук в учебном батальоне, — ответил Сергеев. — Зачислен в резервный полк… Афонькин и Петрусев сидят, Хрыча вы взяли, но не исключено, что у Саломахи найдутся и другие исполнители санкций насчет Николая, кроме этих, известных нам деятелей… В оперативном пункте железнодорожной милиции специальной комнаты для допросов не было, разговор с Хрычом состоялся в присутствии дежурного и конвоира. Уж теперь-то Сергеев хорошо рассмотрел старого знакомого. Поразило его действительно лютое выражение черных глаз, резкие складки в углах тонкогубого рта, желваки на скулах, как будто челюсти у Хрыча всегда стиснуты до предела. Лицо нервное, испитое, глаза как две черные смородины, перебегают с предмета на предмет, казалось, вертятся во все стороны. «Наркоман, что ли? А уж что алкоголик, так это точно: и сейчас от него сивухой несет…» — Повернись к стене и подними руки, — приказал Сергеев и, когда Хрыч повернулся с поднятыми руками, провел ладонями по бокам от подмышек до ботинок, вокруг пояса, проверил и колени, и щиколотки — оружия у Хрыча не было. «Успел выбросить пистолет или сегодня не брал?» — Меня уже обыскивали, — стоя лицом к стене, сказал Хрыч, — нож я отдал. — После того как порезал лейтенанта, — добавил Сергеев. — А я не видел, кто на меня напал. — Не напал, а задержал, когда ты у женщины по карманам да в сумочке шарил. — Начальник, ты мне дело не шей. Упала она от голода. Я стал поднимать, а тут сзади кто-то навалился, я и махнул ножом… — Ладно. Это я уже слышал. Сядь. Сергеев указал на скамью, стоявшую по другую сторону стола, приготовил бланк протокола. — Говори фамилию, имя, отчество. — Бекаширов Аркадий Лукьянович. Хрыч полез в нагрудный карман рубахи, протянул Сергееву бумажку. Это была справка на имя Бекаширова, что он лечился в госпитале после осколочного ранения левой руки. Эту руку Хрыч словно нарочно держал так, чтобы ее хорошо было видно. Лиловый шрам наискось пересекал скрюченную кисть, на которой не хватало среднего и безымянного пальцев. Сергеев передал справку Фалинову, тот повертел ее в руках, поднес к свету, спокойно сказал: — Подпись и печать размыты, справка липовая. У нас ты числишься как Беспалько Дмитрий Иванович. В деле твоем есть фотография анфас и в профиль, подпись, отпечатки пальцев — все честь по чести, официально прислали из лагеря, где в последний раз отбывал срок. — Может, у вас есть какой Беспалько, — парировал Хрыч, — но я — Бекаширов. И справка настоящая… Крыть было нечем: Сергеев видел, что справка действительно настоящая. — Афонькина давно знаешь? — спросил он. — Какого еще Афонькина? — А того, что возле универмага с тобой на стреме стоял, зовут его еще Боров, когда вы Рындина посылали по этажам шарить. — Слушай, начальник, ты мне дело не шей: ни Афоню, ни Рынду я не знаю. — Ладно… Поговорим тогда о Бекаширове. Два года назад он был осужден за ограбление магазина в Алексеевке, работали вместе с Хрычом. Знали такого?.. В лагере Бекаширов был освобожден досрочно, с началом войны ушел на фронт, попал в госпиталь, из госпиталя домой не вернулся, выходит, пропал без вести. Вот и растолкуй, как получилось? Был Беспалько, а добыл верные «ксивы» дружка, стал Бекашировым. Куда вот только дружок подевался?.. — Ну, нагородил, начальник, — Хрыч криво усмехнулся. — Кто тебе такую баланду травил? Вранье все это. — И это — не вранье, и насчет того, что Кузьма Саломаха сегодня по станции шарил, — тоже правда. Знаешь ведь, что только признание во всем может смягчить меру наказания. А так ведь маячит «вышка»!