– Радоваться нечему, Том, – мотает головой Мэлори. – Не радуйся, пожалуйста. Лучше соблюдай осторожность. Затем Мэлори поворачивается к Олимпии. – А ты не против? – Нет, и я надеюсь, они живы. Мэлори кивает. Жестом подзывает детей и крепко сжимает их запястья. Так втроем и стоят посреди комнаты. – Мы поступаем правильно, – говорит Мэлори. – Вы бы сделали так же, правда? Если бы узнали, что я живу где-то одна. – Конечно, – говорит Олимпия. – Как бы ты оказалась одна? – возражает Том. Мэлори снова делает глубокий вдох. – Все, пора. Заканчивайте сборы, – говорит она и смотрит на рюкзак Тома. – Ты готов? В рюкзаке ничего лишнего? Том отрицательно мотает головой. – Хорошо, – кивает Мэлори. – Сколько их сейчас? Олимпия прикладывает ухо к стене. Том замирает. С минуту оба слушают, потом одновременно произносят: – Одна. – Боже мой! – говорит Мэлори. – Мы еще не начали путь, а одна тварь уже ждет. Что же будет дальше? Том надевает толстовку. Выныривая из ворота, видит, что Олимпия закинула за плечи рюкзак. – Перчатки, – напоминает Мэлори. Впрочем, они уже натягивают перчатки и без напоминаний. – Я люблю вас, – говорит Мэлори. Том чувствует: и правда любит. Снова смотрит на бумаги, которые топорщатся у Мэлори в рюкзаке. Думает о незнакомце. Он сказал, будто кто-то поймал тварь. Вранье или нет? – Так, – командует Мэлори. – Теперь повязки! Они завязывают глаза. Том зажмуривается, затягивает узел на затылке, а сам представляет, как стоит на вершине холма с коробкой в руках. А вокруг – толпы народа, и все жаждут посмотреть, что внутри. Да, именно посмотреть! В очках, которые он, Том, изобрел, люди наконец-то смогут видеть. – Пора! – нервно произносит Мэлори. – Пойдемте! Они переступают порог третьего домика и делают первые шаги навстречу, может быть, несуществующему поезду. Том вдруг осознает, что в материнском голосе появилась неуверенность. Это пугает. Не уверена, значит, сомневается в правильности своих действий. А его мама никогда не сомневается – она всегда точно знает, как жить. И Том вдруг ощущает себя маленьким. Намного младше матери. И ее истории о прошлом уже не кажутся ему бесполезными. Она многое повидала – совсем как персонажи в книжках сестры. Возможно, кое-что удастся увидеть и им с сестрой. Впервые за долгие годы Том понимает – Мэлори знает о жизни больше, чем он. – Идем! – опять говорит Мэлори. «Подбадривает сама себя», – думает Том. Он прислушивается. Идет. Неприятное чувство не отпускает: он еще мальчишка. И голос Мэлори звучит неуверенно – она сомневается в исходе. – Идем! – еще раз говорит она. Они рискуют. Сильно. Том чувствует, как привычный мир встает с ног на голову. «Ну вот! И шагу не успели сделать…» – думает он. Глава 7 Мэлори всем телом ощущает темноту. Она не давит, скорее обволакивает – руки, ноги, шею, нос, глаза. Мэлори чувствует ее даже веками, защищенными повязкой. Темнота повсюду: пробирается в рукава и штанины, проникает в сапоги и перчатки. Темно за закрытыми веками, темно снаружи. Сэм и Мэри Волш, Сейнт-Игнас. Невероятно. – Капюшоны не снимать! – в тысячный раз говорит она детям. Она не держит их за руки, как десять лет назад. Тогда они шли той же дорогой, только в противоположном направлении. Тому и Олимпии уже шестнадцать. Теперь они чаще шагают впереди – то оба, то один из них. А она, Мэлори, – сзади. Как в детстве в лабиринте страха, на ярмарке. В любой компании был самый нервный, который плелся в хвосте. Они с Шеннон каждый год ходили в лабиринт страха, ни разу не пропустили. Мэлори и сейчас слышит смех сестры так же отчетливо, как звуки большого мира: шаги Тома, голос Олимпии. Мэлори хорошо помнит, как они с Шеннон пробирались по темным коридорам ярмарочного аттракциона. Ей было шестнадцать, она крепко держала сестру за руку – они тогда чувствовали единство. Наверное, Том с Олимпией ощущают нечто подобное. – Том! Олимпия! – окликает Мэлори. – Да, мама, – говорит Олимпия. – Я здесь. Мы пока на проселочной дороге. Мэлори хорошо представляет себе грунтовку, по которой они идут, хоть, разумеется, никогда ее не видела. Летом здесь, должно быть, пылили автобусы, доставляя в лагерь посетителей. Если бы сейчас из-за поворота неосторожно вылетел автобус, он бы их задавил. Глупости, страх из прошлой жизни. Надо прислушиваться не к шуму колес, а к твари, которую дети заметили у домика. – Шоссе близко, – объявляет Том. Мэлори уже не спрашивает, как он умудрился понять это на слух. Ее младенцы спали с завязанными глазами под проволочной сеткой, обтянутой черной тканью. Ее трехлетки сидели за кухонным столом и, склонив головки к усилителю, тренировались различать звуки, доносившиеся с улицы. Потом усилитель стал не нужен. Том с Олимпией уже много лет обходятся без него. – Стойте, – вдруг говорит Том. – Все нормально, – возражает Олимпия. – Стойте! – повторяет Том. Мэлори замирает. Чувствует на спине рюкзак. Достаточно легкий – можно спокойно пройти тридцать миль. Хорошо: путь и без того будет сложным. Встретятся разные люди, чьи-то убежища, заброшенные здания… Страшно даже подумать. – Закройте лицо! – приказывает Мэлори и сама прижимает ладони к глазам. Тьма уплотняется – черную ткань повязки покрывают кожаные перчатки. – Не дайте им дотронуться! – говорит она. Она не знает наверняка, способна ли тварь коснуться человека, и если да, то каким образом. Однако образ Анетт, спешащей по коридору школы для слепых, не покидает Мэлори – как и воспоминание об их с Шеннон поездках на ярмарку. – Здесь никого нет, – говорит Олимпия. – Есть! – возражает Том. – Тварь или человек… Не знаю. – Как не знаешь? – восклицает Мэлори. Ей страшно. Почему не знает? Твари стали по-другому двигаться? Или они неподвижны? Что-то проносится в кустах. Мэлори вскрикивает. Инстинктивно хватает за рукава детей, потом снова защищает лицо. – Олень, – разочарованно выдыхает Том. Ему неприятно, что сестра оказалась права. – Вот если бы ты разрешила доделать шумомер, мы давно знали бы, что это олень. Шумомер – очередное не воплощенное в жизнь изобретение – прибор, который определял бы, кто и что движется по территории лагеря. Том говорил, что устройство надежное, однако испытать не успел – Мэлори сломала. – Только шумомера не хватало! – обрывает сына Мэлори, отнимая от лица руки. – Олень сумасшедший? – Нет, – отвечает Олимпия. За прошедшие десять лет Мэлори так и не сумела выявить закономерность: почему одни животные сходят с ума, а другие – нет.