Но не успели солдаты прошагать и половину пути, как секбаны принялись бросать оружие и ложиться на землю. Янычары, увидев это, яростно и отчаянно закричали и вдруг пошли нам навстречу. Без порядка и строя, просто бросились толпой вперед как раз на мекленбуржцев. Те не растерялись, быстро развернулись в три шеренги, выдвинув орудия на фланги. Когда противник почти добежал до первой линии мушкетеров, наши дружно отстрелялись картечью и грянувшими один за другим ружейными залпами, приведшими к страшному опустошению среди турок. А после слаженно и, не теряя строя, ударили в штыки в последней для янычар и крайне ожесточенной схватке, опрокинув остатки сопротивления, переколов уцелевших. На этом битва закончилась. Секбаны угодили в плен. Янычары ушли к гуриям. Преследование и избиение врага шло до самого вечера, и только усталость лошадей остановила дело, заставив конников вернуться к Кафе. Здесь мы и встретились с тайшей. – Дайчин-Хошучи, рад видеть тебя, ты подоспел точно к праздничному застолью! – Здравствуй, великий царь, – хитро улыбнулся калмык. – Мы пришли по твоему зову. Ты доволен нашей службой? – Ты себе представить не можешь как, – ухмыльнулся я в ответ. – Здесь еще твои враги? – Конечно. И богатая добыча, кстати, тоже. Когда твои воины будут готовы снова отправиться в поход? – Когда прикажешь, – дипломатично ответил тайша. – Тогда завтра же вместе с полком Михальского пойдете на Эски-Кырым, потом в Карасубазар, дальше на Ак-Мечеть, а уж оттуда на столицу ханскую – Бахчисарай. Я же на кораблях с моря зайду и тоже ударю по Бахчисараю с другой стороны. Зажмем в клещи и всех переловим! – Карашо! – по-русски ответил Дайчин, оскалив в волчьей ухмылке зубы. – Загоняйте всю скотину, что сможете поймать. После поведем ее на север, в сторону материка. И еще вот что. Среди татар немало наших сородичей, уведенных прежде в неволю. Их освобождайте, кормите, помогайте. И учти – христиан не обижать. Пограбить – ваше право, а убивать, в полон хватать – не дозволяю. – Все будет по воле твоей, великий царь! – Михальского слушайся, как меня. Его слово – мое слово. – Ты сказал, я услышал, – еще шире улыбнулся калмык, – а ты не забыл, что обещал мне в Азове? – Нет, тайша, – покачал я головой. – У Ивана Мекленбургского только одно слово, и ты его получил. А теперь поедем в Кафу, покажу тебе город, и устроим пир во дворце паши. Глава 17 Победа была полной, разве что вражескому предводителю удалось скрыться, но тут еще как фишка ляжет. Корнилий со своими головорезами будет землю рыть носом, чтобы настигнуть Джанибека, да и калмыки, пожалуй, не отстанут. Но сейчас есть более насущные дела. Во-первых, надобно позаботиться о раненых и павших. Первым необходима помощь, причем срочно, вторым достойное погребение. Доктора, включая лейб-медика, трудятся не покладая рук, а к ним со всех сторон доставляют увечных. Иных несут на импровизированных носилках, наскоро сделанных из полупик, другие могут кое-как доковылять сами. Специальные команды занимаются осмотром поля боя в поисках раненых и, конечно же, трофеев. Последнее, что греха таить, заботит их гораздо больше, но до всех доведен четкий приказ кто пропустит раненого, и тот погибнет, закопают вместе с ним. Поэтому ратники работают артельно, одни спешно обыскивают трупы, а если находят живых, товарищи тащат их к врачам. Хабар же честно делят на всех. Впрочем, касается это только своих. Тяжелораненым татарам или ногайцам в лучшем случае помогут отойти в мир иной без мучений. Если же ранение легкое или просто оглушен, то тут как судьба распорядится. Могут и прибить, чтобы не тратить время, но большинство все же милуют. Тех, кто побогаче, выкупят родственники, а иных и прочих ждет весло на галерах или же дворяне из эскадрона Бобрищева в холопы заберут. К слову, казаки, которые при деньгах и зажитке, их еще, в отличие от бедняков-гультяев, называют домовитыми, невольничьим трудом совсем не брезгуют. Некоторые из них, как я посмотрел, живут ничуть не беднее моих бояр и ясыря имеют не меньше, чем те холопов. Во-вторых, после большой победы нужно, хочешь не хочешь, устроить торжество. Молебен отслужить, благо под боком есть целый митрополит, заодно пожертвовав на церковь. Отличившихся, опять же, наградить, да так, чтобы никого не обидеть и тем самым поощрить к будущим свершениям. Пока высокопреосвященный владыка с клиром отслужил торжественную литургию, во дворце паши спешно готовили угощение. Ничего сверхъестественного, разумеется, так – выпить и закусить уставшим людям. Но поскольку пока шло сражение, все успели нагулять аппетит, харча потребовалось немало. Расположились все за грубо сколоченными столами, лишь для меня, по обычаю, поставили отдельно небольшой столик и накрыли его, за неимением скатерти, первым попавшимся куском ткани. По правую руку отвели место для Дайчин-Хошучи. Все же он тайша и сын самого главного калмыцкого хана, или как там у них это называется. В общем, хоть и неровня, а какой-никакой божий помазанник. К слову, пока шло молебствие, Дайчин вел себя более чем прилично, стоял с постным выражением на хитрой физиономии в сторонке и не отсвечивал. По левую руку усадили митрополита Серафима. Тот, правда, пытался уклониться от чести, но ему было сказано не умствовать, пока чего не приключилось, и владыка смирился. Воеводы и прочие начальствующие лица расположились кто где смог. Еду и напитки разносили ясырки, но мне и моим гостям, разумеется, подавали стольники. – Ну что, господа, за победу! – поднял я на правах хозяина первый тост. – Слава! – заорали, поднимая полные кубки, стрельцы. – Виват! – дружно пролаяли мекленбуржцы. – Любо! – поддержали их казаки. Вино, надо сказать, было отменным. Начали мы с белого. Крым вообще прекрасное место для виноделов, и это ремесло здесь процветает. Здешние сладкие и сухие мускаты будут в мое время очень хороши, особенно если подняты из подвала и хорошо охлаждены, а пока они никому не известны, да и не факт, что их уже делают, но…. Просто божественный вкус. С приятной кислинкой, свежим, чистым вкусом, напоенным щедрыми ароматами цветов и южных фруктов. Недаром я еще в первые дни после захвата Кафы приказал отправить в Москву как можно больше вина. И для собственного, так сказать, потребления и, конечно же, для патриарха. Дело это куда более важное, чем можно подумать. Православное причастие надо проводить виноградным вином, причем из красного винограда. А его у нас практически не выращивают. Даже в Астрахани пока только белое. Вот и приходится тратить серебро и золото на импорт. Выпили мы дружно, разве что Серафим лишь пригубил из своего кубка, и тут произошло первое из событий, резко изменившее мои планы. Во дворик, где мы собрались, ворвался неизвестно где пропадавший до сих пор Рожков и, протолкавшись к моему месту, ни слова не говоря, повалился в ноги. Все это было так необычно, что все присутствующие с удивлением уставились на него, перестав болтать или есть. – Не вели казнить, надежа-государь! – немного, как мне показалось, театрально воскликнул боярский сын. – Не буду, – милостиво отозвался я, с сожалением откладывая в сторону кусок жареной баранины. – Недоглядел, милостивец, уж прости меня горемычного, – продолжал блажить толмач. – Говори, – велел я. – Не по собственному хотению, а токмо… – Да говори же, собачий сын! – первым не выдержал Мишка Татаринов. – Не знаю, как и начать, – развел руками Рожков. – В общем, вот! С этими словами он показал на пришедших вслед за ним ойратов, тащивших на волосяном аркане богато одетого татарина. – Кто это? – заинтересовался я. – Вот и я об том же, – сокрушенно вздохнул Рожков. – Еле растолковал этим, кого они поймали. – Великий хан! – охнул, глядя на пленника, митрополит Серафим. – В каком смысле? – удивился я. – Джанибек-Гирей, владыка Крымского юрта, потомок Потрясателя Вселенной, чингизид, – пояснил владыка. – «Повелитель двух материков» и всего Дешт-и-Кипчака. Сын нурэддина Шакай Мубарека Герая и семнадцатый крымский хан из династии Гиреев. – Да ну на… – слова едва не застряли у меня в глотке, пока я переводил ошарашенный взгляд с главы местной церкви на Рожкова, а потом на хана и обратно. Между тем тот успел выпрямиться и принять более достойный вид, и сразу стало понятно, что перед нами и впрямь местный властитель и потомок самого Чингисхана. – Неужто правда? – полез вперед Татаринов, как бы желая потрогать знатного пленника и убедиться, что это не мираж. – Но-но! – погрозил я есаулу пальцем. – Не лапай, не купишь… – Ну-ка, брат, – велел я Рожкову, – перетолмачь Джанибеку, что он мой гость и я рад видеть его за своим столом. Пусть садится рядом, отпразднуем одну из славнейших викторий, одержанных моим войском! – А если не согласится? – на всякий случай спросил тот. – Если не согласится, отключим… тьфу ты пропасть! Пусть только попробует не согласиться! Джанибек, впрочем, артачиться не стал, а весьма послушно исполнил мой приказ. Видно, слухи о его покладистости и готовности подчиняться воле султанов турецких не врали. Оказавшись в руках Мекленбургского дьявола, гордый чингизид изрядно сдулся и лишь опасливо поглядывал на меня время от времени, больше помалкивая и односложно отвечая на вопросы. – Как это случилось? – тихо спросил я у толмача. – Известное дело как, – хмыкнул тот. – Калмыки народ темный, схватили, а кого – разбираться не стали. Слава богу, хоть не прибили сразу, видать, слышали об указе местных почем зря живота не лишать. – А ты как его нашел? – Хозяина своего бывшего искал, – помрачнел недавний полоняник. – Ну и пес с ним! – усмехнулся я, после чего повысил голос, привлекая к себе внимание. – Слушайте все и не говорите, что не слышали! – Чего там еще? – довольно громко спросил Татаринов, но, получив локтем в бок от Панина, притих. – За верную службу моему царскому величеству и государеву наследнику, – начал я, – боярского сына Рожкова Михаила… как тебя по батюшке? – Сергеев, – не сводя с меня изумленного взгляда, ответил толмач. – Михаила Сергеевича, – едва не поперхнулся я от сочетания, – жалую своей милостью и пятьюстами четвертями земли в вотчину. Писаться велю отныне и довеку ему и его потомкам по Московскому списку и с «вичем»! Храбрым воинам, кои Джанибека изловить смогли, выдать по десять рублей каждому, по сабле булатной и доспеху. А тебе, Дайчин, за то, что столь славных воинов привел, пятьсот рублей серебром. Награждение сопровождалось угощением из моих царских рук чашей вина, причем если Рожков, осушив поданный ему кубок, вернул его исполнявшему обязанности кравчего Бурцову, то ойраты, недолго думая, сунули за пазуху. Дайчин-Хошучи подобное простодушие, как видно, было невместно, и он просто сунул его в руки кому-то из своих слуг, толпившихся за его спиной. – А что хану не налили? – высоко поднял я бровь, и Джанибек-Гирей тут же получил полный кубок вина.