К сожалению, никаких сведений об оперативной деятельности иноземных лекарей-хирургов, об их вкладе в российскую хирургию, в том числе об обучении молодых российских медиков, не сохранилось, хотя, когда их принимали на службу, особо оговаривалось, что и лекари-хирурги, и доктора должны были «учеников русских учить со всяким прилежанием, чему сами горазды»[212]. Впрочем, как уже указывалось, в XVII в. общий уровень медицины и хирургии в России не намного отличался от стран Западной Европы – это подтверждают документальные материалы. Взять, например, «военно-полевую» хирургию – практику лечения раненых воинов из стрелецких полков и наряда (артиллерии). Было заведено, что все они лечились и перевозились в своих обозах, а медицинскую помощь получали от находившихся здесь же, при войске, лекарей. Первоначально, правда, существовала практика выдачи раненым денег «на лечбу ран» (такая практика сохранялась многие десятилетия): на эти-то деньги они и лечились у лекарей, исстари сопровождавших московскую рать вместе с хлебниками, пирожниками, квасоварами и мясниками, торговавшими своей продукцией. Но уже в начале XVII в. особые, так сказать, «штатные», специальные войсковые лекари, занимавшиеся преимущественно хирургией, лечением ран и различных повреждений, состояли не при обозе, а были во многих полках русской армии. «В первый раз полковой лекарь упоминается в 1615 г. в Разрядном приказе… Затем полковой лекарь встречается в штате иноземного полка, набранного в 1631 г. полковником Даммом в Германии»[213]. Подтверждением существовавшей тогда практики лечения ран является, например, случай с торопчанином Федором Барановым, который в июле 1633 г. в бою «под Велижем ранен из пищали в правую руку в ладонь навылет, и руку пулькою рвало, середнеи перст оторвало, висит на коже, у перстов у всех жилы портило, и рана болна»: об этом Баранов сообщил царю и просил назначить ему лекаря – царь «велел ему дати лекаря»[214]. Лекарей в полках, однако, не хватало. Так, в 1632 г. «писал ко Государю… околничей и воевода князь Семен Васильевич Прозоровский, что, на Белой, дворян и детей боярских и всяких ратных людей, раненых, лечити некому, лекарей нет, и многие ратные люди от ран помирают». Царь велел «послати дву человек лекарей»[215]. В это же время лекарь Матвей Килфин был послан с отрядом стольника Василия Стрешнева в Пермь Великую[216]. Эта практика сохранялась и в последующие годы. Например, в 1644 г. «в Колмыцкий поход, для лечбы ратных людей» послан был лекарь Елизарий Ролант[217]. В конце XVII в. при походах выделялся уже особый санитарно-медицинский обоз. Например, в 1689 г. во время Крымского похода такой обоз состоял из 50–70 подвод. Врачей во время этого похода обязали находиться возле разрядного шатра, чтобы получать приказания, кому и где оказывать медицинскую помощь[218]. Готовили лекарей, в том числе и хирургов, сначала по методу ремесленного ученичества – этим занимались и российские лекари, и иноземные медики: когда их принимали на службу, особо оговаривалось, что и лекари-хирурги, и доктора должны были «учеников русских учить со всяким прилежанием, чему сами горазды»[219]. Желающие посвятить себя медицинской профессии (обычно это были молодые люди из ремесленников, стрельцов или прочего городского люда) обращались с челобитной в Аптекарский приказ и, при положительном решении, направлялись на обучение к опытному врачу: тот брал к себе «лекарских учеников» и в течение нескольких лет обучал их своему мастерству, «выводил в люди». Лекарскими учениками нередко становились, как указывали современники, «вольные, гулящие люди, скитающиеся без приюта и ни в какой чин не верстанные». Бывало, что изучение лекарского дела не ограничивалось занятиями у одного какого-нибудь врача: лекарский ученик часто переходил от одного учителя к другому. Вот как, например, проходили занятия у лекарского ученика Ивашки Екимова. Прежде всего он «дан был в наученье гортанному лекарю Ивану Губину», затем перешел к лекарю Ивану Островскому, у которого обучался в течение двух лет, и наконец, «после ево Иванова ученья» был отдан «доучиваться лекарю Даниле Фунгадонову». Но прохождение курса у одного или нескольких лекарей не давало еще права на звание лекаря. Требовались еще практические занятия, которые проходили в полках; только после нескольких лет полковой службы лекарский помощник получал звание «русского лекаря» (иногда после экзамена, устраивавшегося Аптекарским приказом). Характерно, что вновь произведенному лекарю выдавался на руки набор хирургических инструментов[220]. О лекарях хирургического профиля, предназначенных для русского войска, заботились прежде всего Аптекарский и стрелецкие приказы. Вот как описывал Г. О. Котошихин Аптекарский приказ середины XVII в.: «А в нем сидит боярин тот же, что и в Стрелецком приказе, да дьяк. А ведомо в том Приказе аптека, и докторы и лекари, иных государств люди, да для учения Русских людей с 20 человек; а будет тех докторов и лекарей с 30 человек, и жалованье идет им, годовое и месечное, погодно, по сговору»[221]. Речь здесь идет, очевидно, о созданной в 1654 г. при Аптекарском приказе медицинской школе, где готовили первоначально лекарей и костоправов[222]. Эта школа была основана в Москве в 1654 г. – туда на лекарское и костоправное отделения набрали 30 стрельцов и стрелецких детей (подробнее об этой школе будет рассказано в главе об Аптекарском приказе). Характерно, что преподавателями в Московской школе были не только доктора и лекари, но и специалисты-практики. Так, для тех, кто обучался здесь «костоправному делу», в качестве руководителя был привлечен славившийся своим искусством костоправ-стрелец Первой Петров, который «по указу великого государя взят был из стрельцов… к костоправному делу в Аптекарский приказ»: под его руководством будущие лекари-костоправы обучались военной хирургии – «пульки вымали и раны лечили и кости ломаны правили»[223]. Воспитанники лекарской школы уже вскоре получили практику в войске. Одна из групп лекарских учеников под руководством лекаря по имени Юрий оказалась в полках воеводы Шереметева: «С боярином и воеводы с Васильм Борисовичем Шереметевым с товарыщи лекарь 1 чел. Да с ним 6 человек лекарских учеников». Все они оказывали помощь раненым под Белой Церковью в январе 1655 г.: «В Генваре месяце ходили мы холопи твои от Белой церкви против поляков, татар и немец… был с ними бой и на бою ратных людей ранили многих»[224]. Позднее, в марте 1655 г., все эти медики оказались в полку воеводы Бутурлина под началом другого лекаря – Василия Ульфова: «Велели лекарю Василью Ульфову учеников лекарскому делу учить с великим радением, чтоб они лекарскому делу были навычны; а лекарского дела учеником Ондрюшке Федотову с товарыщи велели сказать, чтоб они лекаря Василья Ульфова слушали и лекарскому делу учились с великим радением»[225]. Между тем, в армию прислали еще одну группу врачей, лекарских учеников и цирюльников, а также медикаменты на 14 подводах[226]. Помимо оказания хирургической помощи, медики проводили и своеобразную «врачебную экспертизу» – осматривали раненых и больных и о результатах сообщали в своих «сказках» в Аптекарский приказ. По этим сказкам можно судить как о симптоматике («лом в ногах», «распух» и т. п.), так и о нозологии болезней и травм («рожа», «водянка», «опухоль», «лихорадка» и пр.)[227]. Вот резюме одной из таких «сказок», относящейся к 1666 г.: «Осмотря Гришку Петрова, сказали, что у него на правой ноге раны и с тех ран кости вышли многие и от тех ран нога у него высохла и под коленом жилы свело и государевы службы служить и лечить ево не мочно, потому что та болезнь у него застарелая»[228]. Известно, что во второй половине XVII в. в набор лекарских инструментов, посланный в Белгород, в стрелецкий полк боярина Б. П. Шереметева, входили «пилка, чем кости перетирают», «шурепец, чем пульки вымают», клещицы, 2 отсечки, ножик кривой, 2 остроконечных инструмента и еще один, называемый «кекерь», мерная ложка и пр. А «в 1681 г. в полк боярину и воеводам к Петру Васильевичу Шереметеву с товарыщи посланы лекари Яган Фридрих Лягуз, Отто Имерс. Да им же дано инструментов: пила двойная, шуруп пулечный, клещи пулечные, клещи журавлиный нос, клещи – что рот чистят. Нож кривой, 2 ланцета старых, 2 монастырка, 2 клестера, трубка деревянная, а в ней трубка оловянная прыскательная, инструмент, что раны прижигают старой, по весам небольшим, по фунту, по потелке середней, по губе грецкой, по ложке долгой с комлями медные, воску по фунту, по 20 пузырей»[229]. Сохранилась также опись медицинских инструментов за 1692 г., в которой перечисляются, в частности, хирургические инструменты. В этой описи названы «ланцеты кровопущаные», клещи, «снасти, что в ранах осматривают», «шильца троеугольные», буравы, «снасть костоправная с веревками», «клещи родильные», «ножницы двойные, что раны разрезывают», «пилы, что зубы трут» и др.[230] Уже одно перечисление этих разнообразных хирургических инструментов, большинство из которых, кстати, было приготовлено мастерами-умельцами в России, неоспоримо свидетельствует о достаточно широком диапазоне оперативных вмешательств, которые использовали тогда в своей практике российские хирурги – как, впрочем, и их западноевропейские коллеги. «Просматривая эти наборы (хирургических инструментов. – М.М.), мы, конечно, можем сделать тот вывод, что известная оперативная активность несомненно была присуща лекарям того времени, – справедливо указывал историк медицины В. Н. Терновский. – Конечно, существовала своя методика лечения ран с употреблением «брызгалок», орошающих раны, и свой метод лечения травматических повреждений. Костные операции и операции по извлечению инородных тел представляли собой обычное, входящее в круг прямых обязанностей дело военного лекаря, а также есть данные утверждать, что практиковались ампутации, так как в наборах имелись «кривые ножи, чем около костей обрезывают». Остановка кровотечения каустикой и различные лечебные мероприятия были очень распространены и обслуживались специальным инструментарием»[231]. Предварительно свежие огнестрельные раны обязательно зондировали («щупали») особым щупом. Производили наложение швов; применяли различные пластыри (белильный, простой, пластырь Парацельса и пр.), мази (обливная, бобковая, белильная и др.) и масла. В дальнейшем лечении широко использовали тепловые процедуры, особенно всякие припарки, вызывавшие гиперемию: наиболее эффективными такие припарки из трав, кореньев, семян оказывались еще и при различных гнойниках – они «убирали вредительную мокротность» и «раны отворяли». В качестве перевязочного материала широко применялся холст. В ходу была и иммобилизация переломов берестяными лубками. Известны направлявшиеся в Аптекарский приказ росписи раненых, которые проходили освидетельствование, а затем получали, в соответствии с характером ранения, соответствующее хирургическое лечение. Например, в «росписи раненым дворянам» 1645 г. говорится: «Жилец Лазарь Раринов сын Лавров, ранен из лука в спину насквозь», «драгун Фатюшка Денисов ранен в левую бровь, а пулька в нем», «Карп Нагибин ранен в правую шоку из винтовки», «Елизар Федоров спихнут с башни и живот отшиб и левую руку вывихнул», «Мишка Иванов сечен саблею по шее и по левой руке» и т. д.[232] В списке раненых «начальных людей и урядников и рядовых солдат» 1678 г. содержатся такие сведения: «Ранен подполковник Родион Иванов сын Жданов из янычевки по правой руке ниже плеча по мышке, да он же ранен по тое же руке ниже локтя из пищали тяжелыми ранами, да по той же руке ранен из лука…; Васька Трофилов ранен по правой руке по суставу, да бит кирками…; Якимка Фадеев ранен в голову – рублен саблею возле левое ухо…; Тишка Иванов ранен в левую ногу из турки…; Пашка Калинин ранен в правое ухо пулкою» и т. д.[233] Понятно, что всем этим раненым производили соответствующие хирургические операции, такие, как удаление инородных тел (пуль), вправление вывиха, зашивание и лечение ран, а по показаниям – и более сложные (ампутации конечностей, трепанации черепа и пр.). Производили такие операции, конечно, специалисты-лекари. Так, один из них в челобитной, поданной в Аптекарский приказ, так описывал диапазон своих операций: «выучился лекарской науке, раны лечить колотыя и рубленыя и стрельныя, и пульки вырезывать и составы ломаные справливать и жильную руду пускать». Состояние хирургической помощи в армии представляло несомненный интерес. «Со второй половины XVII века до такой степени изменилась постановка военно-медицинской службы и настолько стало обычным явлением иметь в полковом врачебном составе нескольких специалистов, – писал историк медицины Н. Я. Новомбергский, – что в челобитных последующего времени вместо жалоб на отсутствие врачебной помощи, как бывало раньше, находим: и в полку у нас холопей твоих лекарь один и лекарства у нево мало, раненых лечить некому, а один лекарь лечить не успевает»[234]. Так, на территории Среднего Поволжья в XVII в. в каждом полку полагалось иметь по два лекаря и подлекаря, двух лекарских учеников. Один из лекарей (или доктор из иноземцев) считался старшим и постоянно находился при воеводе (боярине, командовавшим полком). Другой лекарь и подлекари часто бывали в разъездах, т. е. в командах, которые находились в разных уездных городах-крепостях, в береговой охране около Казани и Симбирска. В делах Аптекарского, Стрелецкого, Иноземного приказов, канцелярий провинциальных городов сохранились имена некоторых из тогдашних лекарей. Например, в середине XVII в. в Казанском гарнизоне служили лекари Андрей Иванов, бывший служивый Аптекарского приказа, Микола Бартик, в Симбирске – Елизарий Ремит, Иван Захаров[235]. Российские хирурги оперировали не только «ратных людей» – немало внимания они уделяли и гражданской хирургии; кроме того, были уже тогда и вольнопрактикующие врачи, которые кормились «своим промыслом». О предстоящем лечении и полагающемся вознаграждении медики и пациенты уговаривались заранее, а если уговор не исполнялся, «подавали на суд Аптекарского приказа»: это был своеобразный третейский суд, где разбирались дела такого рода. В фонде Аптекарского приказа хранилось, например, дело по челобитной лекаря Николая Грека. Этот лекарь в 1674 г. сделал операцию своему пациенту, стольнику Силе Потемкину, «от килныя болезни». Перед операцией лекарь Николай Грек «рядил с ним от лечения 60 рублев, и он же Миколай его Силу вылечив и дал ему от леченья 20 рублев, а достальных денег не платит». Сила Потемкин объяснял отказ от уплаты остальных денег тем, что «он Николай меня, холопа твоего, не излечил – испортил, зделав с увечьем, и ядро, которое было припухло от лошадиного убою, и ему было Николаю по договору излечить не испортить, и он, то ядро вон вырезав и жилы обрезав, и меня, холопа твойго, тем испортил и изувечил». Чтобы решить этот спор, велено было «аптекарского приказу дохтурам его досмотреть – впрямь ли его Силу лекарь Миколай Грек от килныя болезни вылечил». Доктора Розенбург, фон-Гаден, Блюментрост и другие выполнили приказание и, осмотрев пациента Потемкина, решили: «лекарь Миколай Грек его Силу от килныя болезни вылечил тому три годы, и с тех мест и по се время он Сила в добром здоровье; да к тому досмотру дохтуры руки свои приложили». Результаты экспертной оценки не подлежали сомнению, и потому окольничий Артамон Матвеев, заведовавший тогда Аптекарским приказом, «все выписки слушав, приказал лекарю Миколаю Греку достальные деньги на Силе Потемкине доправить»[236]. Из всего этого видно, что российские хирурги владели достаточно сложной по тем временам техникой грыжесечения и добивались хороших результатов (высокую стоимость этой операции оставляю за скобками). Хирургические методы лечения применялись в России, как и в странах Западной Европы, и при лечении глазных болезней. Сведения об этом приводятся, например, в сказке «лекаря и окулиста, очного мастера Ягана Тириха Шартмана», который в 1677 г. отчитался в Аптекарском приказе о своей работе. Лекарь Шартман сказал, что «приехав де он в Московское государство, излечил на Москве: боярина князя Якова Никитича Одоевского дочь: не видела очми, а ныне видит; боярина ж князь Юрия Алексеевича Долгоруково у жены ево… глаза вылечил; …думного боярина и ясельничаго у Ивана Тимофеевича Кондырева у сестры его глаза вылечил: рос волос и тот волос вырезывал; у боярыни княгини Фетиньи Ивановны Лобановой глаза вылечил: шла слеза, а ныне слеза нейдет; стольника у Ивана Иванова сына Лепукова – у жены ево с очей снял туск: была вода темная, а ныне видит»[237]. Но наиболее часто хирургическую помощь оказывали все-таки по поводу различных ранений и других повреждений. Вот типичный пример – роспись, поданная лекарем Семеном Кеврягиным в Аптекарский приказ. Приведен результат лечения тяжелого ранения – «излечил стреленова человека: была прострелена нога насквозь и кость раздробило, семь кусков кости вынул из раны и раны излечил». А вот сообщение о другом случае – «Данилова монастыря келейник, послал ево игумен в Киев. Семь верст отъехав от монастыря, и ево разбойники голову разбили, и череп прорубило только плена у мозгу цела; от той раны 5 дней не говорил и я Семен Михайлов лекарь, ево излечил в 7 недель»[238]. Подходила к концу, но все еще практиковалась существовавшая издревле выдача денег «на лечбу ран»: даже в 1678 г., например, царь Федор Алексеевич раненым ратным людям, оставшимся на службе, назначил по 4, 3 и 2 рубля каждому, «смотря по ранам, а за легкия по рублю»[239]. На эти немалые по тем временам деньги раненые могли, по своему выбору, лечиться либо у полковых лекарей, либо в порядке «гражданской практики», причем лечение включало и новые оперативные вмешательства. * * * Таким образом, анализ состояния медицины и хирургии в средневековой России показывает, что они сложились в процессе симбиоза, во взаимодействии и при взаимовлиянии различных культур, прежде всего развивавшейся в течение столетий самобытной древнерусской культуры, культур древних цивилизаций, а также культур различных народов Европы и Востока. Все это, переплавившись в едином тигле, органически смешалось с многовековым опытом народной медицины и народного целительства; возникшая в процессе стихийного, но «направленного» синтеза медицинская и хирургическая практика вошла в повседневную жизнь и, не исключено, распространилась не только в стране, но и за ее пределами. Это, впрочем, вполне соответствует тезису, который в последнее столетие становится общепризнанным – об общности развития европейской и мировой культуры, о равноправии всех культур, каждая из которых внесла свой вклад в общий культурный фонд человечества. К сожалению, скудные факты, которыми располагает современная наука, не позволяют пока воссоздать полную, всеобъемлющую картину состояния медицины и хирургии в средневековой России. Можно лишь констатировать, что в силу известных исторических причин они не достигли тех результатов, которые можно было бы сопоставить с высшими достижениями древних цивилизаций или последующим развитием отечественной медицины, например, в XVIII–XIX вв. Но нельзя сомневаться, что итоги этого периода были исключительно важными, если не сказать определяющими, для дальнейшего прогресса медицинской практики и науки в нашей стране. Подобно тому, как зародившаяся в XIV в. и быстро окрепшая новая культура Возрождения выросла на почве усвоения и переосмысления всего предшествующего опыта европейской культуры, так и происходивший в нашей стране процесс становления и развития на научных основах отечественной медицины (его начало можно отнести к XVI в., когда в Москве постоянно стали практиковать иноземные врачи, получившие образование в университетах Западной Европы) протекал на почве усвоения и переосмысления всего предшествующего опыта – и западноевропейского, и своего, российского, в том числе бесценного опыта народной медицины. Можно утверждать, что процесс этот в последующем, особенно в XVIII в. – веке Просвещения, шел на основе мировоззренческой общности и единства гуманистических устремлений всех российских врачей (и из «природных россиян», и из «иноземцев») и их коллег в других странах Европы. Глава III. Аптекарский приказ (XVI–XVII вв.) В конце XV – первой половине XVI в. в жизни средневековой России произошли крупные изменения. Завершились, в основном, развивавшиеся в русских землях в течение длительного времени объединительные процессы: они закономерно привели к образованию единого Российского государства с историческим центром в междуречье Оки и Волги. Средневековая Россия вновь стала одной из значительных европейских держав. Зарождение государственной медицины. Иноземные медики В реформах, предпринятых в 50-х годах XVI в., в царствование Ивана Грозного, впервые, вероятно, была сделана попытка возложить на государство какую-то часть заботы о здоровье людей, об общественном призрении больных и немощных. Так, об этом шла речь на заседаниях большого церковного собора 1551 г. – совещании церковных иерархов с участием царя и боярской думы. Собор этот, созванный по инициативе Ивана Грозного и митрополита, рассматривал самые различные вопросы – регламентировал церковное искусство и правила жизни духовенства, составил и утвердил список общерусских святых и пр. Наряду с этим, в решениях этого собора (он получил название Стоглавого собора или Стоглава, так как соборные решения были сформулированы в сборнике, содержавшем 100 глав) затрагивались и вопросы, имевшие отношение к медицине. Глава 73 называлась так: «Ответ о богадельнях, и о прокаженных, и о клосных, и о престаревшихся, и по улицам в коробах лежащих, и на тележках и на санках возящих, и не имущих главы где подклонити». В ней было сказано: «Да повелит благочестивый царь всех прокаженных и престаревшихся описати по всем градам, опроче здравых строев, да в коем ждо граде устроити богадельни мужскии и женский, и тех прокаженных и престаревшихся не могущих нигде же главы подклонити устроити в богадельнях пищею и одежею… да приставити к ним здравых строев и баб стряпчих, сколько пригоже будет посмотря по людям… чтобы жили в чистоте и в покаянии и во всяком благодарении»[240]. Дело в том, что, следуя наказу царя, на этом соборе, проходившем в Москве, были констатированы, в числе других, серьезные непорядки в существовавших издревле монастырских богадельнях: «Милосердие Христианское устроило во многих местах богадельни для недужных и престарелых, а злоупотребление ввело в оные молодых и здоровых тунеядцев». Предлагалось принять определенные меры: «Да будут последние (молодые и здоровые тунеядцы. – М.М.) изгнаны, а на их места введены первые (недужные и престарелые. – М.М.), согласно с намерением благотворителей»; признавалось также целесообразным, чтобы «и везде да смотрят за богадельнями добрые Священики, люди градские и Целовальники»[241]. На их бесспорную пользу, даже при устранении отмеченных непорядков не смогут призреть и лечить всех нуждающихся: поэтому-то и предлагалось привлечь к этому, помимо лиц духовного звания (монахов и добрых священников), еще и гражданское население (людей градских и целовальников). Все же и это, по-видимому, не было выходом из положения. Тогда, очевидно, и было принято (впервые!) решение о не монастырском, а гражданском, общественном призрении больных и немощных. Интересно, что, по мнению выдающегося русского историка Н. М. Карамзина, решения Стоглавого собора, или, как он писал, «сие церковное законодательство», в том числе, конечно, и глава 73, принадлежат больше Ивану Грозному, чем духовенству: он мыслил и советовал, оно только следовало его указаниям[242]. Так или иначе, но важнейшее решение было обнародовано в строках Стоглава. Церковно-славянская вязь этих строк не скрывает главной мысли: впервые высказано намерение открыть государственные больницы и богадельни. Кстати, в Стоглаве упоминались и те, «кои одержимы бесом и лишены разума» (психически больные люди. – М.М.). Им тоже рекомендовалась государственная помощь, но иного рода – их следовало, как это было заведено на Руси еще с XI в., направлять в монастыри, «чтобы не быть им помехой и пугалом для здоровых» и чтобы дать им возможность получить «вразумление» или «приведение на истину» (призрение и лечение. – М.М.). О всех больных и сирых (не только о психически больных) продолжали заботиться тогда прежде всего монастыри, монастырские больницы, в которых практиковали искусные во врачевании монахи. Занимались этим, выполняя свой христианский долг, и владетельные люди, даже сиятельные царедворцы. Так, близкий советник царя, начальник Челобитного приказа А. Адашев «питал нищих, держал в своем доме десять прокаженных и собственными руками отмывал их». Были и другие подобные примеры. Меры, предусмотренные в «медицинских» разделах Стоглава, носили гуманный и, если можно так сказать, прогрессивный характер. К сожалению, все то, что было обнародовано в решениях Стоглава, удалось осуществить далеко не сразу. О культуре России того времени, в том числе о медицине, определенное представление дают и книги иностранцев, побывавших тогда в нашей стране. Так, венецианец Марко Фоскарино, посетивший Москву в 1557 г., писал, что у русских «нет философских, астрологических и медицинских книг. Врачи лечат по опыту и испытанными лечебными травами». Иезуит Джованни Паоло Компант, прибывший в Москву в 1581 г., отмечал, что «в их (русских. – М.М.) обиходе совсем нет ни врачей, ни аптекарей. Один только князь имеет при себе двух врачей, одного – итальянца, другого – голландца». Англичанин Джером Горсей, проживший в России 17 лет, писал, что, когда «в 1557 г. вслед за моровым поветрием начался большой голод», из нескольких тысяч пришедших к царю за милостыней «самые слабые были распределены по монастырям и больницам, где получили помощь»[243]. Бесспорно, эти и другие подобные свидетельства – ценные документы эпохи (хотя нельзя не признать, что кое в чем их объективность можно подвергнуть сомнению); в ряду других они позволяют составить представление о медицине России XVI–XVII вв. «Представляют интерес заметки иностранцев о русских аптеках, лекарственных средствах, способах народного врачевания, – справедливо отмечал Н. А. Богоявленский. – Они видели на рынках русских продавцов очками и лекарственными травами, костоправов, которые тут же, на месте, производили желающим мелкие операции (по рассказам Эрколи, 1672 г.)»[244]. В то время среди профессиональных «лечцов» – тех, кто занимался оказанием медицинской помощи, – существовала определенная, как мы говорим сейчас, специализация. Так, были среди них те, кто специализировался на лечении килы (грыжи) – их называли кильными мастерами, лечением болезней глаз ведали очные, а болезней мочевого пузыря – камнесечцы. Были специалисты камчужные (по лечению ломоты, в современном понимании – ревматизма), чечуйные (они занимались геморроем), чепучинные (специалисты по сифилису), те, кто лечил «от порчи» (предки современных психоневрологов). В свидетельствах современников тех невыразимо далеких лет упоминаются также алхимисты, «лекари польской породы», ученики общелекарские и др. Впрочем, «врачеством», исцелением больных занимались тогда не только, так сказать, профессиональные лекари, но и просто образованные, грамотные люди. Известно, например, о жившем в царствование Ивана Грозного Я. А. Строганове, «искусном в лечении недугов». Когда царь приехал навестить своего заболевшего любимца Бориса Годунова, то «увидел на нем язвы и заволоку (вид лечения, применявшийся медициной. – М.М.), сделанную ему купцом Строгановым»: в знак особенной милости он дал Строганову право именитых людей называться полным отчеством. В середине XVI в. начали складываться и развиваться интенсивные русско-английские связи, которые поддерживали русский царь Иван Грозный и английский король Эдуард VI: эти связи сыграли благотворную роль и в развитии медицины в России. Летом 1553 г. в Россию, на Белое море, в устье Северной Двины, где теперь находится Архангельск, прибыл корабль «Эдуард – Благое предприятие» («Эдуард Бонавентура») во главе с капитаном Ричардом Ченслором – в составе экипажа его корабля был хирург Томас Уолтер. Этот корабль входил в экспедицию, которую возглавлял капитан Хью Уиллоби: к сожалению, Уиллоби и его спутники (среди них хирурги Александр Гардинер и Ричард Мольтон) на корабле «Надежда» сбились с пути, вынуждены были зимовать в Лапландии и погибли, замерзли. Что же касается капитана Ченслора, то он побывал в Москве и был принят царем Иваном Грозным. Правда, суждения Ричарда Ченслора о России, которыми он поделился по возвращении домой, отличались поверхностностью, несообразностями, а то и прямым вымыслом: он, например, считал, что «русские по природе очень склонны к обману; сдерживают их только сильные побои». Однако именно визит Ченслора положил начало русско-английским контактам, русско-английским медицинским связям. В 1555 г. в Англии была образована «Московская (Российская) компания», установились постоянные торговые, а потом и культурные связи двух стран, которые с каждым годом становились все более оживленными. В конце 1556 – начале 1557 г. в Англии побывало первое русское посольство – вологодский дворянин Осип Непея со свитой из 16 человек, холмогорские купцы Фофан Макаров, Михаил Григорьев, толмач Роберт Бест. Возвращался в Россию Непея вместе с Антонием Дженкинсоном, которого сопровождали, в числе других, врач, доктор Ральф Стэндиш, и аптекарь. Ральф Стэндиш (Ralf Standish) обучался в Кембридже, где в 1542 г. стал бакалавром, а в 1549 г. – магистром. Позднее, в 1551–1552 гг., служил в должности проктора в университете Кембриджа, а в 1553 г. стал доктором медицины. Он был известным медиком, отличным практиком, с 1556 г. состоял в Королевском колледже врачей. Приехавший в Англию 1557 г. Осип Непея, посол Ивана Грозного, побывал в Кембридже и пригласил доктора Стэндиша в Россию, на должность царского врача: тот согласился. Правда, английский историк медицины У. Бишоп недоумевал, как и почему доктор Стэндиш, которого он называл «ученый – врач», отправился к Ивану Грозному, поменял благосклонное отношение колледжа врачей на варварский двор московского царя[245]. Но этого мы, наверное, уже не узнаем никогда. Так или иначе, но уже в сентябре 1557 г. вместе с несколькими англичанами, среди которых был и аптекарь, доктор Стэндиш прибыл в Москву. В Москве прибывших англичан встретили с большим радушием и щедростью. Их принял и пригласил к обеду, что было великой честью, царь Иван Грозный. Через два дня царь прислал доктору Стэндишу и другим англичанам лошадей для поездок по городу. Очевидно, доктор Стэндиш консультировал здоровье царя, а возможно, и лечил его, используя привезенные из Англии лекарства: уже через несколько дней Стэндиш получил соболью шубу, покрытую травчатым бархатом, а потом – 70 рублей (аптекарь и прочие по 30). Потом доктор Стэндиш еще несколько раз обедал у царя – это было знаком особой милости. Доктор Стэндиш выполнял в Москве свои обязанности царского врача в течение, вероятно, двух лет: все это время он входил в число тех, кто обслуживал Ивана Грозного. Очевидно, он умер в Москве в 1559 г. – именно этим годом было датировано и утверждено его завещание, в котором он заявлял о своих обязательствах (имуществе и пр.) в других странах.