Она расцеловала девочку в обе щеки, а та поморщилась и оттолкнула ее рукой. – Ты в курсе про Бри? – прошептала Магда. – Томас бросил ее ради какой-то подружки. Бедняжку это сразило наповал. Норма хоть и была потрясена новостью, ничего не ответила. Она не любила сплетничать, особенно на такие темы. А Магда поглощала их сверх всякой меры. И неудивительно, что она так раздалась. На телеэкранах спасатели выловили наполовину обгоревшее тело. Глаза у стоявшей рядом старушки, казалось, заблестели. – Вам надо бы как-нибудь заглянуть к нам в гости, – сказала Норма, кладя руку на плечо Синди. – После конкурса я буду посвободнее. – Ладно, идет, хорошая мысль. Джейми с удовольствием поиграет с Синди. У вас такой роскошный участок. Не то что мой палисадник, где поместится разве что стол с парой стульев. Мне так хочется уехать отсюда и поселиться, как ты, на природе, но Гарри и слышать ничего не желает, ты же его знаешь. Норма вяло кивнула. Она терпеть не могла мужа Магды, никчемного бездельника, который только и знал, что валяться на диване дни напролет. – Ну, мне пора, Магда. Скоро тебе позвоню, и мы непременно увидимся, договорились? Они расцеловались, после чего Норма взяла Синди за руку и быстро направилась к выходу из магазина. Оказавшись на Коммершиал-стрит, делившую центр города пополам, они двинулись по тротуару в сторону Театра Гранада. Жара на улице была невыносимой, движение стало более оживленным, чем некоторое время назад, когда они приехали в город. Автомобили сигналили беспрестанно. На террасах и за распахнутыми окнами кафе люди громко разговаривали. Норма думала лишь о том, как бы поскорее вернуться домой – в тишину, испечь детишкам пирог, а потом устроиться в шезлонге с журналом и добрым коктейлем. Из магазинчика тканей стремительно выскочила толстушка в зеленом платье; она налетела на Норму и тут же пробормотала извинения. Норма, вдохнув запах ее дешевеньких духов и почувствовав отвращение, обошла ее и устремилась к своей машине. На противоположной стороне улицы припарковался торговец мороженым – из его фургончика лилась музыка, манившая местную детвору. Норма, едва успев обратить на него внимание, вдруг почувствовала, как рука Синди выскользнула из ее ладони, и вслед за тем она увидела, как дочурка, будто в замедленной съемке, пошла через улицу – ее уже было не остановить. Норма бросила пакеты на землю и закричала. Синди остановилась посреди проезжей части в тот самый миг, когда прямо на нее мчался, сигналя, красный кабриолет. Справа от Нормы послышался женский крик, и она услышала, близко-близко, визг колес автомобиля, который отчаянно тормозил, чтобы не сбить ее дочурку. Мир вокруг нее вдруг превратился в кадры замедленной киносъемки, и она была единственной зрительницей. Оторванной от действительности, вперившей взор в экран. Машина резко остановилась в каком-то метре от Синди, которая стояла, опустив руки, словно не зная, что делать – то ли остаться на месте, то ли вернуться к матери. Но перед глазами Нормы возникла совсем другая картина: дочка лежит посреди дороги, лицо искажено, а по асфальту медленно растекается вязкая кровь. Водитель, круглолицый седовласый мужчина в рубашке в цветочек, кинулся к Синди, которая, сообразив наконец, что случилось, расплакалась. На них таращились прохожие, и Норма, видя, что дочурка цела и невредима, почувствовала, как ее страх перерастает в стыд. Ей казалось, зеваки перешептываются; она ловила на себе их укоризненные взгляды – взгляды безликой глазеющей толпы, позволяющей себе осуждать ее, хотя ни один из этих ротозеев ничегошеньки про нее не знал. Может, они мнили себя совсем уж безгрешными? Она подумала: что, если та толстуха в зеленом тоже все видела? И в то же мгновение разозлилась на родную дочь, хотя такого прежде от себя никак не ожидала. Как она посмела! Как могла унизить ее до такой степени, выставив беспечной мамашей, плюющей на родное чадо, хотя на самом деле она беспрестанно твердила Синди: будь осторожна, никогда не переходи улицу одна! А вдруг в толпе зевак оказался кто-нибудь из знакомых? Та же Магда, например. Норму обдало жаром. Ей хотелось остаться одной, пойти куда глаза глядят, провалиться сквозь землю, бросить Синди, чтобы та хоть на миг почувствовала, что это такое – остаться без матери. Просто преподать ей урок. Она подбежала к дочке, схватила ее за руку. И, не проронив ни слова и даже не взглянув на водителя кабриолета, повела ее к тротуару. Случилось то, что случилось, и выставлять себя на всеобщее обозрение ей больше не хотелось. Она подняла с земли пакеты и пошла прочь, собрав в кулак остатки достоинства, которое было ее единственной защитой. И мир вокруг мало-помалу превратился в рыхлую, копошащуюся гадкую массу. Норма свернула в первую же улицу справа, присела на скамейку и здесь, вдали от любопытных взглядов, наконец дала волю слезам. Все произошло так быстро. Жизнь ее могла в мгновение ока перевернуться, пойти под откос. Она едва не потеряла дочь, которую любила больше всего на свете. Если бы это произошло, уже ничего нельзя было бы изменить. Рядом все еще всхлипывала Синди. Норма схватила дочку за подбородок, чтобы привлечь ее внимание. – Ты сильно напугала маму, милая, – сказала она ей, глядя прямо в глаза. – Ты хоть понимаешь, что могло случиться? Синди чуть слышно проговорила «да», но не очень искренне, а будто для того, чтобы поскорее перевести разговор на другую тему, и Норма едва не хлестнула ее по щеке. – Ладно. Сейчас ты отправишься на танцы, а про эту историю давай забудем, договорились? Норма еще крепче схватила руку Синди, чтобы дочь поняла: она не шутит. Какое-то время Норма сжимала ладошку дочери, ожидая, когда та не вытерпит и вскрикнет. Затем она ослабила хватку и запустила руку в спутанные волосы Синди. – Чтобы порадовать меня, будь умницей всю следующую неделю. Ничего лучше для меня и быть не может, ты ведь понимаешь… – Хорошо, мама, – сказала Синди, болтая ножками в воздухе. Норма одним пальцем снова приподняла дочурке подбородок, и та ответила ей самой очаровательной улыбкой на свете. В общем, они помирились. Все было забыто, страх развеялся как дым, как дурной сон. Добравшись до машины, Норма уложила пакеты на заднее сиденье, села за руль и двинулась в сторону Вустер-драйв, на севере Эмпории, где Синди занималась танцами. Она поставила машину напротив небольшого здания в стиле ар-деко, достала из багажника спортивную сумку с костюмом Синди и вместе с ней вошла в студию, хотя обычно провожала ее только до двери. Танцевальный зал, располагавшийся на третьем этаже, был залит мягким светом и немного напоминал Норме зал в Ноксвилле, куда она сама ходила, когда ей было десять лет. Таланта к танцам, в отличие от дочери, у нее совершенно не было, однако, ступив на вощеный паркет, она тут же вспомнила, притом удивительно отчетливо, как когда-то часами ходила на пуантах по точно такому же полу. Синди отправилась в раздевалку, где уже переодевались ее подружки, и Норма, воспользовавшись этим, решила поговорить с их педагогом, мисс Гудж, милой, коротко стриженной женщиной лет тридцати. Она была родом из Кентукки, а в Эмпорию перебралась прошлой зимой вслед за мужем, работавшим в здешней страховой компании. Она рассыпалась в похвалах Синди, которая, по ее мнению, делала значительные успехи. Выйдя из студии, Норма перешла улицу и направилась к озеру, находившемуся в противоположной стороне. В парикмахерскую, в конце концов, можно сходить в другой раз. А пока она решила просто подождать Синди до конца занятий в тени раскидистого дуба, ветви которого нависали над мутной водой. Что может быть лучше, чем оказаться под сенью листвы, на островке спокойствия, где только и было возможно оправиться от недавно пережитого потрясения. Норма легла в траву и залюбовалась небом, иссеченным тонкими полосками облаков, потом закрыла глаза, все еще испытывая тревогу, от которой пока не избавилась полностью, хотя думала, что уже заглушила ее. Но ведь все закончилось хорошо: машина остановилась вовремя. У Синди нет ни единой царапины. Она сейчас танцует в белом трико и скоро поднимется в свете прожекторов на пьедестал почета во всей своей сияющей красе, которая ослепит судей. Норма достала мобильный телефон и набрала номер Грэма, своего старшего сына. Включился автоответчик, и она попросила сына остаться ночью дома. Грэм чуть ли не каждый вечер зависал у своей подружки, жившей в центре Эмпории. Мальчик вырос, тут уж никуда не денешься, но она жалела о том времени, когда он принадлежал ей целиком и полностью. Вдалеке послышалась музыка, и Норма сразу ее узнала. Затем она с удивлением заметила знакомый фургончик мороженщика с Коммершиал-стрит: он проехал вдоль озера и остановился возле телефонной будки, у тротуара напротив танцевальной студии, где занималась Синди. Такое совпадение показалось ей почти нелепым. С чего это вдруг его занесло сюда? Может, он следил за ними? Но с какой стати? А вдруг он ждет, когда Синди выйдет после занятий и снова направится к нему через улицу? Впрочем, нет, это, конечно же, другой фургон. Должно быть, по улицам Эмпории таких колесит целая уйма. С того места, где лежала Норма, она не могла разглядеть мороженщика в кабине, однако, подумав об этом, вспомнила, что не обратила внимания на его лицо и в первый раз. Во всяком случае, беда тогда чуть не случилась по ее собственной вине. Она встала и, охваченная любопытством, направилась к фургону. К нему уже успели сбежаться ребятишки. Мороженщик выглядел лет на шестьдесят, на нем были роговые очки. Норма тотчас мысленно упрекнула себя в том, что вообразила какую-то чушь. Решив, что она покупательница, мороженщик спросил, какой вкус она предпочитает, и, застигнутая врасплох, Норма попросила ванильный рожок. Со словами благодарности он протянул ей мороженое, и она, вдруг представив, как удивится Синди, увидев ее, рассмеялась. С рожком в руках она отошла в сторонку и присела на высокий бордюр, опоясывавший озеро. Она уже сто лет не ела мороженое и почти забыла, как это вкусно. Насладившись рожком, она выбросила обертку в урну. И в тот самый миг, когда от сладкого привкуса лакомства у нее на нёбе осталось лишь воспоминание, она снова ощутила, как ее накрывает волна тревоги. Норма закрыла глаза и сделала медленный вдох, силясь ее прогнать. Когда же наконец из студии вместе с подружками выплыла Синди, похожая на белую лебедушку в стае уток, и когда Норма увидела счастливое личико дочери, все ее страхи растаяли, точно снег на солнце. И это счастливое личико улыбалось ей. Хейли После многочисленных гудков Оливия все же ответила. Заткнув левое ухо, чтобы не слышать рева проносившихся мимо грузовиков, Хейли попыталась объяснить ей, где находится, что по мобильному до нее не дозвониться и что она подъедет во второй половине дня. Тетушка вырвала у нее обещание, что она будет ехать осторожно, поскольку здешние шоферы-лихачи превратили дорогу в гоночную трассу. Хейли успокоила ее, пообещав смотреть в оба, повесила трубку, вышла из телефонной будки и направилась в закусочную, находившуюся поодаль, метрах в десяти. Она расположилась за столиком в глубине зала, у широкого окна, выходившего на автостоянку, чтобы видеть свою машину. Рядом с ней мужчина преклонного возраста смаковал здоровенный бифштекс, весьма неприятно при этом чавкая. Подошла официантка, чтобы взять у Хейли заказ. В своем розовом форменном костюме она выглядела расфуфыренной пигалицей, да еще была чересчур наштукатурена. Хейли внимательно пробежала глазами меню и, не заметив ни одного аппетитного названия, без особого энтузиазма выбрала Кобб-салат и низкокалорийную колу. Был почти полдень. На еду Хейли отвела себе полчаса, поскольку хотела попасть в Сент-Джозеф засветло, чтобы успеть полюбоваться дивным тетушкиным садом. С завтрашнего дня ей, по правде говоря, будет недосуг, если она собирается точно следовать намеченной программе. К делу надлежит относиться серьезно, сосредоточившись на главной цели, как когда-то учила ее мать. Это позволит ей не отвлекаться на другое. Особенно на Нила. Тетушкин голос звучал по телефону довольно странно – впрочем, она всегда была немного чудаковатой, о чем отец Хейли не уставал напоминать ей на каждом шагу. Но у Хейли остались о ней только самые добрые воспоминания. Оливия приходилась ее матери старшей сестрой, они всегда были близки, а когда матери не стало, она часто приезжала к ним домой и оставалась с Хейли, когда отец отлучался на несколько дней по работе. Официантка быстро принесла салат: должно быть, он давно стоял в холодильнике, поскольку его ингредиенты успели слипнуться, и теперь он напоминал застывшую массу. Официантка, похоже, была ровесницей Хейли, у нее было вытянутое лицо, правда, с довольно тонкими чертами. Ее можно было бы назвать красивой, если бы она подкрасилась с бо́льшим вкусом. Девица пожелала Хейли приятного аппетита, и та проводила ее взглядом до подсобки в глубине зала, где чернокожий повар жарил на гриле куски мяса в клубах дыма, который через приоткрытую дверь распространялся по всей закусочной. Хейли поднесла ко рту первую вилку с салатом, когда в зал, звякнув дверью, вошла дородная дама с двумя пухлыми сыновьями. Младший, блондинчик с короткой стрижкой, отвесил подзатыльник брату, так же коротко постриженному, который выглядел года на два старше, и тот дал ему сдачи, в итоге малыш едва не грохнулся на пол. Их мамаша при этом оставалась абсолютно невозмутимой, будто давно свыклась с подобными проделками своих чад. Такие люди вызывали у Хейли отвращение. Она не понимала, как можно настолько пренебрегать материнскими обязанностями, хотя сама она всегда жила по строгим правилам в мире, где слабаков считали ничтожествами – по крайней мере, здоровяки, которые действительно могли за себя постоять. Семейство расположилось через несколько столиков от нее. Мамаша сделала заказ, и другая официантка принесла им шесть гамбургеров и столько же порций картошки фри. Хейли смотрела на них, и ей казалось, что ее салат пропитан жиром их блюд. Ее родная мать всегда внимательно следила, чем они питались, так что, если отец в этом смысле придерживался не самых строгих принципов, Хейли неизменно блюла себя, стараясь выбирать здоровую пищу. А уж если иногда и переедала, то совесть вынуждала ее бежать в туалет, чтобы освободить желудок.