– А ты… придешь сегодня на проповедь? – Обязательно! Где же еще мне повезет увидеть тебя в твоем церемониальном облачении? Оно такое красивое. Не то что эти грязные туники и штаны, которые заставляют вас носить мастера. Аннев кивнул, не совсем понимая, что она имеет в виду: то, что он все никак не станет аватаром, или просто-напросто намекает, что ему стоило бы почаще стирать одежду. – Я непременно разоденусь, не сомневайся. – О! Кстати! Маюн передвинула ручку корзины к локтю и, взяв сандалии в правую руку, принялась что-то искать в левом кармане. – У меня для тебя кое-что есть. Она вынула из мягких складок своего белого фартука длинную полосу темно-красной ткани с золотым узором. Перчатка. – Я сама ее сшила, – сказала Маюн, протягивая перчатку Анневу, на лице которого сияла широченная улыбка. – Счастливого Регалея. Он принял подарок, восхищенно рассматривая вышивку: она начиналась над локтем – огненный хвост обвивал руку золотыми нитями и переходил в тело феникса, занимавшее все предплечье. Голова птицы была вышита на тыльной стороне ладони, а язык из распахнутого клюва змеился вверх по большому пальцу. – Чудесный подарок. Спасибо. А твой я отдам тебе в последний день Регалея. Маюн просияла: – Спасибо. Я так рада, что перчатка тебе понравилась! Я думала сшить две, но ты почти всегда носишь только одну. Аннев смущенно поскреб левую руку. Надо же, а он и не думал, что Маюн обращает на это внимание. Девушка, внезапно нахмурившись, продолжила: – Фэйт говорит, ты сильно обжегся и тебя заставляют ее носить, чтобы никто не видел следов. Как Кентона заставляют прятать его шрам. – Это не так, – с осторожностью произнес Аннев. – Ни шрамов, ни ожогов у меня нет. – Да. Я-то это точно знаю. Она прикусила губу и, бросив на него лукавый взгляд, дотронулась до его левой кисти, скользнула по его пальцам и медленно стянула перчатку. Аннев ошеломленно выдохнул и с трудом подавил желание прикрыть руку, лишившуюся спасительной ткани. А Маюн, улыбаясь, взяла его руку в свою и пробежала пальчиками по обнаженной коже. – Вот видишь, совсем не больно. Может, когда-нибудь я увижу и все остальное? Аннев вспыхнул до корней волос и опустил голову. Маюн, воспользовавшись его растерянностью, натянула на левую руку перчатку с фениксом. Перчатка подошла идеально. – Какая красивая, – восхитился Аннев. Маюн кивнула и отпустила его руку. – После того дня, у пекарни, я и не сомневалась, что твоя рука в полном порядке. Я так и сказала Фэйт: нет у тебя никаких шрамов. Но она говорит: поверю, когда сама увижу. – Маюн тряхнула головой, и тут Анневу стало не по себе – впервые в жизни в присутствии Маюн он ощутил беспокойство. – Ей лишь бы посплетничать. А ведь уродство – это беда и позор. Возьми Шраона. Отец говорит, если бы он не был единственным кузнецом в деревне, совет бы уже давным-давно его выгнал. А из его подмастерья кузнец никудышный: он только и умеет, что молотом стучать, и то – отец говорит, что и этому делу вконец разучился. – Маюн цыкнула, не обращая внимания на то, что Аннев от ее слов испытывает явную неловкость. – Вот и получается, что мы вынуждены полагаться на меченого. Уму непостижимо, что за десять с лишним лет мы так и не нашли нормального кузнеца. Аннев натянул перчатку с фениксом повыше и медленно покачал головой. – Но Шраон хороший кузнец. А глаз он потерял в сражении с чудовищами на острове Куннарт. Он мне сам сто раз об этом рассказывал. И ничего позорного в том, что у него только один глаз, нет. – Ну что ты, Аннев, конечно же есть, – возразила Маюн, направляясь в сторону Академии. Аннев послушно шел следом: хотя слова девушки задели его за живое, он все равно не мог отвести от нее глаз. – Ведь это метка Одара. Так он указывает нам на детей Кеоса. – Она вздернула подбородок и отбросила за плечо длинную прядь волос, в которых плясали солнечные блики. – Странно, что ты его защищаешь – не говоря уже о том, что дружишь с ним, – ну да ты, добрая душа, и не можешь по-другому. Однако не стоит быть таким беспечным, Аннев. Отец говорит, дети Кеоса лживы; они умело скрывают свою истинную сущность и пользуются чужой добротой. Меня беспокоит, что Шраон с тобой единственным делится подробностями жизни, которую вел до того, как приехать в Шаенбалу. Тебе не кажется, что это как-то странно? – Ну… Маюн смотрела на него, вопросительно подняв брови. Ей и правда хотелось услышать его мнение. Аннев кашлянул, прочищая горло: – Он не очень много мне рассказывал. Я только знаю, что кузнечному делу он учился в Одарнее. И сражался с кеокумами на Куннарте. Маюн наклонила голову к плечу и прищурилась: – А с чего ты взял, что все это правда? – И продолжила почти шепотом: – На нем метка Одара. Что, если это он привел куннартских огров, которые сожрали даритских младенцев? Аннев рассмеялся: – Какие глупости! Он хороший человек, Маюн. Мы встречаемся с ним каждый Седьмой день. – Да он же кузнец, Ани. – Она подошла так близко, что их плечи соприкоснулись. Подождав несколько секунд, пока до него дойдет смысл ее слов, она продолжила: – Как терранцы, понимаешь? А терранцы поклоняются Кеосу, причем все они как один – кузнецы! Аннев растерянно поскреб в затылке. Может, рассказать ей то, что он слышал от Содара о терранцах? Наверное, лучше не стоит. – Послушай, Шраон родился на севере. А терранцы живут в старых землях – далеко на востоке. И, кроме того, он ходит в часовню каждый Седьмой день, иногда даже на неделе заглядывает, чтобы помолиться вместе с Содаром. Шраон почитает Одара, Маюн, даже не сомневайся. Одара, а не Кеоса. Маюн с безразличным видом пожала плечиком: – Отец говорит, сыны Кеоса часто так делают, чтобы ввести в заблуждение добрых людей. А уж кому это знать, как не ему. Аннев замедлил шаг. Он вдруг понял, что Маюн ему не переубедить. Она слушает лишь отца, старейшего Тосана, и верит всему, что он говорит, даже не пытаясь разобраться, правда это или нет. Вслед за первой пришла и вторая мысль, от которой все внутри перевернулось: как только Маюн узнает его тайну, она тут же его отвергнет. Аннев остановился, решив, что сказать ему больше нечего. – Мне пора готовиться к службе. – Он вежливо поклонился, взял руку Маюн и легонько коснулся ее губами. – Спасибо за перчатку. Свой подарок ты получишь в последнюю ночь Регалея. Маюн закусила нижнюю губу, потом улыбнулась и отдернула ручку. – Только бы отец не узнал, что мы дарим друг другу подарки. Он этого не любит. Ведь, согласно традиции, от обмена дарами ничего хорошего не жди. – Она прижала руку с сандалиями к груди. – Умеешь хранить секреты? – Конечно. Маюн подалась вперед, словно опасаясь, что ее могут подслушать. – По-моему, он просто слишком старомоден, – прошептала она, и Аннев ощутил на щеке ее дыхание. – И кое к чему относится чересчур серьезно. – Она подмигнула. – Пока, Аннев. – Пока… – Он помедлил, смакуя вкус ее имени. – Маюн. Маюн прошла немного вперед, остановилась на площади и, оглянувшись через плечо, тихо произнесла: – Было приятно остаться с тобой наедине там, в храме. И, не давая ему возможности ответить, бросилась к каменной лестнице, ведущей в Академию, взлетела по ступеням и исчезла из вида. Аннев вздохнул. Кожа его горела, в голове кружил хоровод мыслей. «Она такая красивая… – подумал Аннев, глядя на ступени. – Но иногда…» Иногда ее больно слушать, потому что она говорит точь-в-точь как Тосан. Но временами… ее слова подобны сладкому нектару. И за них ей можно простить все что угодно. Глава 14 – А что, интересно, скажет древний Тосан, когда узнает, что его дочка обменивается дарами со служителем Айнневогом? – раздался вдруг у него за спиной чей-то глумливый голос. Аннев обернулся – и увидел невесть откуда взявшегося Фина. – И что они тайком целуются? От приподнятого настроения не осталось и следа. – Вот сходи к старейшему Тосану и узнай, – резко ответил Аннев. – А он потом спросит у дочери, правду ты говоришь или нет. Хотелось бы мне на это посмотреть. Фин зло зыркнул в ответ. Он уже успел переодеться: вместо коричневой формы на нем была обычная повседневная одежда.