Кранцвейлер Дидеканг Руе в честь десятилетия своего правления объявил трехдневные торжества. Хмелку, пиво и пряники в столице раздавали даром. В случившейся давке на площади перед дворцом насмерть затоптали девятнадцать человек. Виновные в происшествии кафаликс-распорядитель и его подчиненные отправлены на запад вместе с набранным из окрестных вейларов войском. О войне на границе с Тангарией листья молчали. И о мастере смерти тоже. Эльге чудился в этом безотчетный страх. Будто, не упоминая о жутком мастере, листья всеми силами старались создать у самих себя впечатление, что его не существует. Зато в Харное поймали змею о семи локтях. А в Докучном наделе обвалился берег реки, засыпав сети и лодки. В знакомом Большом Юхнине на ночь был пожар, сгорело четыре дома и городской амбар. Что еще? В Томпалине открылась ярмарка, куда съехались гончары и бочкари со всего Края. В последний день от желающих испытать крепость творений горшечных мастеров не было отбоя. В Острейской бухте замечен иноземный барк. Мастер-лекарь Аварох Эмфалл продолжает изводить плясунью в Димурском наделе. Плыли мимо кипрейные поля. Эльга набивала букеты, удивляясь тому, что все время находятся тонкости, о которых она не догадывалась раньше, и все время приходят идеи, как точнее, изящней, искусней вывести самый простой узор. Через четыре дня они обогнули низкий скальный выступ, похожий на мертвую рыбу, всплывшую белесым брюхом вверх, и выехали на моховые пустоши, изредка перемежаемые редколесьем и песчаными островами. К вечеру далеко в стороне увидели несколько чоломов. Заехали в городок, который населяли в основном лесорубы с семьями. По соседству за деревянным частоколом нес службу небольшой гарнизон. На дороге стоял пост. Красноглазый от хмелки воин, чужица, слива, ольха, долго, не понимая, смотрел на оплывший после короткого дождя мешок с листьями на крыше фургона. – Чего везете-то? – Листья, – ответила ему Эльга. – А-а, – протянул воин, почесав ногу ногой. Он был молод, под первым слоем листьев в нем жили мелкие желания. – Сумасшедшие, что ли? – Почему? – Дикарям листья без нужды. А наши и подавно не купят. Да, пожалуй, даже если доплатите, не возьмут. Сарвиссиан фыркнул. – Ты, смотрю, большого ума человек. Разве что долгой жизни не пожелал. Только мы с листьями, великий муаммаз, работать едем. – Обзываетесь? – насупился воин. – Вообще-то великим муаммазом в южных землях за Краем не последних людей называют, – назидательно сказал Сарвиссиан. – Там же калифы. – Так не всякий калиф – великий муаммаз! – А муаммаз кто? – Мудрец. Воин почесал лоб. – Хвалите, значит. Так листья-то зачем? – Вот ты балда! – Эй-эй! Полегче! Постовой сердито взмахнул пикой. – Просто я – мастер листьев, – сказала Эльга, через Сарвиссиана вручая ему споро набитый букет. – Вот. – Ах, вы – мас… Воин сунул пику под мышку и склонил голову, изучая подарок. Спина его медленно распрямилась, из глаз пропала пьяная дымка. – Это не я, – сказал он неуверенно. – Похож, но не я. Эльга улыбнулась. – Это будущее. Воин приоткрыл рот. Взгляд его снова уткнулся в букет. Эльга наблюдала, как под чужицей и ленивой ольхой несмело прорастают опытный, стойкий вяз с предусмотрительным шиповником. Если и светила парню дурная тропка-дорожка, то теперь свернуть на нее не получится. Разве не хорошо? – Мы поедем? – спросила Эльга. – Да, пожалуй. Легкой дороги, – пожелал воин, не отводя взгляда от букета. – Ну! – сказал ему Сарвиссиан. – Что? – Нам через тебя ехать? – Простите. Парень подобрал упавшую пику и шагнул в сторону. – Долгой жизни, – буркнул Сарвиссиан, но добавил негромко, что сильно в этом сомневается. Повинуясь ему, Анника и Глица бодро потянули фургон за кривую будку поста. – Все у него будет хорошо, – сказала Эльга. – А то! Он здесь медянку сшибает с каждого проезжающего! Эльга, свесившись, оглянулась назад. – Больше не будет. Я ему букет поправила. – Так свои же и побьют. – До смерти? – Это уж как получится. – Тогда, может, вернемся? Сарвиссиан покосился на девушку, тронувшую его за руку. – А об этом раньше надо было думать, – сказал он, понукая лошадок. – Больно уж легко вы, госпожа мастер, букетами своими людей обращаете. Ежели на Башквицев с Ружами посмотреть, так вообще оторопь берет. Эльга покраснела. – Я же как лучше… Сарвиссиан вздохнул. – Вот и будем надеяться, что так и есть. – Это получается само собой, как дышать, – извиняясь, сказала Эльга. – Или нет, это как в лодке плыть по течению. Понимаете? Я вижу правильные узоры и неправильные узоры и привожу листья в человеке в порядок. – Листья? В человеке? – Ага. Сарвиссиан качнул головой. – Разве человек из листьев состоит? – Я все вижу из листьев, – сказала Эльга. – И небо, и землю, и огонь, и дым. – И меня? Эльга кивнула. Сарвиссиан прищурился. – А вот тот букет, который у Ильмы остался, он с каким узором, госпожа мастер? С правильным или неправильным? – Он – правда. Вы же сами видели, там только вы. И Ильма видела. Извозчик крякнул. – Ну, это как голым в бане. – Я ничего не меняю, – сказала Эльга. – Я просто делаю некоторые узоры чуть ярче. Человеку ведь может быть страшно совершить храбрый поступок? Но немного дубового листа или чепчуйника – и человек сам про себя понимает, что может сделать то, чего боится. Я показываю ему, какой он есть или может быть на самом деле. Сарвиссиан помолчал, потом неловко притянул Эльгу к себе.