– Вы посмотрите на нее, – сказала сидящая с краю старуха в синем платке. – Что она знает? Сколько Ружи у нас крови выпили! – Да уж! – качнулся седой, бровастый Башквиц с нею рядом. – Где таких мастеров набирают? Не доросла еще нас судить! – Так она, может быть, и не мастер, – высказал предположение хмурый мужик, стоящий над стариком. Он заметил слюну у близнецов и снова подтер им рты. – Да нет, – возразил ему кто-то, – уж больно хорошо с листьями управляется, вон как по дереву тарабанит. И печать есть. – Это точно. И Ружи у нее совсем как живые, – кивнул Осип Башквиц. – Плохо, что мы рядом стоим. – Это-то понятно, – заговорили все разом. – Пустое! Вот распрощаемся с господином Некисом, посмотрим, кто стоять останется. – Тьфу, тьфу! – заплевались сверху дети. – Хватит! Эльга даже ногой притопнула. Обернулась – нет никого, исчезли Башквицы, пусты лавки. И воин у палатки сторожем стоит, озадаченно лицом белеет. Темно, в стороне фонарь межу освещает. С кем разговаривала? Вернее, с ней-то кто разговаривал? Не показалось же? Вернулась к букету – поняла. Вот они, Башквицы, вот они, ворчуны. Провела пальцами по лиственным волосам, платкам, плечам. – Ой, ты смотри, догадалась, – тут же послышалось ей. – Так мастер же, – с ехидством произнес второй голос. – Вы не должны разговаривать, – сказала Эльга, разглядывая осиново-рябиновых Башквицев. В зыбких отсветах казалось, что фигуры на букете живут мелкими движениями: почесываются, расправляют складки малахаев, гримасничают. – Это уж вас надо спрашивать, как так получилось, – ответил лиственный Осип Башквиц. – Может, руки у вас неправильные. – Госпожа мастер. От палатки приблизился воин, посветил фонарем. Почудилось, старухи на букете морщатся, а дети от света, вытягивая шеи, стремятся укрыться под козырьком. – Да? – С портретом разговариваете? Эльга смутилась. – Да вот… – У нас тут все второй день их слышат, – сказал воин, поднимая фонарь повыше. – И командир Некис тоже. Стоишь ночью у межи, вдруг – смех. Детский. А ближе к забору подойдешь, мальчишки переругиваются или хвалятся, кто дальше бузинной или рябиновой ягодой плюнуть может. – Тут уже не мальчишки. Воин кивнул. – Я вижу. А завтра – Ружи? – Да. – А они это… не передерутся? – На букете-то? – А Матушка-Утроба их знает! Если они разговаривать умеют, может, еще по доскам переползут и друг дружке в глотки вцепятся. – Нет. Это нет. – Что ж, это, знаете, хорошо, – с облегчением сказал воин, поводя фонарем. – А то как бы чего. Эльга с трудом подавила зевок. – Я, наверное, пойду. – Конечно. Доброй ночи, госпожа мастер. – Да, доброй ночи. Завернувшись в накидку, Сист спал на земле у ее палатки в обнимку с обрезком доски. Эльга запоздало вспомнила, что обещала ему набить букет-весточку для родных. Она оборвала листья с растущей рядом осины, присела со спящим рядом и осторожно вытянула доску из рук. Сист, не просыпаясь, сладко причмокнул губами. Несколько мгновений Эльга смотрела на долговязого мальчишку, года на два ее старше, вбирала его в себя, а затем быстро набросала букет. Семь-восемь вдохов-выдохов, два слоя, осина, трава, что была под рукой, остатки листьев из палатки. Несмотря на то что у нее не было ни чарника, ни репейника, ни яблоневого цвета, букет вышел сносным. А по обстоятельному размышлению и вовсе замечательным. Ну как попробовал бы кто без половины инструментов стол сообразить? То-то. Осиновый Сист улыбался, и чувствовалось, что он – славный парень, полгода в отряде, пообмялся, обвык, скучает и передает всем приветы. Вообще, кормят хорошо, они пока стоят в Амине, командир Некис похвалил его целых четыре раза, и, наверное, скоро ему вошьют синюю ленту в пояс. Букет Эльга прислонила к ножке стола, чтобы Сист случайно его не испортил. На столе, накрытая тряпицей, стояла миска с остывшим ужином. Эльга съела ложку острой мясной похлебки и отправилась спать. Во сне она росла. Вытягивались руки и ноги, потрескивая, раздавалась вширь спина, земля уплывала куда-то вниз. – Я – грандаль! Я – грандаль! – радостно кричала Эльга. – Нет, ты – дерево, – снисходительно объяснял ей кто-то. – Тебя нужно поливать. Вода капала на лицо, смачивала глаза и губы. – Я – грандаль, – не сдавалась девушка. – Нет-нет, – возражали ей, – ты – глупое дерево. Стоит тебя потрясти, и посыплются листья. Смотри. Невидимый противник схватил Эльгу за руки и тряхнул. – Госпожа мастер. – Я не дерево, – прошептала Эльга. – Полей еще, – сквозь сон прорезался недовольный и странно знакомый голос. – Госпожа мастер! Вода брызнула снова. – Не надо. Эльга сморщилась, попыталась увернуться от льющейся сверху струйки, но та настойчиво находила лоб и переносицу. Это было странно, потому что поливать, собственно, было нужно не голову, а корни. То есть ноги. – Что вы делаете? Эльга рывком села. Негодяй Сист отступил, пряча кувшин за спину, потом поклонился и мимо командира торопливо протиснулся вон из палатки. – Простите, госпожа мастер. – Теперь точно в гусеницу! – крикнула ему вслед Эльга. Капли стекали в вырез платья, торя ледяные дорожки. – Это я виноват, – наклонился, подавая ей кусок чистой ткани, господин Некис. – Превращать в гусеницу можете меня. – Вас я превращу в муравья, – пообещала Эльга. Сон витал где-то рядом, за левым или за правым плечом. Достаточно было склонить голову в ту или иную сторону. Но потом что, опять становиться деревом? Так, берем себя в руки. Эльга пошевелила плечами и привстала. Лицо она растирала, пока кожа не начала гореть. Грубоватая ткань даже несколько раз царапнула щеку. – Вы знаете, – спросил господин Некис, – что ваши Башквицы, которые из листьев, теперь шелестят без умолку? – О чем? Эльга заплела волосы и спрятала их под платок. – Обо всем. Достаточно легкого ветерка, чтобы каждый отметился какой-нибудь фразой. И, что удивительно, они не повторяются. – А к Ружам не лезут?