– А я тоже могу стать грандалем? Они вышли из комнаты и спустились по лестнице вниз. – Знаешь, – сказала мастер, – все зависит от того, сколько листьев у тебя в голове. – Листьев? – Это такая поговорка. А уж что она означает, я думаю, ты сообразишь сама. Или мне и дальше называть тебя дурочкой? – Как скажете, мастер. – О, ты делаешь успехи, – насмешливо сказала Унисса. Она переговорила с дядей Велькастом насчет обеда, а Эльга сердито думала, что обзываться – много ума не надо. Кожу под печатью на это ущипнуло, но совсем не больно. Выйдя со двора, Унисса сразу свернула к рощице, зеленевшей за узкой луговой полосой. Кривая тропинка спустилась к перекинутым через ручей бревнам и, раздвоившись, побежала налево, охватывая Подонье, и направо, к полям и амбару при водяной мельнице. Но мастеру не понравилось ни то ни другое направление, и она, бросив Эльге: «Не отставай!» – принялась прокладывать дорогу в высокой луговой траве. Она шла, прихватив подол платья, и казалось, что перед ней стебли расступаются, подаются в стороны, а затем мстительно сплетаются перед ученицей. Эльга выбивалась из сил, Унисса же, словно не замечая ее отчаянной борьбы со все увеличивающимся расстоянием, позволяла себе наклоняться и отщипывать редкие листки. – Смотри, это горечавка, – сказала она, и узкая зеленая полоска на мгновение задержалась в пальцах, – хороша от болезней, в букете прибавляет здоровья… – А почему в букете? – Эльга остановилась, переводя дыхание. – Наверное, вы хотели сказать «в портрете», мастер. – Мастера всегда говорят «букет». Портрет – это, в общем, низкое слово. Среди своих его не произносят. – А почему? Унисса, стоя по пояс в кипрее и чужице, окруженная мелкими синими и белыми цветками, пожала плечами. – Портрет – это уже сформированное, свершившееся проявление мастерства. А букет… Это как бы само действие… Поняла? – Нет, мастер. – Я почему-то и не сомневалась. Догоняй. Гудели шмели. Трещали кузнечики. Солнце жарило землю и будто горячую ладошку держало над Эльгиной головой. Девочка споткнулась и упала. Слезы обожгли уголки глаз, покатились по щекам. Было ужасно обидно, что ею командуют, как вещью. А она устала. И хочет домой. Сильно-сильно хочет домой. – Что ты копаешься? Унисса нависла над Эльгой. Приминая кипрей, та повернулась к мастеру спиной и сжалась в комок. – Я не хочу больше! – всхлипывая, сказала Эльга. – Вы злая! А я не хочу быть как вы! Это глупое мастерство… Она зарыдала. Унисса опустилась рядом. – Посуди сама, – мягко произнесла она, – ты – домашняя девочка, и если я буду ждать, когда в тебе прибавится ума, чтобы меня слушаться и понимать мастерство, время источит меня в худую щепку, которую и в букет не взять, только выкинуть. – Но почему все так? – сквозь слезы произнесла Эльга. – Потому что это жизнь, – сказала Унисса. – Она не всегда весела и справедлива и очень часто тяжела. – А я не хочу! – Кто ж этого хочет? Девочка подняла голову. – Вы! – И еще обижаешься на дурочку, – улыбнулась мастер. – Просто… Эльга посмотрела в глаза Униссе и уткнулась в пахнущее листьями платье, хотя, наверное, мгновение назад ни за что бы этого не сделала. – Просто мне пло-охо! Лицо ее утонуло в складках ткани, в тепле чужого тела. Мастер, помедлив, огладила вздрагивающее Эльгино плечо. – Это не дело. – Де-ело… – У нас есть работа, – сказала Унисса. – Станешь грандалем, реви сколько угодно. А пока нет времени. Ладно? Эльга, судорожно выдохнув, кивнула. – Ладно. Утирая глаза, она поднялась на ноги. – Собирай все, что тебе кажется интересным, – сказала мастер. – Это часть мастерства. Нужные травинки и листья должны сами идти в руку. Пошли. Они миновали луг. Унисса рассказывала про дрок, чужицу, лен и синие глазки, что с чем сочетается, что не сочетается, что чувство букета должно возникать на кончиках пальцев, это чувство придет изнутри, само, и что мастер Крисп под старость составлял букеты, пробуя листья на вкус. – А так можно? – спросила Эльга. – В конце жизни ему изменило зрение, – ответила Унисса. – Но букеты у него получались лучше, чем всегда. – А он стал грандалем? – Нет, – сказала Унисса. – Не успел. Ему всегда казалось, что еще чуть-чуть не хватает. Роща начиналась в ложбинке, заросшей ягодником, и взбиралась выше по склону невысокого холма. Они прошли первые деревья. Унисса сорвала несколько листьев с нижних веток, растерла их в ладони, принюхалась. – Хороший лес. – А чем он хорош? – спросила Эльга, потянувшись к понравившемуся, почти прозрачному на солнце листу. – А вот подумай, – сказала мастер. Они бродили между деревьями. Здесь росли бук и орешник, кое-где, особняком, стояли дубы, кряжистые, морщинистые, с кронами, не пропускающими лучи солнца к земле. Под ними почти не было травы. А выше по склону качались гибкие стволы лебяжника. Его узких листьев Эльга нарвала больше всего – к ним даже тянуться не приходилось, пригнул ветку – и собирай. Сак скоро распух, и листья внутри шуршали при каждом шаге. Словно переговаривались и выражали неудовольствие. Мастер то пропадала за деревьями, то замирала на месте, сосредоточенно нахмурившись. Казалось, до Эльги ей совсем нет дела. Зелень слетала с ее ладони, пальцы щупали воздух у веток. Один раз она прошла очень близко от ученицы, и глаза ее были закрыты, но уверенный шаг никак с этим не вязался. – Иди-ка сюда, – скоро позвала она Эльгу. Между двух кочек над пышным ягодником прорастал тонкий серый ствол с лапчатыми красноватыми листьями. Унисса с улыбкой застыла около него. – Знаешь, что это? – спросила она. Эльга мотнула головой. – Это редкое дерево, – сказала мастер. – На юге его зовут донжахин, что переводится как друг-приятель. Его листья в букете обещают встречу или весть от близкого человека. – И сбывается? – спросила Эльга. – Это уж как составишь букет. – А можно сорвать? – Конечно, – сказала Унисса. Эльга потянулась за листьями. – Осторожнее. – Мастер поймала ее пальцы. – Если хочешь, чтобы свойства листа сохранялись как можно дольше, отщипывать его нужно на ноготь от соединения черенка с ним самим. Ты должна почувствовать жилку, где можно. Поняла? И больше не срывай листья как попало. Они быстро умрут. Эльга пристыженно кивнула.