Эльга нахмурилась. – Что, низко держу? – забеспокоился Каршетт. – Нет, все хорошо. Мятеж жил в Каршетте красной осенней листвой, страхом, паникой, жадными медными запахами, звоном мечей. Что-то таилось там. Первыми касаниями Эльга обозначила контур. Осина шелестела тревожно, избитое дерево щита казалось колким. Ногтем отрезать лишнее, рассыпать второй слой, распределить его, стянуть к центру третий. Что же за тайна? – Это я? – спросил, заглядывая сверху, Каршетт. Эльга подняла голову. – Пока нет. Держите. Внутри прислужника трепетали листья. Эльга видела их мелкий ход, за которым, как солнце в щель между ставнями, проглядывали стыд, неуверенность, страх разоблачения, темные крапивные зубчики. Каршетт был связан… Нет, это не связь. Он струсил! Он не встал у мятежников на пути! Ушел. Спрятался. Нет! Другое. Он пропустил их, выторговав собственную жизнь! Пальцы замерли. – Вы – мастер, да? – улыбнулся Каршетт. – Почти, – сказала Эльга. – У нас дома был счастливый букет. – Действительно счастливый? – Раньше, пока не засох. Несмотря на кажущееся спокойствие, внутри у Каршетта все ходило ходуном. Его свободная рука незаметно подбиралась к короткому клинку на поясе. В его голове плыло: отвлечь, а потом ударить. Шиповник, кислица, кровь. Эльга похолодела. – А чей был букет? – беззаботным голосом спросила она. – Не знаю. Старого мастера. Мне сказали, что мастера видят в людях все их мысли и дела. Эльга фыркнула. – Это ж старые мастера! Вот когда я состарюсь, тогда, возможно, тоже научусь видеть в людях. – А сейчас? – жадно спросил Каршетт. Эльге удалось легко пожать плечами. – Так, чуть-чуть. Она бросила на щит новый ворох листьев. – И что ты видишь обо мне? Ладонь Каршетта легла на клинок. Он даже повернулся чуть боком, чтобы Эльга этого не видела. – О тебе? – Да. Здесь надо было не сфальшивить. Сыграть тонко. Кто она? Глупая, легкомысленная девчонка. Точь-в-точь как говорила мастер Мару. Впрочем, дурочку тоже надо подавать аккуратно. Эльга прищурилась, смотря парню в глаза. – Ну, ты одинок, – сказала она. Каршетт хмыкнул. – Дальше. – Ты несколько лет при титоре. – Полгода. – Ну, в стражах. – Годится, – кивнул Каршетт. – В стражах действительно больше. Он слегка расслабился. – Еще ты в начале испугался мятежа, но затем был храбрым, – сказала Эльга, поведя взгляд за спину Каршетта. План бросить листья прислужнику в лицо и выбежать с криком о помощи разбился о засов на двери. Он был опущен в пазы. Ладно. – Храбрым? – переспросил Каршетт и рассмеялся. В смехе сквозило облегчение. – А что, не так? – спросила Эльга. Пальцы танцевали свой танец. «Хорошо, пусть выбраться из комнаты невозможно. Туп. Ток-топ. Значит, необходимо расположить Каршетта к себе. Туп-топ. Или изменить его? С одними осиновыми вряд ли это получится. И гроздь мятых, видимо, второпях прихваченных рябиновых листьев тоже ничего не решит. Топ-топ-топ. Тем более что менять? Топ. Ведь человек должен быть предрасположен к изменениям. Допустим, я могу усилить его страх, но это глупо. А выставить себя дурочкой я могу и без листьев. Можно, конечно…» Топ. Ток-топ. Продолжая набивать букет, Эльга закусила губу. Ох, мастер Мару, вы бы, наверное, были против. – На самом деле нас, молодых, оставили в резерве, – сказал Каршетт. – Мы должны были следить, чтобы никто не вышел из дворца и, конечно, не штурмовал его снаружи. Я вообще сторожил задний двор. Эльга улыбнулась. – Впервые вижу парня, отказывающегося признать себя храбрецом. – Ну, это… – смутился Каршетт. – Я не отказываюсь. Просто здесь случая не было. А вообще мне один раз плечо порезали… Он сделал движение, чтобы показать шрам, но Эльга качнула головой. – Щит. – Да, прости, держу. Каршетт выпрямил спину. Он еще был в сомнении, но немедленное убийство отложил. Ах, как не хотелось все бросать! – Тяжело? – спросила Эльга. – Тяжеловато. – Уже скоро. Она решилась, она видела, что задуманное возможно. Туп-туп-топ. Осина обегала щит кругами, схлестываясь и расходясь. Где-то в ней проглядывал карий глаз, где-то мечтательный изгиб губ. Слышался топот ботинок по кривым улочкам, вспыхивал свет фонаря: мы – стража, назовите себя. А за неимением кислицы и калины с малиной душной памятью пойдет… Эльга выдохнула, наискосок пробросила мелких рябиновых листьев и тут же легко, неуловимыми движениями впечатала их вторым слоем под осиновую, зубчатую шерсть. Вот так. Сделано. Туп. Ток-топ. Будто шрам протянулся по щиту, кривой, хлесткий, светлый. Рябина была прозрачно-зеленой, весенней, совсем молодой, где уж нам осенних красок. Но стоило Эльге вплести ее в букет, как она приобрела пугающий, густо-алый оттенок. Вот она, память о мятеже. Кровь, постыдный страх, предательство. Темная, перечеркивающая не щит, но душу рана. Очень хорошо. Каршетт тревожно застыл, потом пошевелился.