Эльга долго смотрела, как в щели между половинками полотняного завеса место дома мастера Криспа занимает стена лекарского прихода, как с поворотом ее заслоняет кирпичная арка, как арку в свою очередь замещает дом с мансардой. Ходила она мимо него или не ходила, уже и не вспомнить. Фургон катил медленно. Мимо, кажется, шли люди. Гуммин звенел голосами, где-то лаяла собака, что-то хлопало и скрипело. Солнце то пропадало, то яркими треугольниками и линиями проступало на полотне. Цокали копыта. Дно фургона было застелено свежей соломой. Эльга дышала ее сухим, сладковатым запахом и тискала тощий новый сак. Осознав вдруг, что старый, собственноручно сшитый сак остался в комнате наверху, она едва не разрыдалась. И с Рыцеком проститься не довелось – носился где-то по своим кошачьим делам. – Эй, – приподняв полог, заглянул внутрь Сарвиссиан, – как зовут? Эльга торопливо мазнула рукавом по глазам. – Эльга. Эльга Галкава. У Сарвиссиана было грубое, с резкими морщинами лицо. Крупный нос, вислые усы, строгие глаза под густыми бровями. Внутри него шелестели каштан и сухой тополь, пощелкивал ветвями скрипучий карагач. – Тогда Эльга, Эльга Галкава, – сказал он, – выползай наружу и садись рядом. – Зачем? – Затем, что погода хорошая. Посчитав, что больше говорить нечего, Сарвиссиан опустил полог. Мол, хочешь – сиди в одиночестве. Как кто? Как дурочка. Помедлив, по тюкам с одеждой и одеялами Эльга перебралась в переднюю часть фургона. – Ой. Отразившееся в окнах солнце ослепило. – Осторожнее. – Сарвиссиан помог ей перекинуть ногу через широкую, подбитую козлиной шкурой скамью. – Села? – Да. Эльга вытянула из фургона, зажала между колен сак с листьями. Сарвиссиан покосился, но ничего не сказал. Какое-то время ехали молча. Гуммин кривил улочки; как листву, рассыпал по тротуарам пешеходов, напирал домами, но скоро сдался, лопнул широкой площадью с помостами у городской стены и проломом между двух башенок. Северные ворота. Ленивый зевок стражника. Сарвиссиан подстегнул лошадей. – Так ты мастер, значит? – спросил он. Они разминулись с телегами, на которых в низких клетках на продажу везли свиней. За телегами торопился десяток путников. Эльге захотелось вдруг остановить время – она поразилась сосредоточенному движению, скупому напряжению лиц, угрюмой усталости ссутуленных плеч. Набить бы букет. – Да, – кивнула она Сарвиссиану, отклоняясь и ныряя в фургон за доской, – я мастер. Начинающий. – У меня младший тоже, – со вздохом сказал извозчик. – Ушел в железные мастера. Говорят, где-то в Кратине их учат. Вырвавшаяся из тесной городской застройки дорога разродилась ответвлениями-ручейками. – В Амин же едем? – уточнил Сарвиссиан. – Да. – Тогда нам налево. Лошадки повернули, следуя его понуканию и управлению с вожжами. Мимо поплыло прозрачное редколесье. Эльга рассыпала листья по доске, быстро собирая узор. – Это мастерство твое? – спросил Сарвиссиан, косясь. – Да, я – мастер листьев, – сказала Эльга. – Никогда такого не видел. Эльга набила желтый песок дороги, телегу со свиньями, легким, голубоватым ивовым листом наметила небо. – Здорово, – сказал Сарвиссиан. – Еще не закончено. – То есть просто делаешь картины из листьев? Эльга улыбнулась. – Однажды мастер так вызвала дождь. – Погоди-погоди. – Сарвиссиан даже лошадок остановил. – Это правда, что ли? Ты же про Дивий Камень, да? – Ага. – О-о! – В голосе извозчика засквозило уважение. – А у нас гадали, выдумки или нет. Лилея да Грачиха соседская день языками чесали. Он щелкнул вожжами, и лошадки послушно продолжили путь. На букете тем временем появились путники в темных – тополь и живица – дорожных плащах, но стремительного, беспокойного движения Эльге передать так и не удалось. – Я еще мало что умею, – сказала она, – вот мастер Мару… Ноготь легко распорол букет. Брызнули ломкие цветные осколки, посыпались вниз, на подножку, на ухабистую лесную дорогу. Несколько взмахов руки – и от лиственного пейзажа не осталось и следа, одни углы – правый верхний, ивовый, нижний левый, бузинный. – Ну вот, – огорчился Сарвиссиан. – Хорошая картинка была, госпожа мастер. Чего ж сразу-то? – Извините, – сказала Эльга. – Дали б мне, я б в избе повесил. – Она пустая, быстро облетела бы. – А не пустые какие? – От которых сердце просыпается. Или ты понимаешь что-то. О себе. – Хитро. Эльга очистила доску окончательно. – Это не хитрость, это мастерство. – А мне можно, – спросил Сарвиссиан, покряхтев, – ну, такую вот картинку? – Для чего? – Ну, как… Для души. – Любоваться? – Можно и любоваться. – Я подумаю, – сказала Эльга. Лес, густея, плыл мимо. Иногда елки подступали совсем близко к усеянным хвоей, рыжим колеям, и колючие лапы обмахивали фургону бока и крышу. От одной ветки с хищным пучком коричнево-зеленых игл на конце Эльге пришлось даже увернуться. Потом стало просторней, ельник слева отступил, выдавив к дороге несколько домов, обнесенных общей оградой. За домами, впритык к лесу, желтел куцый пшеничный пятачок. Носились дети и цыплята, в луже под репейником лежала с выводком свинья. – Остановимся? – спросил Сарвиссиан. – Только ж выехали, – сказала Эльга. – Ну, перекусим, не успел с утра, – сказал Сарвиссиан. – А потом сразу до старой смотровой шиги – без остановок. – Хорошо. В сердце Сарвиссиана набухали розовые и ромашковые лепестки. Эльга улыбнулась про себя – все насквозь видно, ничего утаить нельзя. Ни любви, ни ожидания встречи. Пальцы сами потянулись к листьям. Фыр-р-рс! – первый отряд занозил доску, наметил узор. Чуть-чуть подвинуть кривицу, расправить ромашковую головку. Фыр-рс! Вторая горсть упала, оформляя предмет чувств извозчика. Женщина. Крупная. Смешливая. С ребенком.