Иссимский вейлар мало чем отличался от Эрзимского, в котором находились и Эльгино Подонье, и Дивий Камень. Те же заборы, те же дома, разве что побогаче, каменных побольше. Те же низкие стены вокруг городков, те же лавки под навесами и мощенные камнем узкие улицы. И люди те же, пусть рубахи были свободней в вороте, пояса – с бляшками, а кофты и малахаи – длинней в рукавах. Стражник в воротах и вовсе стоял в доспехе, жадно ловившем отблески потрескивающего факела. Погромыхивая начищенным железом, он вышел из будки и смело заступил лошадям дорогу. – Кто такие? – Мастер листьев Унисса Мару. – А печать есть? – Стражник попался подозрительный. Унисса закатала рукав. – Смотри. – И у меня. Подвернув ткань, Эльга выставила и свою руку – тощую и бледную куриную лапку рядом с загорелой рукой мастера. – Мастерам въезд свободный, – с огорчением произнес стражник, разглядев зеленоватые пятна печатей. Он отошел в сторону, хлопнув одну из лошадок по крупу. – Доброй дороги. – Долгой жизни, – отозвалась Унисса. – Н-но! Щелкнули вожжи. Фургон двинулся с места. – Если негде остановиться, – сказал стражник, идя вровень, – то через улицу есть постоялый дом Гуга Меермина. – Родственник? – усмехнулась мастер. – Тесть, – вздохнул тот. – Сожалею. – Пропади он пропадом, – сказал стражник и укрылся в нише у ворот. Город готовился ко сну. Фургон въехал в Гуммин, усыпанный желтыми пятнами окон, словно осенней листвой. – Эх, уже и не помню куда, – сказала Унисса и направила лошадок вправо, в темно-синий рукав улицы, обжатый угловатыми силуэтами домов. Звонко зацокали по булыжникам копыта. Над козырьком фургона плыли ветки, дымы и звезды. Где-то звякал колокольчик, тявкала собака. По каменному водостоку журчала вода. Они миновали горбатый бревенчатый мостик, свернули еще раз, оцарапав борт о вывеску с железным сапогом на цепи. Стукнула дверь, кто-то шмыгнул прочь от фургона. Над редкими фонарями вились мотыльки. – Ага, – сказала Унисса. Кое-как развернувшись в узком каменном мешке с глухой, не имеющей проезда аркой, она направила лошадок в щель переулка. Колеса прокатились по луже. Из синевы выплыл дом и, отвалившись в сторону, сменился кривым забором. За забором выросла башенка с тусклым огоньком на вершине. Фургон проехал чуть дальше, пока лошадки не уперлись в ворота. За воротами, чуть в стороне, темнело здание. Ни капельки света в окнах. Унисса спрыгнула на землю. – Сиди здесь, – сказала она Эльге. – Да, мастер Мару. – Девочка поплотнее запахнулась в плащ. – Мы будем здесь жить? – Посмотрим. Унисса обошла лошадей и скрылась в дверце рядом с воротами. Раздался глухой стук, и косые створки со скрипом раскрылись в темноту. Лошадки пошли туда, помахивая хвостами. Вокруг зашелестела трава, высокая, выше колес. Эльгино зрение выхватывало стебли и колючие головки репейника, скребущие о фургон. Махнуло ветвями дерево. – Ну, вот, – сказала Унисса, объявившись рядом, – приехали, слезай. Эльга осторожно перебралась по сиденью на ее сторону, подальше от репейника, и спустила ноги. – Иди к дому, – сказала мастер, возясь у ворот с засовом. – Темно, – сказала Эльга. – Тогда жди меня. Засов наконец сомкнул створки. Унисса пропала, и Эльга замерла, ловя ночные шорохи. Пофыркивали лошади, над макушкой девочки, повинуясь движениям ветра, пролетел лист, и она испуганно вжала голову, думая о ночных птицах и летучих мышах. Качнулся, скрипнул фургон. Эльга поближе подошла к лошади в упряжке и положила ладонь на ее теплый, чуть подрагивающий бок. Так было не слишком страшно. Она вздрогнула, когда в фургоне что-то стукнуло. Спустя мгновение на ворота плеснул свет, и с фонарем из свечи, заключенной в стеклянный колпак, Унисса спустилась по короткой лесенке на землю. – Пошли, – сказала она Эльге. Пятно света, покачиваясь, обозначило почти заросшую тропку. Камни, из которых был сложен дом, до окон затянул бурый мох. Местами он забирался и выше и, кажется, даже претендовал на крышу, покрытую дранкой. Большой плоский камень служил крыльцом. В щеколду узкой двери была вдета дужка ржавого замка. – Подержи. – Унисса передала Эльге фонарь. В близком грязном окне девочка отразилась неясным силуэтом. Почудилось, что внутри, в доме, кто-то стоит напротив. – Кыш-стыш, – прошептала Эльга. Вроде бы помогало от всяких страхов лучше, чем «Ёрпыль-гон», но Рыцек, конечно, поспорил бы. Тем временем мастер вытянула из-за ворота платья шнурок с ключом, вытерла о ладонь бородку и подступила к двери. Железо зазвякало о железо. Крац-крац. И снова – крац-крац. А потом – крац-крац-криц-ца. Замок упорствовал. – Подсвети-ка, – сказала Унисса. – А то до утра тут прокопаемся. – Да, мастер Мару. Эльга подступила к двери. На серое дерево легло золотистое пятно. Какой-то потревоженный паучок спрятался в щель между досками. – Ближе. Ага. Ключ сказал: крыц-крыц, и замок, отщелкнув дужку, обессиленно повис, словно и сам уже устал держаться. Унисса выдернула его из проушин и толкнула дверь. В протяжном скрипе темнота отступила от порога, открывая серые стены, заполненные букетами самых разных форм и размеров. – Ну вот, – сказала Унисса, подталкивая ученицу, – заходи. Эльга подняла фонарь выше и шагнула внутрь. Чихнул пылью коврик. В глубине дома что-то стукнуло. Свет пробежал по букетам, заставляя их вспыхивать потускневшими, но все еще живыми красками. Чужие лица внимательно смотрели с них на Эльгу. – Не стой. Унисса закрыла дверь. – Здесь, конечно, грязно, – сказала она, – но это мы завтра с тобой поправим. Года четыре здесь не была. – А чьи букеты? – спросила Эльга, переходя из прихожей через широкий проем в большую комнату. Единственной мебелью в комнате была длинная скамья с резной спинкой. Несколько подушек на ней были проедены мышами. Горками лежал пух. – Частью – мои, частью – мастера Криспа. Но листья, как ты знаешь, долго не держатся, – сказала Унисса. – А это кто? Эльга приблизила фонарь к большому букету в раме. На букете, вытянувшемся под самый потолок, стояла девочка с желтыми соломенными волосами – светлые глаза сощурены, губы упрямо сжаты, весь вид ее говорил, что она обижена, но старается этого не показать. На ней была длинная, до колен, накидка, выцветшая из синего в серый цвет. Коленки – голые. В ногах комочками лежали листья. На запястье зеленела печать. Эльга подумала, что именно ее фигурку она видела через стекло. Какие уж тут кыш-стыш… – А это, – Унисса встала рядом, и на лице ее появилась легкая улыбка, – это, милая моя, я. Лет двадцать уже, наверное, этому букету. Даже не знаю, как еще держится. По краям, видишь, совсем облетел. Эльга подступила ближе, разглядывая крошащийся лиственный слой внизу рамы. От букета горьковато пахло и до защемления сердца веяло желанием идти до конца. В девочке не было обиды, поняла Эльга. То, что казалось обидой, на самом деле являлось целеустремленностью.