– Я не взял кимоно, – успел сказать Даня, прежде чем Валик втолкнул его в спальню и запер дверь. Спальня была такой, какой Даня ее и представлял: вся заставленная книгами и завешанная картинками на варяжскую тему. Имелась даже копия балябинского рунного камня, вылепленная из пластилина, а на шкафах громоздились плюшевые звери, включая мартышку, очень похожую на хозяина спальни. – Самураи, самураи, – пробурчал Валик. – Надоели со своими самураями! – Он пошевелил компьютерной мышкой, пробуждая ноутбук от спящего режима. На мониторе возник туннель метро и смазанный поезд. – Сразу к делу. Я целый день копался в Интернете. Легендам о поездах-призраках больше ста лет. Их видели по всему миру. А кое-кто даже катался на них. Представляешь, сел ты в вагон как ни в чем не бывало, глядь: а вокруг тебя скелеты! Скелет читает газету, скелет счищает скорлупу с вареного яйца. Скелет-кондуктор просит предъявить билет. – Жуть! – протянул Даня. – Она самая. Но чаще поезда-призраки – это просто тени, скользящие по подземным туннелям. Говорят, они заблудились во времени. Пропали между станциями в прошлом или в будущем и не могут нигде остановиться, никуда не могут прибыть. – А про поезда-памятники-призраки в Интернете что-то пишут? – Не-а. Но в одном российском городе есть авиапамятник, и несколько людей слышало гул, будто он готовился к взлету. – И это все? – Даня разочаровался. – Просто байки из сети? – Будто ты узнал больше, – обиженно пробормотал Валик. – Допустим, узнал. – И Даня поведал другу о фотографии, упавшей вчера со стены. – Очень любопытно! – Валик поцокал языком. – Как я сразу не подумал? – О чем? – О том, что без прошлого нельзя понять настоящее. Нужно узнать все о подноготной этого паровоза. Завтра же расспросишь дядю Витю про его деда. – А что такое подноготная? – Даня посмотрел на свои ногти. – Это значит тайна, которую от нас скрывают. Так говорит профессор Черныш. И еще… Пустая моя голова! Еще тебе обязательно нужно будет сходить в музей. Там хранят архив, посвященный Великой Отечественной. И про паровоз там наверняка есть! – А ты разве не пойдешь со мной? Валик потупился: – Мне нельзя в музей. – Почему? – Между нами? Клянешься никому не проболтаться? – Клянусь! – Здоровьем клянешься? – Валик подозрительно сощурился на Даню. – Смотри, проболтаешься – заболеешь свинкой. – Да я уже болел. В детстве. – Ничего, не умрешь, второй раз заболеешь. – Ну, ты расскажешь уже? – Даня утомился спорить. – Хорошо. – Валик вздохнул. – Помнишь, я говорил о приятеле, которого родители заставляют посещать психолога? Так вот, я обманул. Это меня водят к психологу. Это мне не поверили папа с мамой. – Не поверили во что? – В то, что я видел в музее месяц назад. – Валик отворил гардероб – наружу вывалился ком из футболок, носков и плавок. Из вороха одежды друг вынул книгу. Даня удивился, что книга валялась в гардеробе, учитывая то, с какой аккуратностью, по жанрам и авторам, были расставлены остальные тома на полках. – Я сталкивался с необъяснимыми явлениями и раньше. В апреле одно чуть не убило меня. Даня смотрел на друга расширившимися глазами. А на Даню с книжной обложки смотрел пренеприятный самурай. Глава 8 Берегись мертвого самурая! В школе Валика считали чудаком. А еще, не без основания, зазнайкой и выскочкой. В точных науках он был хорошистом, в гуманитарных – отличником, на истории его рука вовсе не опускалась. Девочки закатывали глаза. Мальчики гримасничали. Сказать по правде, и учительницу энтузиазм Валика утомлял. Далеко не все, что генерировал его речевой аппарат, имело отношение к теме урока. Валик сыпал фактами, от которых окружающих тянуло зевать, неуверенность в себе прикрывал заносчивостью, а ранимость – напыщенностью, зачастую бывал отвратительно надменным. И сам от этих своих качеств ужасно страдал, наблюдая со стороны, как одноклассники вместе отмечают дни рождения и ходят на пикники. – Что я забыл на ваших пикниках, – бормотал он под нос. – Сначала книжки умные почитайте, а потом я подумаю, дружить с вами или нет. Учился на год младше робкий мальчик, который постоянно молчал и, выпучив глаза, слушал тарахтение Валика о феодальной Японии – слушал, если честно, потому, что у него не было другого выбора, а глаза пучил, чтобы не задремать. Мальчик все набирался смелости попросить не ходить за ним, но так и не решился, а потом уехал из Балябино – не из-за Валика уехал, по другим причинам. И даже такого приятеля Валик лишился. Мама очень переживала. Советовала держать при себе тысячу и один факт про самураев и научиться слушать собеседника. Валик только дулся. Надутым до предела после уроков он ходил в краеведческий музей. А уж там сдувался и становился самим собой. Добрым, скромным и очень одиноким мальчишкой. Располагался музей в бывшем купеческом поместье, добротном деревянном здании с резными ставнями. Здесь Валику было хорошо и комфортно. Он давно вызубрил надписи на табличках во всех шести экспозиционных залах. И сотрудники привыкли, не обращали внимания на школьника, который приходит в музей как к себе домой. Тем более Валик никому не мешал. Сидя в уголке, делал уроки или читал книжку, а когда проходили экскурсии, полушепотом повторял за гидом: «Посмотрите направо – вы видите типичную крестьянскую печь девятнадцатого столетия; посмотрите налево – перед вами рунный камень, самый древний в этом музее, но при этом самый новый наш экспонат». Валик точно захотел бы стать экскурсоводом, если бы раз и навсегда не решил стать экспертом по самураям. Это был обычный день. Вернее, вечер. Проведя в музее несколько часов, Валик шел домой. Он был сегуном – то есть полководцем, – а вокруг утопала в сакуре – то есть в лужах, – земля его клана – то есть ПГТ Балябино. И так замечтался юный сегун, что лишь на пороге дома обнаружил нехватку рюкзака. А значит, и ключей, и учебников. Солнце ползло к горизонту, на небе уже появилась луна. Боясь, что музей закроется, Валик мчал по тропинке. Папа никогда не поднимал на него руку, но хуже взбучки был усталый папин взгляд, как бы удивляющийся: «Надо же! Сын полицейского, а такой бестолковый!» Валику повезло – музей был еще открыт. Глухая смотрительница баба Шура прикорнула на посту в вестибюле. От ее храпа аж вибрировало старое здание. Валик прошмыгнул в нужный зал. Лампы были погашены, но света из окон хватало, чтобы не разбить глиняную посуду. Рюкзак висел на спинке стула. На самом стуле лежала любимая книжка Валика про самураев. Хорошо, что он штаны свои не забыл, замечтавшись. Валик подобрал книгу, навьючил рюкзак. В этот момент за спиной заскрипели половицы, чья-то тень скользнула по стене. – Это я, баб Шур! – Валик повернулся. Вместо пожилой смотрительницы в сгущающихся сумерках стоял самурай. Валик решил, что сбрендил. А потом его осенило: ну естественно! Розыгрыш! Кто-то, знавший об увлечении Валика, притащил в зал манекен, а сам спрятался, например, за крестьянской печью. И все снимает на телефон. Валик не позволил выставить себя кретином. Он задрал подбородок и выпятил грудь. Гоголем обошел[3] вокруг самурая. Он признал, что шутники проделали блестящую работу. Манекен был как живой. В опущенной руке сжимал точную копию короткого меча сето. И надо же, был одет по всей исторической строгости, в соответствии с эпохой Гэмпэй. Настоящий такой костюм стоил бы баснословных денег! Единственный минус: доспехи совсем износились, сгнили шелковые шнурки, проржавели металлические пластины. Из-под наплечников вырос… что это? Бамбук? Да, ростки бамбука. Они же пробили ржавый нагрудник. «Ведь его будто срисовали с обложки моей книги, – подумал Валик. – Тот же рогатый шлем кабуто с назатыльником, та же маска мэнгу, только все очень древнее…» Предполагаемые шутники вылетели из головы Валика. Он всматривался в темное пространство между верхним краем жутковатой маски и нижним краем шлема, но не видел лица «манекена» – лишь темноту и пару бамбуковых прутиков, торчащих из щели. – Коннитива, – сказал Валик, что по-японски значило «здравствуй, ржавое пугало, я тебя совсем не боюсь». Иллюстрируя сказанное, он постучал кулаком по нагруднику. В ответ в темноте над маской загорелись белым огнем плошки глазищ. Заскрежетав, самурай взмахнул мечом. Физрук из балябинской средней школы был бы поражен, увидь он, какую скорость умеет развивать не самый его одаренный ученик. Одна беда: бежал Валик в глубь зала, то есть в тупик. Там он и замер, прижавшись спиной к музейной витрине и тяжело дыша. Самурай наступал, неуклюже переставляя ноги. Медленно, но неотвратимо. Железная перчатка скрипела на рукояти меча, загнутое лезвие резало воздух. Терлись друг о друга пластины доспехов – хуже звука Валик не слыхал. «Зомби, – подумал Валик. – Зомби-самурай!» Расстояние между рогатым японским воином и школьником из поселка Балябино сокращалось. – Теть Шур! – заверещал Валик. Самурай вырос над ним во весь свой немалый рост. Рука с сето начала подниматься. «Если тебе страшно, – как-то сказал ему папа, – просто расслабься и посчитай до трех». Валик не успел бы и до одного с четвертью посчитать. И расслабляться не стал. Он поднырнул под железную руку. Меч ударил по витрине, осколки стекла зазвенели о латы. Лезвие запуталось в стопятидесятилетнем платье невесты. Самурай выдернул его и рубанул не глядя. Соседняя витрина осыпалась, период энеолита[4] смешался с ранним средневековьем в общую груду камня, бронзы и бересты. Валик на четвереньках драпал к выходу, цепляясь за половицы и полосы тусклого света, падающего из окон. Свет покидал помещение. Перед глазами все прыгало: горшки, репродуктор военного времени, рунный камень. На фиг Японию! Лучше изучать варягов! Добравшись до середины зала, Валик обернулся. Хрясь! Меч разбил витрину с монетами. Хрясь! Приказала долго жить витрина с образцами ручного ткачества. Самурай шагал, круша все на своем пути. Топорщились ростки бамбука, развевалась подранная накидка, яростно кривлялась маска мэнгу. Засмотревшись на зомби, Валик поскользнулся и упал. Он успел мысленно попрощаться с папой, мамой и мальчиком, который пучил глаза и так любил слушать его истории. Меч сето взмыл к потолку… Самурай застыл. Глаза погасли. Вспыхнули.