Сила гравитации уже напевала свою песню рукам, державшим молот над ее головой. Но ведь в том-то все и дело? Гравитация. Гравитация истории, гравитация сковавших их правил: приказы, полученные Кайеном от отца, взвалили на его могучие плечи всю тяжесть будущего гильдий и, может быть, самого города; исполненные безумия преступления Ноно проистекали из слепого инстинкта самосохранения; стой здесь сам князь Ффлэн, была уверена Пурити, он бы смог перечислить множество причин, почему ключ к Оружию не должен попасть на язык ни единой певчей пташке. И в то же время она была столь же уверена, что ни один из вышеупомянутых не сумеет по-настоящему оценить тот акт разрушения, к которому столь старательно подстрекал. Поэтому они попытались переложить это дело на Пурити. Она-то, в отличие от них, не станет потом терзаться угрызениями совести – что ж, в этом юная Клу была с ними вполне согласна, хотя и сомневалась, что ее мотивы хоть в чем-то схожи с теми, что управляли ими. Она была готова уничтожить Краски Зари из одной только безысходности – сильного и чистого чувства, но на сей раз пришла подготовленной… и собиралась воспользоваться правилами, чтобы изменить игру. Она повернет ход истории к другому будущему. Ноно издала настороженный вздох. – Я задала тебе вопрос, девчонка! Пурити посмотрела на подругу и немного расслабила руки. – Просто помедлила, чтобы насладиться важностью гравитации, Ноно. В следующее мгновение Клу обрушила молот. Один из семи витражей разлетелся на осколки. Битое стекло посыпалось ей под ноги; переливающееся всеми цветами радуги святотатство, сверкающее, подобно сокровищам дракона. Гранат, роза, подсолнух, цикламен, виридиан, кость, полночная тьма… Ноно кивнула, указывая на остальные, и Пурити не стала возражать – песня была написана у основания каждого из витражей. Глаза Клу метались, изучая ноты, сохраняя их в памяти. В такой замечательной, когда дело касалось фактов, дат и страниц, которые Пурити читала один лишь раз в жизни, и такой скверной, когда речь заходила об именах и лицах. Клу, к своему стыду, обнаружила, что молча молится, чтобы память не подвела ее на этот раз. Под ее ударом рухнуло еще одно древнее стеклянное окно. Затем еще одно, и еще, пока сама она изучала письмена, хранившие в себе Оружие. Подойдя к последнему витражу – тонкой пластине древнего стекла, подвешенной в стальной оправе, – Пурити помедлила. Эта Краска Зари изображала женщину с красными пятнами на боку, водружающую на собственную голову уродливую черную корону. Это окно было самым старым из всех, а потому и самым оплывшим, и прошедшие века превратили пятна в струйки крови, а корону – в пожирающую голову женщины тварь из кошмаров безумца. Ощутив укол вины, Пурити оторвала взгляд от рисунка на стекле и в последний раз посмотрела на размытый черно-золотой прямоугольник под ним, чтобы написанное в нем раскаленным клеймом отпечаталось в ее памяти. Затем она ударила молотом снизу вверх и проводила глазами осколки, рассыпавшиеся по залу. Послание из глубин вечности было уничтожено. Пурити выпустила из пальцев рукоять. Молот описал дугу и, гремя по напольным плитам, канул в историю. – Умница, девочка. Сегодня, юнга, ты прославила свое имя. «Юнга? – Пурити улыбнулась. – Она продолжает говорить как пират, потому что ничего больше о жизни не знает». – Эй, пацан! – Ноно ткнула Кайена мечом. Клинок пронзил его руку, как масло; каменщик закричал от боли, и Убийца засмеялась. – Беги. – Боюсь, я не могу, мисс Лейбович. – Хочешь умереть? Или лучше будет сказать: Умереть? Беги или делай свой выбор, пацан. – Кайен, – кивнула Пурити, – уходи. Прошу тебя. Она сама не знала, что случится, если он останется. «Быстрее», – одними губами добавила Пурити. Кайен заставил себя подняться и стал осторожно взбираться по лестнице, хотя Клу понимала, что он не станет уходить далеко. Пусть Ноно пока посмеется, ведь Пурити приготовила для нее нечто восхитительное, то, о чем Лейбович мечтала так долго, – равенство. Ступая по осколкам полумиллиона лет, девушка будто шагала по дороге, выстланной острыми звездами, уходя от причиненных ею разрушений. Ноно Лейбович наблюдала за ней с выражением, которое, как понимала Клу, должно было изображать матросское ликование. «Так и представляю себе попугая у нее на плече». Внезапно в груди Пурити родился истеричный, совершенно не подходящий случаю хохот, и она заморгала, смахивая слезы и стараясь не рассмеяться вслух. Надо было петь. Пока меж стен еще мечется эхо ее ударов, она может использовать Оружие; оно сохранялось в воздухе – разрушенная песня колоколов, звенящая высвобожденной, рассеивающейся силой. Во всяком случае, Пурити надеялась, что та рассеивается, ведь иначе она совершила этот акт вандализма напрасно. Девушка закрыла глаза, перед ее внутренним взором всплыли черно-золотые прямоугольники, и она расслабилась, приводя свой план в исполнение. Если она для чего и была рождена, так именно для этого: легкая музыка для званых завтраков, фортепьяно для творческих вечеров, пение под аккомпанемент арфиста во время праздника в честь помолвки. Она никогда не обладала идеальным слухом, и у нее не было времени репетировать песню Красок Зари, но Пурити все равно приступила к выполнению своего плана с нахальством, присущим дочерям привилегированных семей. Тихий напев, сорвавшийся с ее губ, постепенно становился громче, сплетая ткань мелодии, и глаза Ноно расширились от ужаса… и понимания. – Нет! Пурити, мы же на одной стороне! «Мы определенно не на одной стороне, одержимая ты Убийствами тварь», – хотела сказать ей сейчас Клу, но для этого пришлось бы прерывать пение. Пурити ожидала, что Ноно попытается удрать или предпримет что-либо для самообороны, но нет… Быть может, ничего бы не вышло, затяни близняшка сейчас ту же песню? Почему она не пытается сбежать или не воспользуется своим удивительным талантом к бою на мечах? Потому что ей не позволяет песня. Даже протестующий голос Ноно истончался, таял, как мед, а руки взмахивали все менее и менее яростно, будто у механической игрушки, у которой кончается завод. Во взгляде ее парализованно застыла паника. Пурити не могла заставить себя отвернуться от этого зрелища. Как и в случае с молотом и Красками Зари, она чувствовала обязанность довести жестокое дело до логического завершения. Секрет Оружия Совет Невоспетых хранил сотню тысяч лет, а может, и того больше. Сегодня целью Пурити было либо полностью уничтожить его, либо вновь завесить покровом тайны. Девушка одновременно надеялась, что разрушение Красок Зари лишит песню силы и что этой силы, еще звеневшей в воздухе, хватит на один, последний, раз. Песня не была длинной, но заканчивалась на том же, с чего и начиналась, свиваясь в кольцо, и Пурити пела снова и снова, почти машинально подбирая нужный ключ к арпеджио. «Что ж, уроки музыки прошли не совсем впустую», – подумала она, наблюдая за тем, как застывшее на месте тело Ноно начинает утрачивать цвет, а затем и плотность. Клу смотрела, как ее бывшая почти подружка умирает. Она не переставала петь, и высокие ноты подобно кинжалам вонзались в Ноно. «Ненавижу тебя. – Пурити вкладывала в мелодию всю душу, вспоминая, как соперница пообещала следующим шагом расправиться с бароном Клу. – Мы и так натворили достаточно мерзостей, потроша других девушек за то, что те нарушили выдуманные нами правила моды. Мы все чудовища. А я теперь тоже стала Убийцей». Ноно думала, что оставит руки своей матери чистыми, но в итоге измарала в грязи всех. Вначале исчезли глаза, а потом и остальное лицо. Пока Пурити тянула сверх положенного мотивом срока последнюю ноту, в воздухе еще висел тонкий силуэт, а затем Ноно просто исчезла – призрак ее тела растворился, точно облачко тумана в дыхании утреннего ветерка. Пурити остановилась на полуноте, совершенно ошеломленная необратимостью сделанного только что. Она стояла в полном одиночестве среди осколков Красок Зари, и свет белых каменных стен играл на ее лице – лице Убийцы. Глава двенадцатая Жизнь – прескверная штука. Она постоянно разбивает надежды и побеждает меня, а я хочу, чтобы она никогда не кончалась. Уинстон Черчилль. Дженни в космосе Тень существа по имени Чезмаруль обхватила Купера, подобно морю, овладевающему тонущим кораблем. Он казался себе ветром или светом звезды в безвоздушном «не-месте», не способном содержать ни единого дуновения, ни единого фотона. Город, мчавшийся навстречу, был далекой точкой в украшенной драгоценными камнями бездне далеко внизу – разноцветном мельтешении света, в котором Купер узнал многочисленные миры. Мультиверсум. Колесо миров крутилось, словно юла, подвешенная на невидимой нити и установленная на крохотной площадке, каковой являлся Неоглашенград. Между незримым апексом и застроенным домами надиром кружило все Творение – свет, сплетающийся со светом в бесконечном танце. Среди света Творения Купер различал триллионы маленьких огоньков – крохотные светлячки смертных жизней – и куда меньше тускло пылающих сердец Первых людей, похожих на изумруды, затененные прочими драгоценностями на платье. Светлячки и их старшие собратья мельтешили по поверхности миров, и хоть их перемещения могли показаться случайными, но в них угадывалась некоторая осмысленность; они были если не упорядоченными, то хотя бы согласованными. Сердца служили моторами жизни, они просыпались, просыпались и просыпались, излучая одиночество и надежду. Но что-то было не так. Одни огни пылали слишком ярко и как-то судорожно дергались, а другие неравномерно пульсировали, то почти полностью угасая, то, замерцав, возвращаясь к жизни. Спускаясь к городу по спирали, Купер почувствовал смрад, ударивший ему в ноздри, – запах забившейся канализации, протухшей сточной ямы. Помои, гниющая требуха и плесень, невидимая плесень, наросшая на сияющих артериях обитаемых миров. Не успел пузырек этой мысли всплыть в сознании Купера, как тот уже оказался среди огней, казавшихся теперь не юлой, но размытым, стремительно вращающимся вокруг снимком космоса. Они все увеличивались и увеличивались в размерах, пока он падал мимо головой вниз, и свет их стекал по его плечам, подобно облаку перегретого газа, окружающего входящую в атмосферу ракету. Далекая точка города также увеличивалась, пока он наконец не стал различать отдельные улицы и парки, а под улицами – перевернутые небоскребы, где Развеянные обустроили свои дома-сталактиты. А еще глубже, прямо под самим сверкающим Куполом, – черно-золотую металлическую сферу, пульсировавшую электрическим светом и… музыкой? Времени попытаться изменить направление полета и направиться к странной машине, погребенной под землей, не было; он падал к н-образному зданию, со все возрастающей скоростью приближаясь к его зеленой мансардной крыше и еще более зеленой траве, окруженной кольцом высокой стены. Деревья загораживали само строение, но Купер разглядел знакомую карету на колесах с красными ободами, покрытую черным лаком. Лалловё Тьюи. Он не успел даже выматериться, когда пролетел сквозь бронзу и дерево крыши. Этажи и комнаты промчались перед его взглядом, словно страницы мультфильма, нарисованного в блокноте, а затем он врезался во что-то твердое, что вышибло из его груди весь воздух. Заморгав, Купер поднял голову и с облегчением обнаружил, что его тело не пострадало; он лежал в помещении, слишком уж похожем на золотой лес-храм, чтобы это было простым совпадением. Похожем, но отличающемся. Сером, а не золотистозеленом; построенном, а не выращенном. Колонны были сложены из костей, но точно так же изгибались, разве что размером были поменьше. Имитируя золотые кроны, над головой возвышались конические своды, набранные из… черепов? С них свисали небольшие изящные люстры, в которых горели лампады. Грудные клетки. Детские грудные клетки. «Просто восхитительно, мать вашу!» – Ты еще, во имя Подземного Короля, кто еще такой? – спросил чей-то голос. – И как вообще сюда попал? Купер попытался подняться на ноги, но потерял равновесие, когда обнаружил, что пол, на котором он сидит, сложен из костей пальцев. Вскрикнув от отвращения, он изо всех сил пытался сохранить самообладание. Неподалеку от него стоял привлекательный мужчина, облаченный в зеленый плащ, накинутый поверх черного камзола. Челка лисьего цвета волос спадала ему на глаза. Сочные губы были совсем чуточку припорошены цветочной пыльцой. В одной руке он держал бедренную кость, а в другой – ведерко с битумом. – Без паники, – поднял руки Купер, вдруг сообразив, что до сих пор одет в одну только клетчатую рубашку да импровизированный саронг. – Я здесь по официальному делу. – Ты же тот, кто был с серым человеком! – закричал слуга, тыча пальцем. – И? – Купер прочистил горло и выпрямил спину. – А ты, должно быть, один из лакеев хозяйки. Тэм прищурился. – Я не какой-то там лакей! Он взвесил кость в руке, а затем обрушил ее на голову Купера. Тот защитился предплечьем и ударил соперника в открывшуюся подмышку. Движение вышло неловким, но своей цели достигло. «И почему я не ходил на уроки самообороны?» – спросил себя Купер, когда его кулак врезался в тело Тэма. Ему удалось пробить подмышечный нервный узел, и рука слуги мгновенно безжизненно повисла. – Маб[39], больно! – прорычал Тэм, пытаясь сморгнуть выступившие слезы и баюкая пострадавшую руку, под которой сплелся клубок боли. Мужчины переглянулись и достигли молчаливого согласия в том, что бойцы из обоих никудышные. Тэм слишком боялся сломать ноготь, а Купер просто не сумел бы как следует ударить. – Слушай, давай ты просто не будешь мне мешать? – вступил в переговоры Купер, делая вид, будто в том, что он вдруг оказался в костяном подвале у своих врагов, нет ничего пугающего. – Вот дурак! Неужели и я когда-то был таким же зеленым юнцом? – Голос Тэма звучал устало. – Пойми, не мне решать, мешать тебе или же пропустить, но скажу тебе одно: то, что ты здесь, избавляет мою госпожу от необходимости предпринимать новую попытку похищения. А теперь опусти руки и следуй за мной, – взгляд Тэма метнулся на промежность незваного гостя, – иначе маркиза найдет, что тебе отрезать, кроме пальца. – Купер предпочел промолчать, и тогда Тэм, кивнув, добавил: – Вот и славно. Не желаешь ли чашечку кофе? Когда они поднялись по лестнице, Тэм, за неимением лучшей идеи, сопроводил гостя на кухню, где тот, сгорбившись, опустился на табурет. Купер обвел взглядом огромное помещение, выложенное белой плиткой, с огромными, словно ванны, стальными раковинами вдоль стен и целым войском печей и жаровен; груду керамической посуды, громоздившейся на стойке рядом с ним, украшали красно-черные гербы Окснарда Теренс-де’Гиса. И хотя его спину больше не покрывал плащ невыносимой боли, Купер все равно негодовал на Алуэтт за то, что она перенесла его сюда. Кем бы она ни была, Купер успел прикоснуться к ее подлинному «я», а потому уже не был склонен безоговорочно доверять ее словам. Про себя он обложил ее руганью. «Леди, богиня, морской зверь – кем бы ты ни была, я тебя ненавижу!» Тэм налил кофе, явно не пребывая в восторге от необходимости удерживать Купера до возвращения госпожи. Бард боялся, что сильно ошибся и все испортил, когда проговорился о намерениях Лалловё отрезать палец их гостю, но Купер не делал попыток удрать. Более того, юноша, казалось, вовсе не обратил внимания на известие о предстоящей ему ампутации, что сильно тревожило Тэма и заставляло чувствовать себя неуютно. «И еще мне от этого немного скучно», – добавила частичка его сознания, появившаяся в результате слишком долгого общения с феями. – Должен признаться, ты заставляешь меня чувствовать себя неуютно, – поведал Тэм гостю. – И еще мне немного скучно. Тот просто кивнул. Тэм заломил руки. Купер закрыл глаза и прислушался. «ЛяЛяЛяНеУбегайХммХммОстаньсяПрошуОстаньсяОхОхОхКакМеняЗдесьВсеЗадолбалоХмм». Мысли Тэма, даже его страхи, были удивительно мелодичными и пусть не совсем безумными, но несущими отпечаток чего-то, что Купер мог описать только как образ мышления фей. Сознание, рожденное блужданием за уводящей, путающей следы песней в столетней ночи, – вот как-то так. Куперу все еще казалась непривычной его способность слышать чужие страхи и проникать в суть личности. После того как он оправился от пыток, перенесенных на небоскребе, и притупляющих сознание последствий бреда, сновидений и галлюцинаций, казалось, не только его способности, стали сильнее, но к ним еще добавилось и столь мощное чувство интуиции, что Купер уже и не знал, радоваться ли этому приобретению. Глядя на Тэма, он различал бледно-голубой листочек блокнота над полусферической формы гитарой, паривший у горла мажордома. «Весьма изящная шея, да и вообще он весь ничего, – не смог не отметить про себя Купер, – разве что с косметикой перебарщивает». Руки барда – тот закатал рукава, когда взялся мыть посуду, – оказались куда более мускулистыми, нежели предполагал его тонкий стан, а штаны плотно облегали ноги, особенно подчеркивая красоту бедер и зада. – Как она тебя здесь удерживает? – поинтересовался Купер у лисоволосого слуги. – Пардон? – Тэм повернул голову, делая вид, будто не расслышал. – Лалловё Тьюи. Ты же ее раб, так? Это возмутило слугу. – Конечно же нет! Я не раб! – Затем он неохотно добавил: – Просто не могу уйти и вынужден повиноваться. Купер поболтал оставшейся в чашке гущей: