А любовь… А любовь состоит не только в том, чтобы в стогу валяться. Если уж ты семью заводишь, ты за нее и ответственность несешь. Одну он уже не вынес, как это ни печально признавать. Благовещенский вздохнул. Да, Маша заслуживает лучшего. Хотя… На миг, только на миг он представил себе эту картину. Он сам, вот, как сейчас. Маша с книгой — в кресле напротив. Дети, штук шесть, которые возятся на ковре, Ваня в костюме-тройке, который о чем-то расспрашивает, Петя в мундирчике кадета… Пара пушистых кошек и большая собака с умными глазами довершили картину семейного счастья. Да, это могло бы быть. Но — не будет. А значит, и мечтать не о чем. Благовещенский решительно задавил картинку, убрал ее в дальний угол памяти — и даже сам поразился, как это резануло по душе. Словно острым осколком стекла по обнаженной коже… Не будет такого. Никогда. Больно… Глава 2. Аудиенции и уединенции Ох, не просто так мне Романов карточку-пропуск вручил. Как кусок сыра в мышеловку. В тот же день, к вечеру, мне пришла кучка корреспонденции. Первая — от Храмовых. Приглашение в гости. Отдала Ване — отписаться и вежливо отказаться. Вежливо, понял? Понял, но наверняка поступит, как я. Сначала напишет, что думает, а потом как надо. У меня шеф так писал, кстати, чтобы пар стравить, иногда на заказчиков и всякие организации просто сил не было. Вот он и придумал, чтобы на сотрудников не срываться. Сотрудники-то свои, родные, денежку зарабатывают, на них орать не надо, вы ж молотком по телевизору не шарашите? Вот он и не шипел. На нас. А на всех остальных — можно. Не наживать же себе инфаркт из-за пару-тройки козлов? Пришло письмо от любящего папеньки. Ёжь! ОПЯТЬ!? Меня опять пригласили на чай. Нет, ну ничему человека жизнь не учит. Опять отдала Ване. — Скопируешь мой ответ и отошлешь. — Который ответ? Я на секунду даже испугалась. Так, отошлет, что я взаправду о папаше думаю, вот нам прилетит! Это сейчас я могу жертву изображать, а как только покажешь, что зубы есть… Нет, нельзя. Сочувствуют только несчастным маргариточкам. А несчастным росяночкам не сочувствуют, хотя кому еще хуже приходится — вопрос. Первым-то солнечного света хватает, а вторым тяжко, поди еще, налови себе обед! Все равно. Сочувствуют не тем, кто матерится, а тем, кто размазывает по щечкам слезки. Точно знаю. — Ванька, не вздумай. Парень посерьезнел в одну минуту. — Маш, я же не дурак. Но черновик-то есть? — Возьмешь в гостиной на столе, там папаша его и оставил. — Понял. Третье письмо было от главы юрта — Симеона Михайловича Алябьева. Хм, уважаю. Мудрый мужик, понял, что к нему я не поеду даже под конвоем, и написал, что хотел бы встретиться со мной для обсуждения некоего взаимовыгодного дела. — Напиши, что завтра с утра, — отдала я Ване конверт. И взялась за последний, доставленный с царским курьером, который сейчас пил на кухне чай с водкой. Или водку с чаем? Неважно. Пафосный конверт содержал не менее пафосное приглашение к его величеству. Завтра, на четыре часа дня. Ох, ёжь твою рожь! — Так… Ваня, солнышко, тащи мне "Трафаретник". Будем отвечать. Ваня послушно стащил с полки толстенный том в кожаном переплете. "Трафаретник", собственно, и содержал трафареты писем на все случаи жизни. Обновлялся он раз в десять лет, этого хватало. Высочайшие письма, письма вышестоящим, нижестоящим, девушкам, мужчинам, на все случаи жизни — от назначения тайной встречи до прошения о помиловании. Мало ли что? Мало ли как? Обращаться к людям тоже уметь надо. Обороты можно вставлять и свои, а вот канва… Милостивый государь, или там, Ваше Императорское Величество… На это письмо мне надо ответить самой. А еще… — Вань, будь человеком, пошли Петьку за модисткой. Мне нужно, чтобы завтра с утра мое платье было уже готово. Ваня только вздохнул. — Сейчас пошлю. И вышел. А я вцепилась в лист бумаги. Так, сначала начерно. Ваше Императорское Величество! Для меня огромная честь… Да уж. Щас описаюсь. Только вот не знаю, то ли от счастья, то ли от нервов? * * *