Прошу при обсуждении меры наказания учесть, что подсудимым были совершены тягчайшие преступления, и поэтому кара за содеянное им должна быть самая тяжелая… По совокупности совершенных Чикатило преступлений прошу определить ему исключительную меру наказания — смертную казнь…» Разумеется, из речей представителей обвинения приведены лишь штришки, характеризующие направление обвинения. Можно сформулировать его совсем коротко, буквально в двух фразах: «Действовал сознательно… Определить смертную казнь»… На суде фигурировал еще один документ, о котором ни на минуту не забывали в судебном заседании. Сам Чикатило, когда производил шокирующие всех действия, помнил о нем. Судья, выпроваживая его из зала, тоже помнил. Обвинители, защитник — все они помнили и в доводах своих на него опирались. Давайте и мы ознакомимся с выдержками из этого сугубо научного документа. Из заключения ведущих специалистов Ростовского областного психо-неврологического диспансера и ВНИИ общей и судебной психиатрии имени В. П. Сербсного Министерства здравоохранения РСФСР. 25 октября 1991 года. «…Чикатило Андрей Романович хроническим психическим заболеванием не страдает, обнаруживает признаки психопатии мозаичного круга с сексуальными перверсиями, развившейся на органически неполноценной почве… На фоне указанных расстройств у испытуемого в детском возрасте сформировались патохарактерологичесиие особенности в виде замкнутости, ранимости, повышенной тревожности, склонности к фантазированию… В подростковом возрасте на фоне явлений психического инфантилизма у испытуемого появились нарушения полового развития, которые выражались в нарушении биологической базы сексуальности (ослабленное половое влечение, недостаточность эрекции) и ретардации психосексуального развития с фиксацией на эротической фазе формирования сексуальности и склонности к эротическому фантазированию садистического характера. В дальнейшем у испытуемого на фоне явлений нарушения гетеросексуальной адаптации произошло формирование сексуальных перверсий, которые на ранних этапах (до 1978 года) проявлялись частичной реализацией садистических фантазий на педоэфибофильных объектах, эпизодах фроттажа и визионизма. В последующем наблюдалась прогрессирующая динамика синдрома сексуальных перверсий… Реализация влечения сопровождалась аффективными нарушениями брутально-дисфорической структуры и последующими астеническими проявлениями… Однако указанные особенности психики при отсутствии продуктивной психопатологической симптоматики, болезненных нарушений мышления, памяти, интеллекта и сохранности критических способностей были выражены не столь значительно и не мешали Чикатило во время совершения инкриминируемых ему деяний отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. Как показал анализ материалов уголовного дела в сопоставлении с результатами настоящего клинического психиатрического обследования, в периоды, относящиеся к совершению инкриминируемых ему деяний, Чикатило не обнаруживал также и признаков какого-либо временного болезненного расстройства душевной деятельности. На это указывают данные о последовательности и целенаправленности его действий, наличие борьбы мотивов с тенденцией к первоначальному подавлению возникающих побуждений, длительность подготовки к каждому акту с применением мер предосторожности, соответствующим выбором жертв, дифференцированным поведением в период нахождения в поле зрения возможных свидетелей, сохранности воспоминаний о происходящих событиях, а также отсутствием психопатических расстройств. Потому Чикатило, как не страдавшего какими-либо психическими заболеваниями и сохранившего способность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими в отношении содеянного, следует считать вменяемым. Выявленные индивидуально-психологические особенности Чикатило не оказывали существенного влияния на планирование и реализацию непосредственно криминальных действий, о чем свидетельствует дифференцированность его поведения. Он избирательно подходил и выбору объекта, учитывая специфику обстановки, в соответствии с этим коррелировал свои действия. Однако при совершении агрессивно-насильственных сексуальных действий энергетическая заряженность влечения в сочетании со слабостью морально-этических запретов могли найти отражение в его поведении… В применении принудительных мер медицинского характера он не нуждается». Под документом подписались: председатель комиссии, доктор медицинских наук профессор Б. В. Шостанович; члены комиссии: доктор медицинских наук профессор Ф. В. Кондратьев; доктор медицинских наук Ю. Л. Метелица; кандидат медицинских наук А. А. Ткаченко; психолог-эксперт, кандидат психологии М. Б. Симоненкова; врач-докладчик И. М. Ушакова. Точка зрения государственных обвинителей однозначна: расстрелять. Заключение института не ограничивает суд в определении судьбы подсудимого: он отвечает за свои поступки. Но, признай специалисты Чикатило невменяемым, такое заключение уже стоит как бы над судом, ограничивает его выбор, суд становится процедурой формальной. Он может подсудимого отправить только на принудительное лечение. Когда писались эти строки, суд еще совещался, судьбу Чикатило не определил, о его решении стало известно позже — об этом в конце книги. Если суд согласится с просьбой Государственного обвинения, Чикатило ждет расстрел. А как расстреливают на Руси? Я попытался узнать, и вот что получилось. В перерывах судебных заседаний покурить на крыльцо Дома правосудия выходили прокуроры, защитники, судьи. Часто разговор заходил о казни. Прекращение жизни именем закона, убийство от имени государства, кровная месть общества провинившемуся… Но когда речь доходила до того, как это делается, собеседники, только что словоохотливые, бросали недокуренными дорогие теперь сигареты, уходили. Не знают или не хотят говорить об этом? Делают тайну? Но все же интересно: Чикатило убивал тайно — боялся мести государства. А государство кого боится? Почему никто не знает или не хочет говорить о том, как свершается казнь. Человек должен знать это, чтобы хотя бы бояться процедуры расстрела. Сколько идет суд, только и слышишь: мучить его, гада. Получил одно письмо, в нем подробно описывается механизм, сложный, живодерский, медленно раздирающий Чикатило на части. Прилюдно. На площади. Чтобы мучился. И все видели его мучения. Много ли у нас приговоренных к смерти? Какова здесь статистика? Смертная казнь в России за некоторые преступления сохраняется, но уровень ее применения снижается. Вот данные за последние два года. В 1990 году за преступления, по которым допускается применение смертной казни, было осуждено 4035 человек. Из них к исключительной мере приговорено 223. В следующем году за аналогичные преступления осудили уже 4977 человек, из них к смертной казни — 147. В 1990 году расстреляно 76, а в 1991‑м — 59 человек. Так все же, как содержатся эти преступники от момента вынесения приговора до приведения его в исполнение (иногда это растягивается на годы), какова процедура казни? Работники исправительно-трудовых учреждений категорически отказались дать какую-либо информацию. Зато попался мне дайджест из «Криминальной хроники», который показался интересным. Я его и перескажу. Эмоций вокруг смертников, разумеется, хватает. Информации же объективной, достоверной — крайне мало. Однако попробуем обобщить отрывочные сведения, полученные в разные годы, от разных людей… Чиновники Главного управления по исправительным делам теперь уже не существующего МВД СССР на вопрос о порядке приведения смертных приговоров в исполнение отвечали всегда неохотно и сухо. Вот примерный текст их ответов: «Ничего сверхъестественного не происходит. Существует отработанная и обложенная со всех сторон инструкциями процедура. Весьма, кстати говоря, нехитрая». Далее они переходили к банальностям. Как ни странно, они, эти чиновники, правы. Смертная казнь в Советском Союзе (ну и в России, само собой) низведена до уровня вполне бюрократического отправления государственной функции. Никаких журналистов, никаких телевизионщиков на эту процедуру не допускают. Наши смертники не пишут книг… Кто знает, может и писали бы, но большинству из них нужен для этого профессиональный литератор. На Западе такая проблема решается достаточно просто. И чуть ли не каждый год на прилавках книжных магазинов появляется очередной предсмертный бестселлер. Человека, приговоренного к смертной казни, сразу после вынесения приговора стригут наголо и переодевают в специальную полосатую униформу без карманов. Тюремный врач проводит детальное обследование приговоренного. В прежнюю камеру его уже не возвращают. Смертников перевозят в так называемые кустовые тюрьмы, которые определены как места приведения смертных приговоров в исполнение. Через определенное время статус кустовой получает другая тюрьма. Для смертников существуют специальные одиночные камеры, расположены они отдельно от других, на отшибе. Обслуживает приговоренных специальная бригада инспекторов. Нормы питания обычные. Никаких разносолов им не полагается. Передачи — по специальному разрешению. Проверяются они особенно тщательно. Письма перлюстрируются. Прогулки разрешены только в индивидуальном порядке. Свидания — только с ближайшими родственниками и опять-таки по специальному разрешению суда. Единственный, кто вхож и смертнику, — адвокат. Впрочем, адвокаты этой своей привилегией не злоупотребляют. Визиты эти большей частью формальны. Главная их цель — подготовить и подписать кассационную жалобу и прошение о помиловании. Смертные приговоры у нас выносят областные, краевые, республиканские суды. Стало быть, кассации поступают в Верховный суд России. Если кассационная жалоба оставлена без удовлетворения, можно уповать только на помилование. Оно осуществляется специальной комиссией Верховного Совета, а конечном итоге Президентом, на стол которому ложится то или иное заключение комиссии. Раньше цепочка тянулась в союзные органы. Теперь их нет. Объективно, шансы смертников на жизнь тем самым уменьшились. Но Фактически решения союзных и республиканских органов расходились крайне редко. День и час казни в каждом конкретном случае определяется начальником тюрьмы, прокурором и судом. При исполнении приговора присутствуют начальник тюрьмы, прокурор (или их заместители) врач, палач — исполнитель приговора, и несколько подручных, в обязанности которых входит конвоирование приговоренного и его похороны. О предстоящей казни смертник заранее не извещается. До последних минут с ним обращаются как обычно. Не знают об этом и инспекторы, охраняющие его камеру. Речь идет не столько о гуманности, сколько о том, чтобы не спровоцировать приговоренного на экстраординарные действия, в первую очередь на самоубийство. Казнить его должно государство. И он, пусть какие-то мгновения, должен знать об этом. Но рассказы, которые приходится иногда слышать, о том, что за два часа до казни в камере зажигается красный свет и каждые пятнадцать минут раздается бой часов, мягко говоря, не соответствуют действительности. Сама процедура происходит в специальном помещении и занимает считанные минуты. Прокурор спрашивает у приговоренного: «Вы такой-то?» — «Да», — следует ответ. «Такого-то числа, такого месяца и года таким-то судом вы были приговорены к смертной казни. Вы подали кассационную жалобу. Она отклонена. Вам об этом известно?» — Да», — следует ответ, который, впрочем, нимало не волнует собравшихся в комнате людей. «Тогда-то и тогда-то вами было подано прошение о помиловании?» — «Да». — «Довожу до вашего сведения, что оно отклонено и приговор оставлен в силе». Это самый драматический момент. Человек понимает, что никакой надежды уже нет. С ним могут происходить самые неожиданные вещи. Он может уйти в себя и никак не реагировать на слова прокурора. Может броситься на говорящего. И тогда его мгновенно скрутят бдительные охранники. У него может начаться непроизвольное мочеиспускание, его может вырвать. Иногда люди теряют сознание. Но чаще всего они превращаются в нечленораздельно мычащую тушу, которая не в силах стоять на ногах. Этот эффект «ватных ног» присутствует практически во всех рассказах очевидцев. Большинство убийц (именно они составляют контингент смертников), не пожалевших свои жертвы, лишивших жизни беззащитных стариков, женщин, детей, на пороге небытия начинают молить окружающих их людей не делать им больно, пощадить, приостановить или отложить казнь, позвонить каким-то мифическим личностям, отправить их на урановые рудники, сулят якобы спрятанные ими огромные богатства… Но жить приговоренному остается считанные минуты. Его просят пройти в соседнюю комнату, якобы для того, чтобы подписать какие-то документы. Он переступает порог. Делает шаг, другой. И получает пулю в голову. Стреляет специально обученный профессионал. Из табельного оружия. Исполнители берутся из сверхсрочников внутренних войск. Они контролируются медиками. По словам людей, имеющих отношение к приведению в исполнение смертных приговоров, исполнителям полагается добавка к жалованью, более длительный отпуск, какие-то льготы к пенсии. Контингент исполнителей периодически обновляется. После выстрела в комнату входит врач и констатирует смерть. Тела родственникам не выдаются. Им вручается обычное свидетельство о смерти (его, кстати готовят до казни), там, в графе «причина смерти», записано: «По приговору суда». Место казни быстро моют из шлангов. Труп запаковывают в брезентовый мешок. После чего казненных хоронят на спецкладбищах, местонахождение которых хранится в глубокой тайне. Вот и все. Такой конец ждет Чикатило в случае, если суд вынесет ему смертный приговор, если возобладает требование: «Казнить. Нельзя помиловать!» Но может быть и второй вариант — защитника, о котором пойдет речь дальше. Казнить нельзя. Помиловать! «Чикатило, тот, которого охарактеризовали свидетели — родственники, сослуживцы, соседи, не мог совершить этих преступлений. Их могло совершить существо, в которое превращал Чикатило его больной мозг». Прения сторон в суде продолжались. После прокуроров выступил защитник обвиняемого Марат Хабибулин. Его беспокоило, как бы преобладающая общественная неприязнь к убийце не повлияла на законность судебной процедуры и решение суда. Требование смертной казни подсудимого справедливо при следующих условиях: вина его доказана неопровержимыми уликами; подсудимый мог отдавать отчет в своих действиях и руководить ими. Защитник акцентировал внимание на некоторых моментах: общественное мнение считает подзащитного маньяком, убийцей, чудовищем, его вина — вопрос в общественном мнении решенный. На скамье подсудимых изувер, который должен быть уничтожен. Мысль, несущаяся телегой впереди лошади, высказана раньше, чем произнесла свое слово юстиция, точка зрения общественности давит на суд. Защитник указал, что судебное следствие с самого начала приобрело обличительный характер. Суд высказывал уверенность во вменяемости подсудимого, хотя в ходе процесса можно лишь сослаться на заключение экспертов, а окончательное мнение должно быть высказано только по завершении суда. Среди имеющихся, по его мнению, нарушений защитник назвал пренебрежение правом Чикатило на защиту, уверенность в вине подсудимого, слушание дела в открытом, а не закрытом заседании… И высказал опасение: не окажется ли, что месяцы, ушедшие на ведение уголовного процесса, окажутся напрасно потерянным временем из-за того, что приговор, который вынесет суд, в силу названных причин может быть легко опротестован? Адвокат, готовясь и выступлению в суде, консультировался с видными психиатрами, в том числе и зарубежными. На них он ссылался в суде. Поэтому, приводя часть выступления, касающуюся этих проблем, я хочу, чтобы были воспроизведены оценки, мнения, выводы так, как он сказал в суде. Не будем отбирать у защитника право на собственное мнение. Слово — Марату Хабибулину: — В этом деле есть один интересный, решающий аспект. Я говорю о судебной психиатрии. Роль ее в суде, в деле Чикатило, очень велика. А вот оценку, проделанную ею в суде, нельзя назвать высокой. При разбирательстве уголовного дела такого уровня недопустимо было довольствоваться заключением и мнением специалистов одной школы. Институт им. Сербского, который представлял психиатрию, официальное государственное учреждение. И не секрет, что этическая репутация этого института не безупречна. Одно время в стенах этого института занимались не только наукой, но и политикой. Я говорю о случаях, когда абсолютно нормальные люди признавались психически больными, то есть выполнялся социальный заказ. А где сегодня гарантия, что под давлением общественного мнения обратной направленности невменяемый, психически больной человек не признан вменяемым? Уже одно такое предположение ставит под сомнение заключение института им. Сербского. Должна была быть по этому делу независимая, состязательная, построенная на началах свободного выражения взглядов судебных, психиатров, ученых разных школ, экспертиза. Я не хочу, чтобы это утверждение оставалось голословным. Приведу очень короткую выдержку из газеты «Приазовский край», № 18, за июль 1992 года, где изложено мнение по делу Чикатило очень квалифицированного человека — бывшего председателя военно-психиатрической комиссии МВД СССР Михаила Виноградова. Я его зачитываю полностью, потому что оно относится к Чикатило. Виноградов говорит: «Чикатило, безусловно, отдавал себе отчет в происходящем. Но мог ли он руководить своими поступками в определенный момент — медикам пока не ясно. Наши методы психиатрической экспертизы и техническое оснащение института им. Сербского, единственного подобного учреждения в стране, не позволяют объективно решать вопрос о вменяемости в сложных случаях. Лет 20 назад в США к электрическому стулу приговорили двух садистов, совершивших множество преступлений на сексуальной почве. Приговор был отсрочен, так как преступники дали согласие на дополнительное медицинское обследование — вживление в мозг электродов. Врачи наблюдали их несколько месяцев и зафиксировали в структурах мозга мощный биоэлектрический разряд, предшествовавший вспышкам агрессии, которым преступники просто не могли противостоять. Это были своеобразные виды эпилептических судорожных припадков, не проявляющиеся внешне. То же самое, думаю, можно было бы сказать о Чикатило». То есть, был предмет для спора, для столкновения мнений, для проведения объективного исследования и объективного выяснения картины состояния подсудимого. Мое предложение о создании комиссии из независимых экспертов и проведении экспертизы было отвергнуто в суде. Диагноз, поставленный Чикатило институтом им. Сербского звучит так: «Психопатия мозаичного круга с сексуальными перверсиями на органически неполноценной почве». Эксперты прибыли и в суде этот диагноз не отрицали. Но они отрицали бесспорный факт, что и психопатия, и перверсии — это болезненные психиатрические состояния. Я задал вопрос: если вы утверждаете, что ваша работа соответствует мировому уровню, почему же тогда вы не считаете, что это болезненные психиатрические состояния, в то время как эти состояния включены Всемирной организацией здравоохранения в международный перечень психиатрических болезненных состояний? Этот вопрос судом был снят. Подоплека, я думаю, здесь вот в чем. Если человек страдает психиатрическим болезненным состоянием, то в соответствии со статьей 7 Уголовного кодекса Российской Федерации есть очевидные медицинские критерии невменяемости. Усилия же экспертов были, я теперь знаю почему, направлены на то, чтобы избежать такой констатации. Признав у Чикатило болезнь, эксперт Ткаченко заявил, что степень выраженности ее не может обсуждаться, проще говоря, пытается доказать отсутствие юридического критерий вменяемости. Вы меня простите, но если есть болезнь, она выражается в различных формах и протекает по-разному. Эксперты и должны были доказывать состязательно: что произошло с Чикатило? Но даже методологически эксперты от вопросов ушли. Можно привести массу примеров ненаучности утверждений экспертов в суде, где не получилось даже самого общего разговора о здоровье подсудимого. Цель их состояла в том, чтобы даже как-нибудь случайно не приблизиться к вопросу о невменяемости Чикатило. Они настолько были уверены в том, что им с легкостью, по-хлестаковски, удастся подтвердить и закрепить свое первоначальное заключение, что даже не позаботились о создании какой-то видимости серьезного отношения к делу. В суде они были всего один день, не более трех часов, подсудимого во время судебного разбирательства, его реакции, его форму общения с судом не видели, не имели возможности наблюдать. В изоляторе с ним не встречались. И на следующее утро в десять часов прибыли сюда с готовым заключением. Да они ни физически, ни по времени не имели возможности получить какие-либо надежные данные для серьезного исследования. Была тут еще сексопатологическая экспертиза. Серьезнейшее дело, серьезнейшее обвинение и серьезнейший случай. Прибывает эксперт, не имеющий базового психиатрического образования, имеющий специальность в области акушерства и педиатрии. Не успел председательствующий огласить вопрос, подтверждает ли эксперт предыдущее заключение, как тот заявляет: «Да, подтверждаю». Но для этого не обязательно его было вызывать, а всего лишь телеграммой подтвердить заключение предыдущей экспертизы. Речь же шла о конкретном материале и заключении. Легкомысленно, банально подошел к исследованию и институт имени Сербского. Там, где нужна была кропотливая ручная работа, действовал конвейер, по которому и был пропущен Чикатило. Но даже при этом предрешенная односторонняя экспертиза свидетельствует о том, что Чикатило психически больной, несмотря на попытки замаскировать такой вывод. Психопатии, перверсии — это признанные мировым сообществом болезненные состояния… Есть ли в картине убийств, представленной обвинением, такое, что укладывается в границы здравого разума? Ничего похожего не найдем. Убийства в настоящем деле — результат действий не владеющего собой, не контролирующего свое поведение психически больного человека. На протяжении нескольких лет среди нас существовал человек, личность которого была подвержена страшному разрушительному процессу. Этот недуг, истоки которого отчетливо видны уже в детстве, развивался и прогрессировал. В раннем возрасте болезнь внешне почти не проявлялась. Но медленно и неотразимо подтачивала здоровые силы мозга. Я уверен, было много времени для того, чтобы предотвратить беду. Ведь болезнь, пройдя внутренний процесс, начала развиваться и проявляться на виду у всех. С начала семидесятых годов — Новошахтинск — школа-интернат, где работает Чикатило после окончания университета. Болезненная патология уже начинает проявляться открыто, достигает такого уровня и такой стадии, когда воля не в состоянии сдержать, ее внешнее проявление. Ученики, преподаватели, директор, видят: человек ведет себя постыдно, ненормально. Ну и какая же реакция? Никакой. Дальше — больше. Подворотни, туалеты, школьные дворы. Все видят и всем ясно, что бродит ненормальный, психически больной человек. Ненормальность эта очевидна и на работе — случай в общежитии ГПТУ № 33 г. Шахты с учащимся… Но кругом пока все равнодушны и считают, что все это проблемы самого психбольного… Больным на этой почве нужна помощь. Почему больницы для душевно больных еще мудро называют «домом скорби», а не «домом ненависти»? Да потому, что психическая болезнь не может быть никому поставлена в вину. Как ведет себя Чикатило, переживая собственную социальную ущербность, сексуальную неполноценность? Он начинает испытывать необъяснимое беспокойство, невнимателен, раздражителен, никого не замечает, не хочет вступать в контакт со знакомыми, бессмысленно и активно движется. Вспомним показания сослуживцев Чикатило, видевших его в электричке: не видит, не узнает, не хочет подходить, не разговаривает, ходит из вагона в вагон и обратно. При этом патологическое побуждение нарастает, затмевая все остальные соображения. Затем что происходит? Наступает, если верить обвинению, момент, когда патологическое сексуальное стремление волей уже не управляется, происходящее вокруг не воспринимается, даже то, что может помешать ему или представляет опасность задержания, разоблачения. Вспомним показания Чикатило: «В извращенных сексуальных проявлениях я чувствовал какую-то необузданность, не мог контролировать свои действия — это давало мне не половое, а психическое успокоение на длительный срок». Завершается все ясным пониманием произошедшего, и в настроении доминирует чувство самообвинения, осознается чудовищность тех поступков, которые он совершил. Можно ли найти объяснение причин этих действий в границах нормального человеческого рассудка? Можно ли указать разумный мотив совершенного и можно ли утверждать, что это совершено человеком, способным руководить своими действиями? Ни на один из этих вопросов нельзя ответить утвердительно. Чикатило, тот, которого охарактеризовали свидетели — родственники, сослуживцы, соседи, — не мог совершить этих преступлений. Их могло совершить существо, в которое превращал Чикатило его больной мозг. Если верить обвинению, в Чикатило всегда было два человека — пионер, общественник, отличник, юноша, мечтающий об МГУ. И одинокий мальчишка, прячущийся в бурьянах от родственников, подросток, избегающий общения со сверстниками и девушками из-за комплекса половой неполноценности. Постоянное стремление утвердиться, учиться — техникум, университет, журналистская деятельность, и везде фиаско — переход с работы на работу, переезд из города в город. Примерный семьянин, все говорят о нем только хорошее. Безответственный работник и бродяга, гонимый сильнейшим болезненным влечением по поездам, вокзалам, подворотням и туалетам. Так почему же мы не получили полной, ясной, беспристрастной научной оценки психического заболевания Чикатило? В чем же причина такой странной позиции представителей психиатрической науки, почему речь ее невнятна, косноязычна? Да потому, что она не хочет возражать громкому голосу общественного мнения, требующего казни обвиняемого в любом случае, даже если он психически больной. Кому как не психиатрам знать, что в цивилизованном обществе человек может быть наказан за действия, контролируемые его разумом, требования смерти для не владеющею разумом — варварство. Но в деле Чикатило мощный, требовательный, страстный общественный императив остановил, заглушил научную мысль, наука промолчала. Разбирательство дела приводит меня к выводу, что вина Чикатило по всему объему обвинения не доказана. Во-первых, нет ни одною свидетеля, который бы видел, что Чикатило совершил преступление и застал бы его на месте преступления. Нет ни одного вещественною доказательства, которое бы устанавливало непосредственную, бесспорную связь обвиняемого с преступлениями. Признания Чикатило — плод воображения психически больного, затравленного человека. Абсолютных доказательств нет. Во-вторых, не опровергнуть веское предположение, что Чикатило невменяем…» Если победит точка зрения защиты, Чикатило останется в живых. Он нужен экспертам, этот феномен, которого наука сможет изучать и изучать. Общество нуждается в знаниях об истоках, причинах уникального явления, о котором, как показало данное судебное разбирательство, практически никто ничего определенного не сказал, в том числе и официальная наука, представленная ведущими учреждениями. Что мы получили, расстреляв Сливко? Верно: торжество правосудия — тоже немаловажно. А вдруг Сливко был болен, невменяем, а признан нормальным? Тогда, выходит, была ошибка науки, повлекшая судебную ошибку? Есть над чем размышлять… Статистика преступлений на сексуальной почве предупреждает: ошибаться уже хватит. Да, потеряв Чикатило, общество удовлетворится сознанием отмщения, исполненной кровной мести. Оставив Чикатило в живых, оно может приобрести какой-то опыт… На этом надо бы поставить точку.. Но еще, всего несколько фраз. Есть сомнение, был ли он в своем уме или нет, когда убивал, но я лично знаю одно: убивал человек, фамилия которого Чикатило. Не имеет значения, выступает автор за смертную казнь или против нее. Я написал все так, как узнал сам, стараясь придерживаться документальной точности. Были в этой истории герои? Были. Но были и такие в группе «Лесополоса», о которых стыдно вспоминать, не то что писать. Прошу поверить на слово: некоторым место на скамье подсудимых рядом с Чикатило. Согласен с Яндиевым и теми, кто так же честен: прогнила наша система. На ее совести в операции «Лесополоса» все убийства и самоубийства, которые были после Лены 3-вой. Она погибла 22 декабря 1978 года. В тот день когда Чикатило почувствовал вкус крови, не родились еще Ваня Ф-н, Саша Д-в, Ярослав М-в, Леша Х-в, Ваня Б-ий, Леша В-ко. Еще не родившись, они предназначались вампиру. Я вспоминаю слова матери Вани Б-го, сказанные на суде: «Мы так боялись потерять его в Афганистане. А потеряли у собственного порога…» Те, кто призван защищать всех нас, на это практически не способен. Сейчас мы можем только терять. Везде, у своего и у чужого порога. Может, когда-нибудь появится и система, защищающая человека? Но сегодня у нас нет никаких надежд. Если и можем взывать, так только к одному: «Боже, спаси и сохрани!»