Ещё пару мгновений назад стоял трясся так, как будто все двести двадцать вольт ударили. Должно быть, под защитой закона себя почувствовал, от того и возомнил невесть что. Только вот опекун не знает, что таким, как Волков закон не писан. Участковый задумчиво чешет подбородок, переводя взгляд с меня на Волкова. Смущенно опускаю глаза. Хочется сквозь землю провалиться, исчезнуть… Не вынесу позора, если скажет, что ребёнок не его. За что мне все это?! Я уже почти слышу, как наяву, шепоток соседей и сельчан: нагулянный, не понятно от кого, сама, поди, не знает, вся в мать свою не путевую. Мерзкие леденящие душу мысли пополам разрывает хриплый голос Волкова: — Мой, - интонация Димы звучит твёрдо, без тени сомнения. Он совершенно безэмоционален. Просто констатация факта. Резко вскидываю взгляд, пряча дрожащие пальцы в объёмных складках сарафана. Он не смотрит на меня, и я неловко прикусываю внутреннюю сторону щеки. Заявление то… Противна, должно быть, ему. Рот заполняет вязкая слюна с неприятным привкусом металла. — Так, хм, - как-то странно для такой отвратительной ситуации оживляется Константин Яковлевич. Кажется, еще чуть-чуть и мужчина довольно потрет друг о друга ладони. Выудив потрепанный блокнот из-под легкой осенней куртки, он громко щелкает кнопкой шариковой ручки, будто готовясь записывать показания. — Как решать вопрос будем, Дмитрий Александрович? Гнетущая тишина скручивает все внутренности в морской узел. Все туже и туже… Кусаю нервно губы, а затем, решившись, прислоняю швабру к дивану и делаю шаг вперед. — Я заберу заявление, - опускаю глаза, не в силах смотреть в суровое, будто высеченное из гранита, лицо, на котором горят сузившиеся от подозрения глаза Волкова. – Я… прямо сейчас могу. Словно испугавшись такого поворота событий участковый перебивает меня, тараторя так, что гласные теряет: — Дело уже пошло, Алёнка, ходу назад нет! На его лице явно читается раздражение от моего предложения. Не хочет, чтобы крупная рыбка сорвалась с крючка. Дима цинично усмехается и без слов тянется к заднему карману брюк. Сведя широкие густые брови, он сует свёрнутые в пачку желтые купюры участковому. – Здесь достаточно, чтобы твою «Волгу» на поддержанный «Мерс» заменить. Усёк? Голос Волкова не терпит возражений, и участковый, кивая, как китайский болванчик, тут же без слов прячет купюры в карман. У него даже хватает наглости изобразить на лице смущение. – В местной школе как раз ремонт нужен… Бровь Волкова саркастически приподнимается. Даже не сомневаюсь, Дима его насквозь видит. Дядя Олег не сводит взгляда с кармана куртки Константина Яковлевича, который распирает от внушительной пачки баксов. В глазах опекуна загорается алчный огонёк. Он жадно облизывает узкие губы, должно быть, уже прикидывая, на что можно потратить неожиданно свалившееся на его голову богатство. Его буквально съедает нетерпение, что видно по нервно дергающемуся уголку рта и по бегающим неспокойным глазам. Только вот участковый, похоже, не торопится делиться. Более того, мужчина явно хочет присвоить взятку единолично себе. Должно быть, терпение Волкова на пределе. Он окидывает с явным отвращением тщедушное тело опекуна презрительным взглядом. Дает понять, что кормушка закрыта. — Вопрос решён, – цедит сквозь зубы колко, когда дядя тянет к нему руку, словно для подаяния. Сжимаюсь в беззащитный комочек, желая лишь одного: чтобы уже поскорее закончился этот ад. Сердечко надрывно стучит, на пределе… — Что?! Да как это решён?! Да я в высшие инстанции пойду! – орет опекун, не желая упускать свою выгоду. Константин Яковлевич, встрепенувшись, поспешно подходит к дяде Олегу, тянет его настойчиво за засаленный рукав рубахи. – Олег, да ты горячку не пори. Давай, выйдем. Тот злобно трясет коротко подстриженной головой, отказываясь подчиняться. – Да, я такой хай подниму! – истерит дядя, хватая за грудки участкового. Тому ничего не остается, как поспешно полезть в карман. Нервно вынув пару купюр из внушительной пачки, он искоса бросает взгляд на Волкова, «отстегивая» долю вопящему дяде Олегу. – До судьи дойду… - опекун замолкает, как только ощущает в руках хруст иностранной валюты. Держит, довольно скалясь, в руках разноцветные бумажки, на которые променял не только свою гордость, но и мою честь. Пока они с участковым переглядываются, как два шакала, готовых покусать друг друга в любую минуту, Волков со скучающим выражением лица осматривает бедную обстановку дома. Все это время, пока Дима лицезрит это безобразие, его лоб морщится так, как будто он решает в уме очень сложную математическую задачу и не может найти на нее ответ. Должно быть, ему никогда и не приходилось бывать в столь убогом жилище. Сглатываю тяжёлый ком в горле. Лишь бы не зареветь… Никогда мне еще не было так стыдно за то, как живу. Мучительное чувство стыда буквально плавит каждую косточку. Все эти облезшие полы, старые ковры и ободранные обои… Пропади все пропадом! Зеленые глаза ярко вспыхивают, когда взгляд мужчины останавливается на мне. Он скользит по моим тонким рукам, пока не замирает на выступающих острых ключицах. Мне кажется, что я почти слышу скрежет его зубов. – Он что, тебя совсем не кормит? – впервые за все время обращается ко мне. В голосе Димы звучит негодование, смешанное в термоядерный коктейль ярости. Не давая мне время на ответ, резко отталкивается от подоконника. Сверкнув глазами, нетерпеливо рычит, обращаясь к участковому: