Яков думал, что после заполненного событиями дня (и после сытного ужина) провалится в сон мгновенно, как вчера. На деле получилось иначе. Два часа, до своей очереди заступать на пост, ворочался и не мог уснуть. Из головы не шел расстрелянный старик, его переполненный ненавистью взгляд. Кем он был? Отчего решил умереть, но подстрелить хоть кого-то из советских солдат? Шансов перебить всех не было, не мог этого не понимать... Воевал в гражданскую за белоэстонцев или за Юденича — и с тех пор затаил злобу? Или уже в наши дни пострадал после восстановления Советской власти? Землю, например, отобрали, или мельницу, или хозяйство обложили непосильным налогом и вели дело к раскулачиванию и высылке? Теперь можно только гадать... Он пытался разобраться и понять: изменилось что-то в нем после того, как своими руками убил человека? Возможно, и до того в перестрелках пулям Якова случалось находить цель, но там все было иначе: стреляешь ты, стреляют в тебя, нет времени сомневаться, а фигурки далеких противников кажутся живыми людьми не более, чем грудные мишени в тире. А вот так, глядя в лицо, Яков стрелял в человека впервые. И теперь пытался понять: что-то изменилось в нем самом после выстрела или нет? Так ничего и не надумал — поднялся и заступил в караул. Эпизод 4. Госпожа удача Проснуться пришлось самым ранним утром, на рассвете. Разбудили часовые, прибежавшие с дальнего холма: немцы! У моста! Сколько их, бойцы сказать не смогли — видели два мотоцикла, видели тентованый грузовик, — приехавшие на нем солдаты рассыпались по берегу, искали брод. Вернее, покатый берег, где можно съехать в неглубокую воду. А сколько еще людей и техники у них оставалось под прикрытием леса, неизвестно. Спали в одежде, вещмешки были уложены с вечера, так что сборы не затянулись. — Брод на этой переплюйке найти недолго, — сказал Гонтарь. — Скоро тут будут. А нам с носилками быстро не побегать. Надо их задержать. Спросил у морпехов: — Пулеметчики есть? С «Максимом» сладите? — Я пулеметчик, — отозвался один из бойцов, а вторым номером вызвался курсант Габаридзе. — Издалека по ним постреляете, едва тот холм перевалят. И до последнего патрона не геройствуйте, не то окружат и уйти не дадут, — инструктировал Гонтарь. — Дайте несколько очередей, чтоб залегли, и догоняйте нас бегом. Прямиком на восток держитесь, по солнышку. Если не догоните или разминемся, то в пяти кэмэ отсюда большак, вы на него не суйтесь, идите лесом вдоль него налево, там будем вас поджидать. Пулеметчики вскарабкались на чердак, четверо подняли носилки с раненым... Пошагали. — Поджечь бы напоследок гнездо бандитское, — сказал курсант Белопольский. — Не случайно немчура тут объявилась, точно они привели. Гонтарь ответил неприязненно: — Ты, Гена, много в жизни домов построил, чтоб так вот жечь-то запросто? Мы ж еще сюда вернемся, чертей этих выселим, нормальные люди жить будут. Яков поглядывал на него с удивлением. Удивляли не слова Игната, а здоровенный топор в руке старшины, прихваченный им с хутора. Зачем, интересно? Что задумал? На оставшемся позади холме прозвучала пулеметная очередь, разрушенный мост надолго немцев не задержал, — и все без команды прибавили шагу. Быстрая ходьба расспросам о назначении топора не способствовала, и выяснилось все позже, на привале. Гонтарь приказал разбинтовать ногу морпеха Паши, осмотрел внимательно рану. И даже, наклонившись, принюхался к ней. Констатировал: — Везучий ты. Не началась гангрена... Забинтовывайте. И старшина, размахнувшись, зашвырнул топор в кусты. — Ты что же, мне ногу рубить собирался?! — изумился Паша. — Прямо в лесу вот, на пеньке?! — Собирался, не собирался... уже без разницы. С двумя ногами жить будешь, за девками еще побегаешь. Стрельба на хуторе давно смолкла, но пулеметчики так и не появились. Хотелось все же надеяться, что они не смогли отыскать место встречи, а не увлеклись, не упустили в горячке боя подходящий для отхода момент... После сорока минут ожидания Гонтарь скомандовал: — Пошли дальше. Если парни живы, сами выбираться будут. * * * Все время двигаться к востоку лесами не получалось. Начались открытые места — поля, луга. Первое поле пересекли без опаски, укрытые от взглядов со стороны, — росли там плотные ряды каких неизвестных Якову растений, высоких, в рост человека, усеянных длинными тонкими стручками. Услышав от Гонтаря, что это капуста, Яков изумился, видел он растущую на огородах капусту, — ничего общего. Заморская какая-то, китайская? Размял в пальцах лист — пахло от него и вправду капустой. Но ничего похожего на кочны, хотя бы маленькие, разглядеть в сплетении ветвей не удавалось. Потом сообразил: капуста ведь двухлетняя! Наверное, в этих стручках семена, из которых вырастают на следующий год растения привычного вида. Капустное поле закончилось. Впереди было обширное пастбище, разделенное на несколько частей низкими изгородями, но никакая скотина там сейчас не паслась. Прикрыть, замаскировать изгороди не могли, к их столбам были приколочены на трех уровнях горизонтальные жерди, и просматривалось пастбище насквозь. А на дороге как на грех застряла длинная немецкая колонна, техника никуда не ехала, стояла вдоль обочины. Возможно, впереди случилась какая-то неприятность. Натолкнулись на взорванный мост, например. Или на сопротивление большой группы окруженцев. Последнее даже вероятнее — с востока доносились звуки далекого боя. Якова слабые, еле слышные звуки пушечных выстрелов порадовали. Есть, значит, надежда, что фронт не укатился слишком далеко на восток, что они не шагают в никуда, что скоро выйдут к своим... Но для этого предстояло как-то пересечь пастбище. — Хоть на четвереньки вставай и овец изображай, — невесело пошутил кто-то. — А мне кого тогда изобразить? — спросил морпех Паша. — Барана, ногу подвернувшего? Или волка, овцами в плен взятого? Время шло. Немцы не уезжали. Так ничего и не придумав, остатки роты двинулись краем поля прочь от дороги. Поперек рядов идти было гораздо труднее — приходилось таранить их, с хрустом ломая сочные стебли. Опасение, что так шагать придется очень долго, не оправдалось. Пастбище пересекала ведущая в нужном направлении канава, достаточно глубокая, чтобы незаметно передвигаться по ней не ползком, а слегка пригнувшись. Так и поступили, но сначала в канаве залегли, подождали, готовые в случае чего броситься обратно в укрытие, в капустные джунгли, — пришлось пересечь метров десять открытого пространства между полем и канавой, и немцы могли случайно заметить этот маневр. Не заметили, не проявили никакой активности, и группа снова двинулась на восток. Носилки теперь пришлось тащить не вчетвером, вдвоем, иначе на дне канавы было не разместиться. Ничего, как-то справлялись, менялись почаще. Куда более серьезная проблема обнаружилась позже: канава постепенно, незаметно, но становилась всё мельче, и приходилось сгибаться все сильнее, чтобы головы не торчали на виду. Потом и это перестало помогать... Остановились, залегли, когда стало ясно, что обманывать себя дальше смысла нет: немцы заметят их, если взглянут сюда в бинокль. А поглядывать во все стороны должны непременно — сидят на дороге живыми мишенями и наверняка не хотят, чтобы кто-то подобрался незаметно и устроил здесь тир. Вокруг было уже не пастбище, а пустошь, сюда скотине не позволяла забредать ограда. Пустошь поросла кустарником, низкорослым и редким, и еще более редкими чахлыми деревцами, — скрыть от фашистов движение группы вся эта растительность никак не могла. А еще дальше начиналась полоса отчуждения железной дороги — та же пустошь, но с вырубленными деревьями и кустами. В сумме до железки было с четверть километра, даже поменьше. Насыпь там была высокая, с крутыми склонами, и полностью скрывала от взглядов, какая за ней тянется местность. Судя по карте, опять начинались леса, но масштаб не позволял понять, начинаются деревья сразу за полосой отчуждения или же до опушки придется шагать в несколько раз дольше — в их обстоятельствах это могло стать вопросом жизни и смерти. Ждать темноты или ухода немцев не хотелось. Тащиться тем же путем назад и искать обход хотелось еще меньше. Хотелось рискнуть, добежать до насыпи, благо карабкаться на нее не требовалось — «их» канава начиналась от оголовка здоровенной трубы, или даже от тоннеля, проложенного под насыпью. — Надо кому-то сползать на разведку, — решил Гонтарь после короткого раздумья. — Проверить, нет ли решетки поперек этой норы (он кивнул на не то трубу, не то тоннель), и что за ней, тоже поглядеть. Если все в порядке, то поползем, и носилки волоком за собой потащим. — Как тащить-то? Веревки нет подходящей... — Как, как... как бурлаки на Волге, только ползком. Сладим лямку из погонов винтовочных и впряжемся. План старшина предложил здравый и удачный, трудно было придумать что-то иное при таком раскладе. И все же план никуда не годился, потому что немцы их уже заметили. Очевидно, в то время, когда они тешили себя надеждой, что канава все еще скрывает низко пригнувшихся людей, — фашисты углядели какое-то подозрительное копошение. И решили проверить, чем это может грозить. Четыре мотоцикла съехали с большака и покатили прямиком к ним. Все с колясками и пулеметами. — Здрасьте-пожалуйста... — произнес Гонтарь растерянно. Прятаться смысла уже не было, принимать бой — самоубийство, учитывая, какая сила скопилась на дороге. Повинуясь команде Гонтаря, они выскочили из канавы, побежали вдоль нее к насыпи. Не забыв про носилки, разумеется. Мотоциклисты сразу это заметили, наддали газу, двигатели взревели торжествующе, словно звери, почуявшие добычу. Им надо было пробежать четверть километра. Мотоциклистам, чтобы выйти на расстояние действенной стрельбы, предстояло проехать вдвое больше. Учитывая разницу в скорости, на ровном открытом месте итог состязания был предрешен — и проигравшая команда не получит за второе место в забеге на грудь серебряные медали. Получит свинец в спину из четырех пулеметов. Однако вмешался фактор, уравнявший возможности сторон: ограды, пересекавшие поле, делившие его на части. Мотоциклисты не могли катить по прямой, пересекали пастбище сложным зигзагом, вынужденные проезжать через ворота, сейчас распахнутые. А один раз даже пришлось спешиться, чтобы ворота отворить. И заведомые аутсайдеры выиграли спринтерский забег-заезд! Первая, она же последняя пулеметная очередь прозвучала, когда победители по одному ныряли под насыпь. Палил пулеметчик в белый свет как в копеечку, срывал бессильную злобу. Внутренний диаметр бетонной трубы был метра полтора, даже чуть поменьше. Люди прошли легко, и носилки пронесли, а мотоциклам с коляской не втиснуться. И на насыпь не въехать, слишком круто, опрокинутся. Мотоциклисты и их пулеметы вышли из игры. Вопреки опасениям Гонтаря, решетка трубу не перегораживала. Зато на другой стороне поджидал совершенно неожиданный сюрприз: они увидели не лес и не поле, а вторую ветку железной дороги, на карте не обозначенную. Впрочем, изумляться не стоило. По насыпи — свежей, еще не покрытой травой, — было видно, что этот отвод от главной ветки построен совсем недавно и на карты попасть не успел. Две ветки расходились в форме буквы «У», и курсанты с морпехами находились сейчас в промежутке между двумя верхними «палочками», до второй насыпи было метров семьдесят, не больше. А левее, метрах в двухстах, рельсы двух путей сходились воедино, и виднелась там крыша какого-то небольшого строения, очевидно, будки стрелочника. Терять время было нельзя. Мотоциклисты не отвяжутся, найдут объездной путь. Ко второй насыпи бежали напрямик, по кратчайшему расстоянию. К сожалению, трубу под ней не проложили. И вообще «их» канава перестала здесь быть единым целым, распочковалась на несколько совсем уж небольших канавок, расходящихся в разные стороны. Наверняка вся система была устроена, чтобы между двумя насыпями не скапливалась дождевая и талая вода, чтобы местность не заболачивалась. Добежали. Вторая насыпь была значительно ниже первой, и не такая крутая, что стало удачей: подняться с носилками легче, а оставшиеся за спиной немцы не увидят вышедших на рельсы. И, вторая удача, за насыпью виднелись вершины елей, стоявших сплошной стеной. Спасительный лес совсем близко. — Ты и ты, — ткнул пальцем Гонтарь в двух ближайших морпехов, — поднимитесь к рельсам, гляньте, что с той стороны. А ты, — обратился он Паше, — на пузо переворачивайся и со всех сил за край носилок держись. Не то назад соскользнешь. Паша аккуратно, чтобы не потревожить больную ногу, выполнил приказ, а два бойца поднялись, один вышел к рельсам, завертел головой, второй чуть замешкался, свежий песок осыпался под его ногами, сползал по склону. — Всё в поря... — крикнул было первый, но его перебили. «Тра-та-та-та-та-та-та...» — простучал пулемет откуда-то слева, со стороны будки стрелочника. И тут же снова, чуть короче: «Тра-та-та-та». Первый рухнул ничком на рельсы, упавшее его тело несколько раз содрогнулось от ударов пуль. Второй успел развернуться, начал сползать по склону, срывая с места маленькую лавину песка, съезжать, как дети скатываются на пятой точке с ледяной горки, — и вдруг как-то нелепо взмахнул руками, словно крыльями взмахнула желающая взлететь птица. Но не взлетел, завалился набок, и дальше уже не сползал, а катился кубарем. Все застыло. Исчезли звуки и движения. Молчал пулемет. Неподвижно лежал скатившийся с насыпи боец. Второй, наверху, тоже не шевелился. Уцелевшие стояли, оцепенев, потрясенные несправедливостью судьбы — вот же оно, спасение, только руку протянуть... и на тебе. — Пиздец, — сказал Гонтарь негромко, но в звенящей тишине услышали все. — Готов, наповал, — сказал он несколько мгновений спустя, прижав два пальца к шее морпеха. Пулеметчик их не видел, мешала складка местности. Они не видели его по той же причине, и не могли понять, прикатил ли туда, к стрелке, еще один мотоцикл — сразу, по шоссе, не играя в догонялки на пастбище? Или же там изначально был обустроен пост, прикрывавший движение колонн по шоссе? Сейчас это не имело значения, главное было в другом: они угодили в ловушку, в незамысловатую, но надежную. Что станет с теми, кто попробует подняться на насыпь, им только что показали. Отступать вправо, оставаясь между двумя железнодорожными ветками? Не вариант, несколько десятков метров — и они покинут мертвую зону к радости пулеметчика. Обратно в трубу соваться смысла нет... Ждать на месте, когда сюда найдут объезд мотоциклисты или к немцам подтянется подмога с шоссе, — и принять последний бой? Так не будет боя, покрошат пулеметным огнем и конец истории. Но Гонтарь не был бы Гонтарем, если бы даже сейчас не придумал что-то. — Рассредоточиться вдоль насыпи, дистанция семь-восемь метров, — скомандовал он. — По сигналу все разом бегом наверх, потом к лесу. Не останавливаться, даже если рядом лучший друг упадет, все равно и ему не поможете, и сами сдохнете. А так хоть половина уцелеет. Сигнал — мой выстрел.