Разносчица забрала деньги, выдавила цилиндрик мороженого из алюминиевой формочки, напоминавшей шприц, прилепила сверху круглую вафельку, вручила Ксюше. Та взяла двумя пальцами, держала аккуратно, на отлете, чтобы не капнуть невзначай на платье. И первым делом по давней школьной привычке посмотрела, что за имя вытеснено на вафельном кругляше. Когда-то считалось, что если загадать, то какое имя выпадет первым три раза — так и будут звать твоего суженого. Подспудно надеялась, что значится там Яша, но не угадала: Глеб. Перевернула — Боря. Ерунда все эти гадания... Потом вспомнила: Борис и Глеб, это же древнерусские князья, объявленные святыми. К чему бы такое совпадение? Тем временем Костик получил свою порцию, и разносчица пошагала дальше, такая же мрачная, ничуть не повеселев от совершившейся торговой сделки. — К лодочной станции сходите, там народу побольше, — в спину посоветовал ей Костик. «И глубина приличная, топиться удобно», — мысленно добавила Ксюша. Оказалось, что и Костик не был в детстве чужд гаданию по мороженому: прочитал на своей вафельке имя Саша, перевернул, там оказалась Таня (мороженщицы брали вафли из двух стопочек, в зависимости от того, клиента какого пола обслуживали). Хмыкнул и никак прочитанное комментировать не стал. «Интересно, он женат?» — зачем-то подумала Ксюша, до сих пор поводов поинтересоваться семейным положением Костика у нее не находилось, а сам он эту тему не затрагивал. Угощались мороженым в молчании, нашлось время обдумать всё, сказанное Костиком. Докушав, она спросила: — Получается, что этот предатель в Амторге не такой уж опасный? Американцы нам союзники, ну, станет у них один капиталист богаче в ущерб другим капиталистам, не так уж страшно... — Неправильно рассуждаешь. Американцы нам союзники временные, но даже не в этом главное. Есть большая вероятность, что в Амторге сидит инициативник. Ты ведь знаешь, кто они такие? Ксюша кивнула, она знала. Инициативник — предатель особого рода, обладающий информацией, на которой, как он считает, можно неплохо заработать, и сам ищущий выход на вражескую разведку. — А это значит, что человек больше всего на свете любит деньги. И мог попытаться клевать из всех кормушек. До июня, между прочим, в Москве работало германское посольство. Японское и сейчас работает. Дальше продолжать? — Такого человека, наверное, можно вычислить? Решения о стратегических закупках принимаются руководством, круг посвященных невелик. — Проверка руководства идет, не волнуйся. Беда в том, что фигурантом может быть кто-то из нижнего звена. Переводчик. Машинистка. Шифровальщик. Хуже того, это может оказаться человек, вроде бы не имеющий доступа к нужной информации, но сумевший как-то до нее добраться, — тайком изготовив дубликат ключа, например. — И работать по нижнему звену должна я... — вздохнула Ксюша. — Да. Так уж получилось. Ты впервые появилась там, в Амторге, до того, как начались утечки. Если мы внедрим нового человека даже с самой безупречной легендой сейчас, «крот» в любом случае насторожится, начнет к нему присматриваться. Он ведь понимает, что ходит по очень тонкому льду... Потребуется время, чтобы новый человек перестал вызывать подозрения. А времени нет. Идут активные переговоры о ленд-лизе, скоро начнутся массовые поставки вместо тех единичных закупок, что происходят сейчас. Караваны судов потянутся в наши северные порты. Представляешь, какую ценность будет иметь для немцев дата выхода такого каравана и его маршрут? Для их подводников, для авиации? Речь идет о судьбе нашей страны, я не преувеличиваю. — Пока что нет доказательств, что наш предатель связан с немцами тоже, — заметила Ксюша. — Лишь предположения. — Речь о судьбе страны, — с нажимом повторил Костик. — Думаешь, гитлеровцы не понимают важность Амторга? Если там нет их человека, то они сейчас делают всё, чтобы он появился. — Значит, в первую очередь я должна подозревать машинисток, переводчиц и шифровальщиков? — уточнила еще раз Ксюша. — Нет. Ты должна подозревать всех, — сказал Костик без тени иронии. Так она с тех пор и жила. Подозревала всех. И чувствовала, что помаленьку скатывается в паранойю. * * * Варенька отправилась в свой театр — по-прежнему надутая, обиженно молчавшая. Не беда, к вечеру всё пройдет, Ксюша хорошо это знала. А у нее оставалось немного времени — и она отперла тот самый шифоньер, ставший причиной если не ссоры, то чего-то к ней близкого. Конечно же, там лежали не секретные документы. И не фамильные бриллианты, и не многотомная переписка с любовниками. Ксюша выдвинула верхний ящик и увидела тусклый блеск вороненого металла. В ящике хранился пистолет ТК. Рядом, отдельно, лежала кобура. И квадратная коробочка с патронами. Самое интересное, что это не было ее служебное оружие сержанта госбезопасности. «Тебе ни к чему, — сказал Эйдеман, — и вообще, хорошим разведчикам пистолет не нужен, их главное оружие мозг». Пистолет системы Коровина выдали в Амторге. Дескать, так полагается, бери и распишись вот здесь. В придачу она получила направление в тир — сходила туда три раза, и наконец сдала зачет по стрельбе, пусть и на «троечку». Пистолет Ксюше нравился. Небольшой, изящный, удобно сидит в девичьей руке. Она вообще любила оружие, но платонически. В самом раннем детстве, еще двухлетней крохой, была поймана за игрой с отцовским маузером, и с тех пор его оружие открыто в доме не лежало, только под запором. Чуть подросшую Ксюшу это не смутило, она разведала, где мама прячет свой браунинг (такое уж было время, когда личное оружие полагалось совработникам самых разных профессий). Ладно хоть мама хранила пистолет незаряженным, не то игры дочурки с оружием могли завершиться печально. Патроны маленькую Ксюшеньку не интересовали, стрелять она не хотела, даже слышать звуки стрельбы не любила, и вообще не задумывалась о главном назначении оружия. Оно просто нравилось, и всё. Своей неброской красотой, своей функциональной завершенностью, своей эстетикой (хотя Ксюша тогда, разумеется, не знала этого слова). Вот и сейчас она не смогла удержаться — взяла пистолет, повела стволом по комнате, прицелилась в абажур настольной лампы. Нажала на спуск, боек сухо щелкнул. Нехорошо, держала пистолет с взведенной боевой пружиной... Обернулась обратно к шифоньеру, перепрятала ТК, кобуру и патроны — убрала в другой ящик, прикрыв стопкой белья. Не поможет, если кто-то будет искать целенаправленно, но хотя бы в глаза сразу не бросается. О том, чтобы носить оружие с собой на работу, она даже не задумывалась. Смешно же — засунуть пистолет за подвязку, а он возьмет и выпадет в метро... О том, что когда-то может появиться необходимость применить пистолет по назначению, выстрелить из него в живого человека, она не думала тем более. Не будет такого никогда. Если ей удастся вычислить окопавшегося в Амторге врага, какие-либо перестрелки исключены: доложит Костику, и на том ее роль закончена, дальше предателем займутся другие люди. Она заперла шифоньер на два оборота ключа, помедлила... Затем прошла к трюмо, сняла с расчески застрявший в ней волос и все-таки установила «секретку». Теперь не получится в отсутствие хозяйки незаметно порыться в шифоньере. Да, паранойя. Но если подозревать всех, так уж всех, и Варенька ничем не лучше прочих. Эпизод 3. Загонная охота (окончание) Патроны кончились. Это было ожидаемо, Яков с точностью до штуки знал, сколько их оставалось, — и тем не менее стало неожиданностью. Он нажал на спуск, не услышал выстрела, не почувствовал привычного толчка в плечо, — дернул ручку затвора, чтобы выбросить давший осечку патрон и дослать новый, а потом дергал еще и еще, словно надеялся, что от бессмысленных этих действий патрон каким-то чудом появится в патроннике. В крови кипел азарт боя, хотелось отомстить за убитых, прикончить хоть одного из гадов, расстрелявших их безнаказанно, словно в тире. Сгоряча подумал даже о последнем своем оружии, о двух «лимонках» — днем ввернул в них запалы, да так и не использовал. Но до немцев было метров сто, на таком расстоянии спасовал бы даже Николай Арбузников, чемпион СССР по метанию гранаты, так что придется подползти... Потом он опомнился, отбросил бредовую идею и двинулся ползком не к немцам, а от них. Никого из своих вокруг не осталось, надо отходить и ему. Встать на ноги опасался — у фашистов проблем с боекомплектом не было, их пули летали по лесу густо, срезали ветви, ударяли в древесные стволы. Стреляли уже неприцельно, но Якову казалось, что пулеметчики нащупывают огнем именно его. От поголовного истребления роту спасли исключительно сгустившиеся сумерки. На возвышенной гриве с редко растущими соснами света еще хватало, но едва уцелевшие бойцы отступили в густой лес, как оказались в полумраке, мешавшем немцам взять верный прицел. Но и без того потери были огромными, Якову поначалу показалось, что вообще уцелел только арьергард, в том числе трое курсантов, — а всех, успевших выйти на гриву, скосил кинжальный огонь из нескольких пулеметов. Разумеется, он ошибался, не все упали на мох убитыми и ранеными, некоторые просто залегли, спасаясь от свинцового ливня. Очень хотелось надеяться, что уцелел Гонтарь, находившийся впереди, но Яков не видел его среди тех немногих, кто поспешно отступил с гривы. Впрочем, он особо не присматривался, — стрелял, прикрывая отход, потом сам отступил перебежкой и снова стрелял, пока было чем стрелять. А теперь бесшумно полз по мягкому, проминающемуся под весом тела мху и думал, что остался совсем один, и где искать остальных уцелевших, не понять. Едва так подумал — кое-как разглядел впереди темное пятно, силуэтом отличавшееся от кочек, пригляделся: так и есть, морпех. Морская форма делала их днем живыми мишенями, но сейчас, в подступившей темноте, сочетание черного и темно-синего маскирует идеально, чуть не вплотную подполз, не заметив. Пулеметная стрельба тем временем стихла, немцы, надо полагать, сообразили, что воюют с пустотой, не отвечающей выстрелами. — Эй! — тихонечко позвал Яков. Морпех не ответил и даже не шевельнулся. Он был мертв. Как-то добрался сюда, будучи смертельно раненым на гриве? Или уже здесь не разминулся с шальной пулей? Выяснять этот вопрос не было ни возможности, ни желания. А вот патронами у мертвеца надо разжиться непременно. Яков перевернул мягкое, не успевшее закоченеть тело с нехорошим предчувствием, что сейчас увидит лицо Паши, единственного своего знакомца среди морпехов. Предчувствие обмануло, лицо показалось незнакомым. Он вспомнил, как грузили на носилки Гошу Стукалина и еще двоих курсантов, погибших в первый день войны, какое неприятное чувство он ощущал, прикасаясь к мертвым телам, совсем недавно бывшим живыми, — с огромным трудом принуждал сам себя к этой скорбной работе... А сейчас перевернул тело спокойно и деловито, словно подушку на диване, и не понять, хорошо это или плохо, ясно лишь одно: люди быстро ко всему привыкают. Винтовку морпех не бросил, но патронами поделиться не смог — подсумков у него было не два, как у зенитчиков, а целых три, однако все пустые. Яков передернул затвор чужой винтовки — на мох выпал патрон. Повторил процедуру — выпал еще один. И всё, других патронов в магазине не оказалось. Хоть что-то... Несколько секунд Яков размышлял: не похоронить ли мертвеца? Хотя бы символически, под тонким слоем дерна, чтобы не клевали сороки или кто здесь водится... Но тут ночной ветерок донес слова на чужом языке — резкие, отрывистые, похожие на команды. — Извини, не судьба, — сказал он морпеху, сам понимая, как глупо звучит реплика, обращенная к покойнику. И двинул дальше, уже не ползком, поднявшись на ноги. Вскоре путь пересек неглубокий лесной овражек. Яков давно потерял ориентировку, не представлял, где дорога, где узкоколейка — а и представлял бы, так не имел понятия, куда теперь держать курс. Пошел наугад, вдоль оврага, — хотел спуститься на его дно и шагать там, но склоны густо заросли колючими плетями ежевики, настоящее проволочное заграждение, такое разве что танком таранить. Сумерки никак не желали кончаться, тянулись и тянулись, у них на Волге темнело гораздо быстрее. Яков понимал, что дело в высокой широте, и все же поторапливал наступление полноценной тьмы — немцы наконец угомонятся, можно будет прикорнуть где-нибудь под кустом, может, даже удастся уснуть, если ночной холод позволит — костер разводить слишком опасно. Местность ощутимо понижалась, вскоре Яков вышел к болоту. И неожиданно натолкнулся на своих — было их пятеро, все морпехи. Где остальные, они не знали, уходили от немцев, пока не уперлись в болото, и решили на ночь глядя его не форсировать и обход не искать, дождаться здесь утра. Яков в ответ сообщил, что происходило с ним, про встречу с мертвецом тоже упомянул. Морпехи недолго погадали, кто из их товарищей это мог быть, но к единому мнению не пришли — приметы Яков описал весьма смутно, да и не приглядывался толком. Невдалеке послышались звуки перестрелки: винтовочные выстрелы, автоматные очереди, два раза бухнули взрывы гранат. Через две-три минуты все стихло. — Совсем рядом ведь, — растерянно произнес один из морпехов. — Этак и до нас доберутся. Что им неймется? Что вцепились в нас, как клещ в собаку? Таких, как мы, сейчас по лесам много ховается, чем мы-то им так приглянулись? Якову уже приходили такие мысли. Как-то странно, как-то неправильно вели себя немцы. Прорвав фронт, им бы рвануть вперед, используя оперативный простор, а окруженцами в лесах займутся позже другие части. — Эти не отстанут, — убежденно сказал другой морпех. — Поутру снова за нас возьмутся. Вы номер видели на броневике, что дорогу запер? Яков большие белые цифры на борту бронетраспортера видел, но сейчас назвать бы не смог, не запомнил. Зачем? — Семнадцатый там номер был! Я ж там, на поле, по этой жестянке с семнадцатым номером самолично стрелял! Крестники это наши, и крепко мы им соли на хвост насыпали, может, командира ихнего грохнули, может, еще что... Не отвяжутся, и в плен брать не станут, и с другими не попутают, в морской форме только мы здесь. Вот что, парни, давайте-ка по жердине вырежем, да через болото сейчас двинем. Целее будем, точно вам говорю. — В темноте через болото? Потонем нахер... — Потонешь — значит, плохой ты краснофлотец и в морской пехоте КБФ служить не пригоден. ...Болото было нешироким, метров триста от силы в том месте, но путь через него показался бесконечным. Брели, где перешагивая, где перепрыгивая с кочки на кочку, и остатки сил такой способ передвижения забирал полностью. Причем остановиться и хоть чуток передохнуть не удавалось — кочка тут же начинала уходить вниз под тяжестью человека, и чувствовалось, как при этом рвутся, лопаются корни болотной растительности, переплетенные в непрочный ковер. Прыжок за прыжком, прыжок за прыжком, а ноги уже не болят, отболели своё и попросту не ощущаются... Разводья между кочками казались неглубокими, но жерди уходили в илистую жижу без сопротивления на всю длину. Время от времени кто-то промахивался в темноте мимо кочки или соскальзывал с нее, тут же проваливался по пояс и продолжал погружаться — таких вытягивали втроем, вчетвером, протянув жерди и чувствуя при этом, как собственная опора погружается в бездонную жижу. До твердого места добрались все шестеро, все оказались пригодны служить в морской пехоте КБФ, даже Яков, наверное. Повалились на мох, кто где вышел, — развести костер, просушить измоченную одежду сил не оставалось. Яков хотел было накрыться шинелью, но обнаружил вдруг, что скатки у него нет. Где, в какой момент боя ее снял и оставил, так и не вспомнил. Сухой паек при переправе не подмок, вещмешки шьются из водонепроницаемой ткани, — однако желание поесть бесследно испарилось, хотя последний раз подкреплялись около полудня. Якову хотелось одного — лежать и не шевелиться. Чем он и занялся, считая, что уснуть все равно не удастся, так хоть полежит, отдохнет... Эта мысль оказалась последней, сознание отключилось мгновенно, без дремотного перехода от бодрствования ко сну. Словно свет выключили в комнате — щелк! — и темнота.