Он задумчиво смотрел куда-то вдаль. — У меня останется твой барашек. И ящик для барашка. И намордник… И он печально улыбнулся. Я долго ждал. Он словно бы приходил в себя. — Ты напугался, малыш… Ну еще бы не напугаться! Но он тихонько засмеялся: — Сегодня вечером мне будет куда страшнее… И снова меня оледенило предчувствие непоправимой беды. Неужели, неужели я никогда больше не услышу, как он смеется? Этот смех для меня — точно родник в пустыне. — Малыш, я хочу еще послушать, как ты смеешься… Но он сказал: — Сегодня ночью исполнится год. Моя звезда станет как раз над тем местом, где я упал год назад… — Послушай, малыш, ведь все это — и змея, и свиданье со звездой — просто дурной сон, правда? Но он не ответил. — Самое главное — то, чего не увидишь глазами… — сказал он. — Да, конечно… — Это как с цветком. Если любишь цветок, что растет где-то на далекой звезде, хорошо ночью глядеть в небо. Все звезды расцветают. — Да, конечно… — Это как с водой. Когда ты дал мне напиться, та вода была как музыка, а все из-за ворота и веревки… Помнишь? Она была очень хорошая. — Да, конечно… — Ночью ты посмотришь на звезды. Моя звезда очень маленькая, я не могу ее тебе показать. Так лучше. Она будет для тебя просто — одна из звезд. И ты полюбишь смотреть на звезды… Все они станут тебе друзьями. И потом, я тебе кое-что подарю… И он засмеялся. — Ах, малыш, малыш, как я люблю, когда ты смеешься! — Вот это и есть мой подарок… это будет, как с водой… — Как так? — У каждого человека свои звезды. Одним — тем, кто странствует, — они указывают путь. Для других это просто маленькие огоньки. Для ученых они — как задача, которую надо решить. Для моего дельца они — золото. Но для всех этих людей звезды — немые. А у тебя будут совсем особенные звезды… — Как так? — Ты посмотришь ночью на небо, а ведь там будет такая звезда, где я живу, где я смеюсь, — и ты услышишь, что все звезды смеются. У тебя будут звезды, которые умеют смеяться! И он сам засмеялся. — И когда ты утешишься (в конце концов всегда утешаешься), ты будешь рад, что знал меня когда-то. Ты всегда будешь мне другом. Тебе захочется посмеяться со мною. Иной раз ты вот так распахнешь окно, и тебе будет приятно… И твои друзья станут удивляться, что ты смеешься, глядя на небо. А ты им скажешь: «Да, да, я всегда смеюсь, глядя на звезды!» И они подумают, что ты сошел с ума. Вот какую злую шутку я с тобой сыграю. И он опять засмеялся. — Как будто вместо звезд я подарил тебе целую кучу смеющихся бубенцов… Он опять засмеялся. Потом снова стал серьезен: — Знаешь… сегодня ночью… лучше не приходи. — Я тебя не оставлю. — Тебе покажется, что мне больно… покажется даже, что я умираю. Так уж оно бывает. Не приходи, не надо. — Я тебя не оставлю. Но он был чем-то озабочен. — Видишь ли… это еще из-за змеи. Вдруг она тебя ужалит… Змеи ведь злые. Кого-нибудь ужалить для них удовольствие. — Я тебя не оставлю. Он вдруг успокоился: — Правда, на двоих у нее не хватит яда… В эту ночь я не заметил, как он ушел. Он ускользнул неслышно. Когда я наконец нагнал его, он шел быстрым, решительным шагом. — А, это ты… — сказал он только. И взял меня за руку. Но что-то его тревожило. — Напрасно ты идешь со мной. Тебе будет больно на меня смотреть. Тебе покажется, будто я умираю, но это неправда… Я молчал. — Видишь ли… это очень далеко. Мое тело слишком тяжелое. Мне его не унести. Я молчал. — Но это все равно, что сбросить старую оболочку. Тут нет ничего печального… Я молчал. Он немного пал духом. Но все-таки сделал еще одно усилие: — Знаешь, будет очень славно. Я тоже стану смотреть на звезды. И все звезды будут точно старые колодцы со скрипучим воротом. И каждая даст мне напиться… Я молчал. — Подумай, как забавно! У тебя будет пятьсот миллионов бубенцов, а у меня — пятьсот миллионов родников… И тут он тоже замолчал, потому что заплакал… — Вот мы и пришли. Дай мне сделать еще шаг одному. И он сел на песок, потому что ему стало страшно. Потом он сказал: — Знаешь… моя роза… я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира… Я тоже сел, потому что у меня подкосились ноги. Он сказал: — Ну… вот и все… Помедлил еще минуту и встал. И сделал один только шаг. А я не мог шевельнуться. Точно желтая молния мелькнула у его ног. Мгновение он оставался недвижим. Не вскрикнул. Потом упал — медленно, как падает дерево. Медленно и неслышно, ведь песок приглушает все звуки. XXVII И вот прошло уже шесть лет… Я еще ни разу никому об этом не рассказывал. Когда я вернулся, товарищи рады были вновь увидеть меня живым и невредимым. Грустно мне было, но я говорил им: