Мне внезапно пришло в голову, что именно этот отряд шайенов захватил тогда Ольгу и маленького Гуса, что сейчас среди трупов я увижу мою залитую кровью, скальпированную семью, и проклял все на свете. Пока я предавался этим мрачным мыслям, шайены отбросили зарвавшихся и потерявших осторожность пауни назад и начали организованно отступать, по-прежнему закрывая собой женщин и детей. пауни зализывали раны у подножия холма. Я осторожно отъезжал все дальше и дальше от поля битвы и от недремлющего ока Бешеного Медведя, пока не оказался на краю глубокого оврага. Я смотрел вниз, почти ничего не видя за облаком поднятой моей же лошадью пыли, как вдруг услышал звук, очень напоминавший удар ножом по туго набитому мешку с зерном. Я был достаточно опытным наездником, чтобы быстро сообразить, в чем тут дело, и вовремя спрыгнуть с лошади: через секунду она упала на передние ноги и захрипела — из ее брюха торчала стрела с полосатым оперением. Где-то в овраге засел шайен. Я подполз к краю, дожидаясь, когда он проявит любопытство к результату рук своих. Рядом билась в агонии лошадь, создавая достаточно шума, чтобы индеец не обратил на меня внимания. Но все же, прежде чем спускаться вниз, не мешало это проверить. Я нацепил шляпу на ствол ружья и чуть приподнял ее над обрывом. Цан-нг! — пропела внизу тетива, стрела пробила фетр навылет, и шляпа слетела вниз. Прежде чем я ретировался, он наверняка успел заметить ружейный ствол. Оставалось только одно: я вскрикнул, словно был смертельно ранен, выстрелил в воздух и… выпустил ружье из «ослабевших» рук. Оно, кувыркаясь и ударяясь о склон, полетело вниз. Нет, я не сошел с ума. Это было однозарядное ружье, и индеец все равно не смог бы им воспользоваться, если бы только не имел запас патронов пятьдесят шестого калибра, что, согласитесь, казалось весьма сомнительным… Но в том, что он бросится его подбирать, я не сомневался и, вытащив «ремингтон», скатился вниз. Шайен действительно схватил мое ружье, но спасла меня лишь случайность: у него кончились стрелы. Мне не удалось его обмануть, просто он оказался в безвыходном положении и вцепился в свалившееся на него с неба оружие как в последний шанс на спасение. Теперь же он стоял передо мной, сжимая нож и распевая песню смерти. Я узнал его. Это был Мелькающая Тень. Глава 16. МОЯ ИНДЕЙСКАЯ ЖЕНА — Постой, брат! — крикнул я по-шайенски. — Давай поговорим! И, не сводя с него глаз, я шагнул вперед, но тут случилось непредвиденное: мой сапог опустился на круглый камешек, и я едва не упал. От неожиданности пальцы мои сжались, и раздался выстрел. Индеец занес нож над головой, поддерживая левой рукой запястье правой, как бы стремясь вложить в удар всю отпущенную ему силу. Я начал жалеть, что случайно вылетевшая пуля не задела его. В следующее мгновение мы уже катались с ним по дну оврага: я старался, как мог, удержать его смертоносную руку от удара, а он с не меньшим упрямством пытался пересилить мою хватку и довести свое дело до конца. Конечно, я мог бы в любой момент пристрелить его, но он был нужен мне живым. Я снова попытался заговорить, но он так двинул меня коленом в живот, что у меня дух перехватило, а перед глазами поплыли красные круги. Руки обмякли, я весь словно провалился в жгучую боль, поселившуюся в солнечном сплетении, и почти отстраненно наблюдал, как надо мной снова взлетает стальной клинок… А потом под подбородком Мелькающей Тени вдруг образовалась маленькая круглая дырочка, и из нее потекла кровь. Он несколько раз сглотнул, будто подавился костью… Только тут до моего заторможенного слуха долетел звук выстрела. Затем второго — и Тень, дернувшись, завалился назад. Я выбрался из-под него. Рядом стоял невесть откуда взявшийся Бешеный Медведь, который приставил дуло своего «спенсера» ко лбу Мелькающей Тени и нажал курок в третий раз, а затем встал у трупа на одно колено, и — хлоп! — скальп бедняги покинул его бренный череп и повис на поясе у пауни. Слов нет, он спас мне жизнь, но мне почему-то не хотелось его благодарить. Помните, как Маленький Медведь возненавидел меня, когда я, много лет назад, оказал ему такую же услугу? Но теперь дело было несколько в другом: Мелькающая Тень взял меня когда-то в мой первый набег на пауни, и я относился к нему как к старшему брату. Он мне действительно очень нравился. И теперь я страшно расстроился, причем даже не от того, что его убили, ведь рано или поздно все мы умрем, и не от того, что невольно послужил причиной его гибели. Нет, меня угнетало, что он так и не узнал меня и дрался со мной, как с врагом. Хотя, с другой стороны, я и был врагом, раз пришел вместе с остальными, разве не так? Черт, я еще не до конца оправился от его удара и с трудом дышал. Между тем Бешеный Медведь вскарабкался наверх, вскочил на свою лошадь и, подняв в знак прощания карабин, ускакал. За все это время он не проронил ни слова. До сих пор мне и в голову не приходило задуматься, а что, собственно, делал Мелькающая Тень в этом овраге. Ведь он мог оказаться там и не один… Но настроение мое было таково, что я почти хотел получить в спину пулю или стрелу, пока копал своему старому другу могилу его же ножом. Едва длинный нос Мелькающей Тени скрылся под последней пригоршней песка, я услышал в соседних кустах какой-то шорох, и мигом чувство самосохранения вернулось ко мне: я быстро лег на живот и, сжимая «ремингтон», пополз вперед. Кусты между тем снова ожили, и я замер в самой нелепой позе: руки вытянуты вперед, а ноги согнуты, как у лягушки. Так, то извиваясь на песке, то останавливаясь, я проделал еще несколько метров, и глазам моим открылась необычная картина. На земле, у самых корней раскидистого куста, лежала индианка. Подол ее платья был задран выше пояса, ноги широко расставлены… Она рожала. Уже показались головка ребенка и часть плеча. Несмотря на страшную боль, женщина тужилась без единого стона или всхлипа, изредка приподнимаясь на локтях, чтобы посмотреть, как идут дела. Все это время она была здесь, и мне стала понятна ярость Мелькающей Тени и та ожесточенность, с которой он бросился в бой. Когда подходит время родов, шайенки в одиночестве удаляются туда, где их никто не может видеть, а затем возвращаются уже с ребенком и как ни в чем не бывало снова принимаются за свою обычную работу. Не был исключением и этот случай, вся разница заключалась лишь в том, что малыш решил появиться на свет прямо в разгар боя, но ведь дети — существа своевольные и вообще редко считаются с делами родителей. Я отлично знал шайенов и сразу понял: даже смерть Мелькающей Тени не так ее расстроит, как то, что кто-то наблюдал за нею в столь неподходящий момент. Поэтому я дал задний ход и, стараясь не шуметь, ретировался назад, к тому месту, где под тонким слоем песка покоился мой недавний противник. Через несколько минут она вышла из-за куста, прижимая к груди крохотный комочек, завернутый в голубое одеяло. Увидев меня, она не останавливаясь выхватила свободной рукой из-за пояса нож. В ее глазах читалась такая решимость, что у меня по спине пробежал холодок и я направил на нее свой револьвер. И не говорите мне, что это дико и бесчеловечно: краснокожие обоего пола проявляют недюжинную тупость, когда встречают белых людей, а я, черт возьми, хотел жить. — Послушай, — сказал я ей, — мне придется пристрелить и тебя, и твоего ребенка, если ты меня не выслушаешь. Мелькающая Тень пал от руки пауни. Именно эти выстрелы ты и слышала. Если ты давно жила с Тенью, то наверняка слышала от него о Маленьком Большом Человеке. Так называли меня, когда я жил в палатке Старой Шкуры. Я был другом шайенов до тех пор, пока они не украли мою жену и сына. Поэтому я здесь. Я заберу тебя с собой, а потом обменяю на свою семью. Она изучающе посмотрела на меня своими пронзительными черными глазами и ответила: — Хорошо. — Мне совсем не нравится так поступать с тобой и твоим малышом, — продолжал я, — но у меня нет выбора. — Хорошо, — повторила она, села на песок и принялась кормить ребенка грудью. — Послушай, — сказал я, — нам лучше подняться наверх, а то снова могут прийти пауни. Они убьют тебя раньше, чем я успею им что-либо объяснить. — Сперва он должен поесть, — невозмутимо ответила она и не двинулась с места. Мне оставалось только ждать, и я оглядывал края оврага, готовый в любой момент открыть огонь. Эта женщина, вернее почти девочка, была мне незнакома, и я принял ее за новую жену Мелькающей Тени, однако, расспросив, выяснил, что она его дочь, одна из тех, кого он учил когда-то не шуметь и не хихикать. — А где твой муж? — спросил я. — Его убили белые люди, — ответила она. Я продолжал расспрашивать ее о том и о сем, когда услышал топот неподкованных копыт: судя по звуку, к нам приближались три всадника, но на таком расстоянии было невозможно понять, друзья это или враги, шайены или пауни. В следующее мгновение я схватил ее вместе с ребенком в охапку и поволок назад в кусты, где мы и спрятались, скрючившись в три погибели и стараясь занимать как можно меньше места. Я как вцепился в нее, так и продолжал крепко держать, хотя она и не думала сопротивляться. Ребенок был настоящим шайеном и за все время не проронил ни звука. Всадники оказались пауни. Они медленно проехали по краю обрыва, всматриваясь вниз, но, по счастью, не заметили ничего подозрительного и ускакали прочь после того, как один из них помочился в овраг прямо не слезая с лошади. Мы с индианкой, имени которой я так пока и не узнал, сидели тихо, как мышки, еще некоторое время, и она, устав от неудобной позы, прислонилась ко мне, а ее левая грудь, полная молока, прижалась к моей правой руке. Я осторожно, почти ласково, слегка отстранился, чувствуя некоторую неловкость своего положения. Ребенок уснул, так и не выпустив изо рта сосок… Дикая, нелепая мысль, но я снова почувствовал себя в кругу семьи. Я защищал их, как и подобает отцу, видя в них, возможно, образы Ольги и маленького Гуса. Она откинула голову назад и прижалась мягкой гладкой щекой к моему лбу. От нее исходил запах чистой кожи и солнца. У нее были черные блестящие волосы и большие ясные глаза. Она была красива. — Теперь я верю тебе, — сказала молодая мама. — Ты — Маленький Большой Человек, и я буду тебе женой вместо той, которую ты потерял. А это — твой сын, — и с этими словами она положила ребенка мне на руки. Малыш проснулся, взглянул на меня своими черными бусинками и, клянусь Богом, улыбнулся. Я почувствовал себя полным идиотом. — Нам лучше уйти отсюда, — продолжала она. — Они, должно быть, соберутся у Весеннего ручья. — Кто? — не понял я. — Наши Люди. Сегодня у пауни были могучие талисманы, но в следующий раз мы рассчитаемся с ними сполна, и их женщины лягут спать в одиночестве и будут выть всю ночь напролет. Я все еще держал ребенка. — У тебя красивый сын, — сказала она и посмотрела на нас с искренним восхищением, а затем забрала его. — Где твои вещи? Я понесу их. Я еще не пришел в себя и ничего ей не ответил. Тогда она привязала полосками старого одеяла ребенка к груди, вскарабкалась наверх там, где лежала моя мертвая лошадь, сняла седло и всю упряжь, захватила мой плащ и вернулась назад, выглядя несколько разочарованно. — Сегодня ночью, — сказала она, — волки съедят моего отца. Надо бы положить его в короб и привязать повыше, но здесь нет ни коры, ни деревьев, а тащить его туда, где все это есть, слишком далеко. Затем она сделала шаг назад, словно говоря: ты мужчина, вот и иди впереди. До этого самого момента я и мысли не допускал, что все происходит всерьез. — Мы не можем вернуться в твое племя, — сказал я. — А бледнолицые позволят тебе иметь жену из племени Людей? — спросила она, попав в самую точку, хотя и несколько преувеличила мою зависимость от мнения остальных. Это, конечно, не было преступлением, но я живо представил себе физиономию Фрэнка Норта, взирающего на мое возвращение из боя в сопровождении семьи из стана врагов. Я, конечно, мог бы представить их как пленников или заложников, но тогда им грозит сначала встреча с пауни, а потом заключение в одном из армейских фортов до тех пор, пока шайены не поменяют их на пленных белых. Именно так собирался поступить и я, надеясь убедить военных обменять их именно на Ольгу и Гуса, а не на какого-нибудь забулдыгу-полковника, но теперь я посмотрел на все это более реалистично. В самом деле, до сих пор я не получил ни малейших доказательств того, что мои жена и сын еще живы, а что делают с молодыми красивыми индианками в фортах на побережье Арканзаса и вдоль железной дороги, я знал слишком хорошо. По правде говоря, я уже не чаял увидеть свою семью живой, хотя и боялся в этом признаться. — Шайены сейчас злы, — сказал я, — и пристрелят меня сразу, как увидят. — Я буду рядом, — ответила «моя женщина». Вот так я и вернулся снова к Людям. Мне не о чем было сожалеть. Я терял лишь лошадь, мулов, телегу и тяжелую работу. Что же до Керолайн, то мне следовало сказать раньше, что Фрэнк Дилайт сделал ей предложение, и она, хоть и делала недовольный вид, разумеется, ответила ему согласием. Не стану вдаваться в подробности нашего пути по дну оврага, скажу лишь, что вышли мы из него за большим холмом, надежно скрывающим нас от глаз пауни. Вечером женщина нашла подходящий куст, соорудила над ним из одеяла импровизированную крышу, и мы провели ночь, тесно прижавшись друг к другу: в прерии, где постоянно дует ветер, нет иного способа согреться. На следующий день мы добрались до Весеннего ручья. Племя действительно собиралось там; то и дело подходили новые люди. Как я и ожидал, у меня немедленно возникли проблемы с молодыми воинами, но «моя женщина» быстро поставила их на место: у нее был острый язык и изрядный дар убеждения. С тех пор как я видел Старую Шкуру последний раз, он обзавелся новым типи, и я опознал его жилище лишь по висящему у входа тотемному щиту. — Жди меня здесь, женщина, — сказал я своей спутнице, и она беспрекословно повиновалась. Я вошел внутрь и сказал: — Здравствуй, дедушка. — Здравствуй, сын, — приветствовал меня в ответ старый вождь так, словно мы расстались с ним пару дней назад. — Ты голоден? Я никогда в жизни не встречал столь невозмутимого человека. Он ничуть не изменился. Сидя с закрытыми глазами, Старая Шкура, казалось, предавался сладостной полудреме; я решил было, что он совсем уснул, когда губы его снова разомкнулись, и я услышал: — Я видел, как ты возвращаешься к нам. Не кори себя, ты ничем не мог помочь Мелькающей Тени. Он знал, что умрет в тот день, и сказал мне об этом. Наши амулеты и заклинания оказались бессильными перед часто стреляющими ружьями. Нам, наверное, не стоило возвращаться к дороге из двух железных полос, но молодые воины захотели снова захватить и свалить огнедышащую повозку. Интересно наблюдать, как эта огромная вещь движется, рыча, пыхтя и выбрасывая из себя снопы искр с такой яростью, словно собирается пожрать весь мир… Я сел рядом с ним, и мы выкурили трубку. Он говорил не открывая глаз, что показалось мне несколько странным, но спрашивать было бы дурным тоном. — Ты прав, сын, — внезапно сказал вождь, — я слеп. Пуля не тронула моих глаз, но пробила шею недалеко от затылка и перерезала дорогу, по которой зрение поступает в сердце. Смотри, — он поднял веки, — мои глаза по-прежнему видят, но все оставляют в себе. А какая от этого польза, если сердце ничего от них не узнает? Глаза его действительно выглядели совершенно нормально. Видимо, пуля перебила или задела какой-то зрительный нерв. — Где это произошло, дедушка? — спросил я, передавая ему длинную трубку. Мой вопрос, казалось, смутил его. Он долго молча курил и лишь затем ответил: — На Песчаном ручье.