Лифтер Клэнси проводил нас к очередному секретному лестничному пролету, который вел из машинного отделения на смотровую площадку, где Дрищ сказал, что брисбенские дети обычно бросали через перила монеты и загадывали желания, пока те летели вниз семьдесят пять метров до крыши Сити-Холла. – Я желаю иметь больше времени, – сказал я, бросая через перила медную монетку в два цента. И время пришло. – Зажмите уши! – улыбнулся Клэнси, поднимая глаза к огромному синему стальному колоколу, который я сперва не заметил над нами. И колокол оглушительно пробил одиннадцать раз, едва не разорвав мне барабанные перепонки, и я изменил свое желание на другое, чтобы время остановилось в тот момент, и чтобы это желание сбылось. * * * – Ты видишь все детали, Илай? – спрашивает Дрищ через стол. – А? – вскидываюсь я, возвращаясь в настоящее. – Ты улавливаешь все детали? – Да-а, – отвечаю я, озадаченный испытующим взглядом Дрища. – Ты ухватываешь все эти периферийные штуки, малыш? – спрашивает он. – Конечно. Всегда, Дрищ. До мельчайших подробностей. – Но ты пропустил самое интересное, что есть в этой статье. – Неужели? Я изучаю статью, снова просматриваю слова. – Подпись, – говорит он. – В нижнем правом углу. Подпись, подпись. Нижний правый угол. Глаза бегут ниже, ниже, ниже, по типографским словам и картинкам. Вот она. Вот подпись. – Какого хрена, Гус! Я буду отныне ассоциировать это имя с днем, когда я научился управлять временем. Это имя – «Кэйтлин Спайс»[18]. Дрищ и я пристально смотрим на Августа. Он молчит. Мальчик убивает быка Я вижу маму через полуоткрытую дверь спальни. Она стоит в своем красном выходном платье перед зеркалом, висящим на внутренней стороне дверцы шкафа, и застегивает на шее серебряное ожерелье. Как может любой мужчина в здравом уме не быть счастливым в ее присутствии, не быть довольным, не быть благодарным за то, что по возвращению домой его встретит она? Почему мой отец положил на все это большой и толстый хрен? Это переполняет меня яростью. Она так офигительна, моя мама. К чертовой бабушке всех и каждого из тех озабоченных придурков, которые смели приблизиться к ней на расстояние шага, не получив сперва на это право у Зевса. Я проскальзываю к ней в спальню и сажусь на кровать рядом с ней и зеркалом. – Мам? – Да, дружочек? – Почему ты сбежала от моего отца? – Илай, я не хочу говорить об этом сейчас. – Он плохо с тобой обращался, ведь так? – Илай, этот разговор… – …Состоится, когда я подрасту, – заканчиваю я за нее. Все, переход к новой строке. Мама слегка улыбается в зеркало шкафа. Наполовину смущенная, наполовину тронутая моим беспокойством. – Твой отец был нездоров, – говорит она. – Мой отец хороший человек? Мама думает. Мама кивает. – Мой отец – он скорее как я или скорее как Гус? Мама думает. Мама ничего не отвечает. – Гус тебя когда-нибудь пугает? – Нет. – Меня он иногда пугает до усрачки. – Следи за языком. Следить за языком? За языком следить, говоришь? Что меня в действительности пугает до усрачки, так это когда правда о нелегальных операциях с героином сталкивается с миражом семейных ценностей в духе фон Траппа[19], который мы выстроили вокруг себя. – Прости, – говорю я. – Что именно тебя пугает? – спрашивает мама. – Ну не знаю, то, что он пытается сказать, то, что он пишет в воздухе своим волшебным пальцем. Иногда это не имеет никакого смысла, а иногда смысл появляется только через два года или через месяц, и раньше Гус никак не мог знать, что это будет иметь смысл. – Что, например? – Кэйтлин Спайс. – Кэйтлин Спайс? Кто это – Кэйтлин Спайс? – Это как раз пример. Мы понятия не имеем, что бы это значило, но какое-то время назад мы с Дрищом валяли дурака в «Лэндкрузере» и наблюдали, как Август пишет свои маленькие послания в воздухе, и заметили, что он пишет это имя снова и снова. Кэйтлин Спайс, Кэйтлин Спайс, Кэйтлин Спайс. А потом, на прошлой неделе, мы читали большую статью в «Юго-западной звезде», из того большого цикла «Квинсленд помнит», и она вся целиком была о Дрище, полная история Гудини из Богго-Роуд, и она получилась действительно интересной, а затем мы увидели имя женщины, которая это написала – ну, вернее, собрала выжимки из старых газет – внизу, в правом нижнем углу страницы. – Кэйтлин Спайс, – говорит мама. – Как ты догадалась? – Ты вроде как подводил дело к этому, дружок. Она подходит к своей шкатулке для украшений, стоящей на белом комоде. – Очевидно, он читал ее статьи в местной газетенке. Наверно, ему просто понравилось, как ее имя звучит в его голове. Он так делает – цепляется за имя или за слово и прокручивает его снова и снова в уме. Если он не произносит слова вслух – это еще не означает, что он их не любит. Мама сжимает в руке две серьги с зелеными камушками, наклоняется ко мне и произносит мягко и бережно: – Этот мальчик любит тебя больше, чем что-либо в этой Вселенной. Когда ты родился… – Да знаю я, знаю. – …Он так внимательно следил за тобой, охранял твою кроватку, словно жизнь всего человечества зависела от этого. Я не могла оттащить его от тебя. Он самый лучший друг, который у тебя когда-либо будет. Она выпрямляется и поворачивается к зеркалу. – Как я выгляжу? – Ты выглядишь прекрасно, мама. Хранительница молний. Богиня огня, войны, мудрости и красного «Уинфилда». – Овца в шкуре ягненка, – вздыхает мама.