Я закашлялась от воды. На моих глазах фрегат начал разворачиваться, готовясь пуститься в погоню за драконом. Я вздохнула с облегчением. Моя рискованная затея себя оправдала. Если забыть о том, что я барахтаюсь посреди океана. Одна. Не умея плавать. Я отчаянно замахала руками и ногами, стараясь удержаться на поверхности, и закричала вслед удаляющемуся кораблю, но мятежники не услышали моего жалкого писка. Намокшая одежда тянула меня вниз. Руки и ноги налились свинцом. Я открыла рот, чтобы крикнуть, но вода плеснула мне в горло. Если так пойдёт дальше, море точно меня поглотит: заполнит изнутри, унесёт на глубину и сделает частью себя. Я поперхнулась и закашлялась. Голову будто набили ватой. Я постаралась сосредоточиться и, кашляя, произнесла: – Антония. Поднять. Меня приподняло на несколько дюймов, я успела сделать вдох, но затем опять погрузилась в воду. Снова и снова я повторяла заклинание, но его хватало лишь на один глоток воздуха. По краям поля моего зрения будто что-то заискрило, затем оно начало сужаться. Похоже, мне оставалось недолго. Я ушла под воду. Казалось, она потеплела, стала почти приятной. Её мягкие объятия навевали сон. Я попыталась закричать, но губы не слушались. Всё стало невыносимо тяжёлым, а затем… пустота. Глава 18 Очнулась я в мягкой постели, залитой серым светом из широкого окна. Знакомое синее покрывало щекотало нос ароматом лаванды. Я уставилась на обои с крупными цветущими розами – я сама выбрала их, когда мне было семь, и вскоре пожалела об этом, потому что брат заявил, что они больше похожи на кочаны капусты. Дом. Я была дома. Как просто было бы поверить, что всё случившееся – лишь страшный сон. Если бы не созвездие синяков на моём теле и та особая сухость во рту, которая остаётся после глотка морской воды. Но всё это не шло ни в какое сравнение с душевной мукой. Словно кто-то вырвал у меня сердце и сыграл им в крокет, излупив молотками. – Ты проснулась. Замечательно. Я перевернулась на спину, поморщившись от боли в натруженных мускулах, и увидела маму, сидящую у моей кровати. – Мама?! – удивилась я. – Если ты не узнаёшь родную мать, Антония, возможно, мне стоит снова позвать доктора. Разумеется, я её узнала. Эти блестящие тёмные косы, зелёные глаза, способные разглядеть каждую неправильную цифру в бухгалтерской книге, и полные губы, которые всегда растягиваются в улыбке, стоит ей переиграть своего оппонента. Но сейчас у неё под глазами были такие тёмные синяки, что скрыть их не смогла даже пудра. Одна пуговица на рукаве повисла на нитке: мама постоянно нервно теребила её. Мама никогда не нервничала. По крайней мере, не показывала этого. Должно быть, произошло нечто ужасное. – Что случилось? – прокряхтела я, представляя самое страшное. У неё был какой-то странный, загнанный взгляд, и когда она заговорила, её голос звучал заметно резче, чем обычно: – Случилось то, что мою дочь вчера вечером вытащили из моря едва живой. Нам невероятно повезло, что «Шип» был неподалёку, иначе… – Она осеклась и продолжила через секунду уже спокойнее: – И хвала небу, что лорд Бенедикт многим мне обязан. Иначе ты бы сейчас сидела в тюрьме при суде вместе со своим мастером Бетрис. Борясь с головокружением, я приподнялась на локтях: – Я не предательница и мастер Бетрис тоже! – То есть ты не помогала какой-то выскочке провозгласить себя королевой Медазии? – Она на самом деле королева, – возразила я. – Она праправнучка короля Гороса. Я… Я всего лишь пыталась поступить правильно. – Как я ни старалась держать себя в руках, но в уголках глаз защипало. Я зажмурилась, борясь с подступающими слезами. Щеки коснулось что-то мягкое и тёплое. Открыв глаза, я увидела мамину руку, при этом мама выглядела почти виноватой. Она вздохнула: – Твоя голова всегда была забита книгами и магией. Я должна была больше заниматься твоим воспитанием. – П-прости, мама. – Извинениями делу не поможешь, – покачала она головой, оправляя и без того гладкое покрывало. – Что натворил Чёрный Дракон? – спросила я, приготовившись услышать о многочисленных жертвах и страшных разрушениях. – К счастью, почти ничего, по крайней мере пока. Чудовище затаилось у маяка Кафос. На порт Меды оно не нападало, но блокирует любое судно, пытающееся зайти в бухту или выйти из неё. – А Моппи? – Самозваная королева? Мы полагаем, она вместе с драконом, у маяка. Но никому не удалось подобраться достаточно близко, чтобы в этом убедиться. Ни имперскому флоту, ни даже этой мятежнице Порфире. Я вздохнула с облегчением. Мой план сработал! Может, нам ещё удастся предотвратить войну, но для этого необходимо собрать вместе представителей всех сторон, без револьверов и морских чудовищ. – А корона? Мама сурово посмотрела на меня, словно почувствовала вспыхнувший в моей груди огонёк надежды: – Пожалуй, будет лучше, если мы начнём с самого начала. Слишком много вопросов требуют ответов. Не говоря уж об обвинениях в измене. Мне нужно знать, что произошло, чтобы сохранить наше доброе имя. И пока я умывалась и переодевалась, я рассказала ей в подробностях всю историю. Мама помогала мне, чего не делала с тех пор, как я была ещё совсем маленькой. Достав из комода расчёску, она жестом указала мне сесть на небольшой стул, обитый бархатом. Уверенной рукой она ритмично водила по моим волосам, задерживаясь лишь на каком-нибудь особенно упрямом колтуне и глядя на меня в отражении посеребрённого зеркала. Я же не отрывала глаз от его золочёной рамы, в одном месте которой брат тайком вырезал улыбающуюся рожицу, чтобы развеселить меня, когда я в детстве целый месяц болела гриппом. О нашем визите в родной дом Моппи на горе Редька я упомянула вскользь. Насколько я могла судить, её бабушка и сёстры не были напрямую связаны с Освобождением, хотя наверняка это Ая сообщила Порфире, что мы направились к русалкам, иначе бы та не знала, где устроить засаду. В любом случае, я не хотела, чтобы за ними отправили отряд солдат в золотых мундирах. Я также умолчала о кошмарах в лесу Безмолвных Страхов. У меня язык не повернулся пересказывать маме свой, а делиться тайной Моппи показалось нечестно. Кроме того, они никак не помогли бы нам вернуть корону и остановить Чёрного Дракона. – А потом я проснулась здесь, – подытожила я. Мама взяла ленту, чтобы повязать её на конце моих аккуратно заплетённых волос. – Но есть ещё кое-что. Моппи сказала, что Ф… – Пропади всё пропадом! Я так и не могла произнести его имя. – Что брат состоял в Освобождении. Руки мамы замерли, и между её бровями пролегла тонкая морщинка. – Это правда? – спросила я. Она поджала губы, будто попробовала что-то неприятное. Я не мигая смотрела на неё, ожидая увидеть шок и отрицание, но она не выглядела удивлённой. – Ты знала, – глухо сказала я. – Ты знала, что на самом деле они его не убивали, и ни слова мне не сказала! – Его смерть всё равно на их совести, – отрезала она, отводя взгляд. – Он был ещё так юн. Он не понимал, что делает. Твой дедушка задурил ему голову всеми этими сказками. И, конечно, Флориан в них поверил. Он был смел и бесстрашен. – Её голос дрогнул, и она быстро заморгала. – Смел, бесстрашен и глуп. – Когда она наконец встретилась со мной взглядом, её глаза напоминали огранённые драгоценные камни, такие же острые и твёрдые. – Они использовали его. Точно так же, как и тебя. Они погубили моего сына. Но ты жива. И впервые это не прозвучало как обвинение. Она слегка прижала ладони к моим плечам, что можно было лишь очень отдалённо принять за объятия, но у меня всё равно перехватило дыхание. Я не знала, что и думать. Всё смешалось. Будто кто-то взял мою жизнь, разбил её на кусочки и сложил обратно как попало, не заботясь о том, чтобы совместить края. Мой брат был членом Освобождения. А мама смотрела на меня так… Не чтобы покритиковать или поправить – а словно… я действительно была ей небезразлична. Лихорадочно подбирая слова, которые могли бы продлить этот момент, я поймала её руки и крепко сжала. – Я бы всё отдала за заклинание, чтобы поменяться с ним местами. Чтобы он к тебе вернулся. – Голос у меня сорвался. Я думала об этом тысячу раз, но никогда не произносила вслух. Она вздрогнула всем телом. Моя мама, женщина, умеющая предугадывать каждый поворот любого разговора на пять ходов вперёд, уставилась на меня с выражением, которое можно описать лишь как шок и ужас. За этим последовала долгая пауза, и я почти могла слышать крики ворон и звяканье их клювов-ножниц. Затем её пальцы больно стиснули мои, будто я висела на краю пропасти, а она меня держала. – Я этого не хочу, – сказала она. – Никогда не хотела. Ты моя дочь, Антония. Тугой узел, всё это время стягивающий мне сердце, развязался, и оно снова свободно забилось. В горле стало горячо от облегчения. Наши отношения всегда будут натянутыми, но главное, что мы есть друг у друга. И пока этого достаточно. Сжав в последний раз мои ладони, она отстранилась и посетовала: – Что же это я, мы с тобой так полдня тут просидим. А нужно собирать вещи. – Вещи? Зачем? Мы должны связаться с Освобождением! Попробовать с ними договориться! И мама, необходимо что-то сделать с добычей улиток. Русалки… Она подняла руку, обрывая меня: – Нет. Всё это тебя не касается, как и меня. – Но ты же в Совете! – Лишь до тех пор, пока не напишу заявление о снятии с себя полномочий, – мрачно ответила она. – Пора взглянуть правде в глаза, Антония. Для нашей семьи больше нет места на Медазии. – Ещё как есть! – воскликнула я. – Медазия – наш дом! Мама продолжила, будто не слышала: