– Точно! Иду. Теодор скинул на кровать сюртук, оставшись в желтом жилете с узором из райских птиц и слегка влажной рубашке, которая прилипла к его плечам, обрисовав контуры мышц. Пригладив пальцами волосы, он послал Уинифред очаровательную улыбку. – Выясню, что смогу. – Не сболтните лишнего. Молю, не задавайте наводящих вопросов и не пытайтесь намекать. Вы выдадите себя с головой, – угрюмо напомнила Уинифред, ковыряя пальцем покрывало. Если ей не удастся выбраться из поля зрения горничных и роль шпиона ляжет на Дарлинга – быть беде. – Не буду, – пообещал он и ослабил узел галстука. – Как следует насладитесь вашими примочками и компрессами! Она поджала губы, и Теодор со смехом вышел. Из коридора донеслись женские голоса – как она и думала, горничные стояли под дверью. Даже не пытаясь этого скрывать, они тут же вошли, хихикая. Уинифред не стала вытирать следы от слез – пусть думают, что она тут корчилась от боли. Девушки, толкая друг друга локтями и улыбаясь, встали у кровати. Вид смятого сюртука Дарлинга в ногах у Уинифред вызвал у них новый взрыв беззвучного хохота. Что за дурочки! Неужели в доме Клэртонов так мало развлечений? Молча переглядываясь, горничные переодели Уинифред в чистую ночную сорочку, расчесали ей волосы и растерли ногу. Это было даже приятно, но мучительное ожидание и собственная бесполезность ее изматывали. Уинифред волей-неволей поглядывала на дверь, гадая, как там держится Дарлинг. – Мы можем что-нибудь еще для вас сделать, мэм? – тонким от смеха голосом поинтересовалась одна из девушек. Уинифред раздражал их тон, но она прекрасно понимала, что чопорным высокомерием от смешливых горничных ничего не добьется. Приподнявшись, она распахнула глаза и доверительным тоном прошептала: – Вы не могли бы налить мне немного бренди? Я после него отлично засыпаю! Девушки переглянулись и снова глупо захихикали. Одна тайком толкнула другую плечом и ответила: – Сожалею, мэм, но господа не держат в доме спиртного. – Она бросила взгляд на подругу, будто рассказывая шутку, понятную только им двоим. – Оно вредно для организма! Вторая горничная прыснула, и Уинифред, состроив обиженную гримаску, откинулась на подушки. – Какая жалость! Голова просто раскалывается! Неужели у вас не найдется ни капельки бренди? Ничто так не могло расположить их к ней, как крошечная просьба и общая тайна. Припрятанное спиртное для этой цели весьма кстати. Первая горничная сложила влажное полотенце и едва заметно кивнула второй. – Мы попробуем что-нибудь отыскать для вас, мэм. Какое облегчение! Уинифред просияла, и девушки снова прыснули. – Правда? О, благодарю! Вы просто мои спасительницы! Шепотом посовещавшись, девушки ушли вниз, забрав все вещи, и вернулись с графином, до краев наполненным прозрачной жидкостью. Сердце Уинифред упало в пятки – ей не пришло в голову, что запертая в загородном доме прислуга станет баловаться самодельными настойками. Пить эту гадость она не собиралась. Горничные переглянулись, и та, у которой коса лежала на левом плече, вынула из кармана коньяк в небольшой бутылочке из коричневого стекла. Уинифред улыбнулась с совершенно искренним облегчением – по крайней мере, придется хлестать не домашнюю настойку, а разбавленный водой коньяк. Подставив одной из девиц стакан, она обворожительно улыбнулась другой: – Выпьете со мной за компанию? Когда опьяневшие горничные захрапели – одна в кресле, другая в изножье кровати, – Уинифред осторожно выбралась из-под одеяла. Накинув на ночную сорочку пыльный бархатный халат, она вышла из комнаты. От выпитого спиртного Уинифред слегка мутило. Пол холодил босые ноги – комнатных туфель ей не принесли, а собственные, на каблучке, надевать точно не стоило. Закутавшись в теплый тяжелый халат, Уинифред юркнула на лестницу. В холле первого этажа было темно, но слуги вряд ли спали – из дверного проема все еще лился теплый свет. Уинифред слышала голоса, но слов было не различить. Значит, они держат Дарлинга в гостиной – скорее всего, ужин плавно перетек в беседу за карточной игрой. Помещения для прислуги располагались на первом этаже, а обе горничные почивали в гостевой комнате. Пока Теодор развлекает хозяев, Уинифред сможет беспрепятственно осмотреть второй этаж. Вернувшись в коридор, она попробовала двери. Все три, кроме гостевой, в которой расположилась она сама, были заперты на ключ. Уинифред вернулась в свою спальню за шпилькой, зубами выгнула крошечную отмычку и вскрыла замок в дальней комнате. Пол в ней был холоднее, чем в коридоре. Она поежилась и поспешила ступить на пыльный персидский ковер. В стене располагался холодный камин, но кроме него и ковра, в большом помещении ничего не было. Уинифред повернулась, чтобы уйти из пустующей комнаты, но вдруг прямо у нее за спиной раздался приглушенный кашель. Она замерла на месте, леденея от ужаса. Темно, хоть глаз выколи. Лондонские дома можно осмотреть благодаря уличному освещению, а здесь – темный парк и глушь на ближайшие мили. Конечно, она не заметила, что в углу… – Роббер[13], – произнес Дарлинг у нее за спиной, и Уинифред обернулась. В углу никого не было, но взгляд ее упал на камин. Ну конечно! Должно быть, он соединен общей трубой с тем, который находился в гостиной. Звуки слышались так четко, будто Теодор стоял рядом с ней. Сгорая от любопытства, Уинифред на цыпочках подобралась к камину и присела возле него. Внутри темнела маленькая металлическая решетка, разделяющая трубу. Уинифред понимала, что разумнее было бы поскорее осмотреть остальные комнаты, но ничего не могла с собой поделать. Она пообещала себе, что задержится всего на минутку. – Второй раз подряд! – пожаловался высокий женский голос. Несмотря на шутливость тона, в нем слышалась досада. – Мистер Дарлинг, вы просто прирожденный игрок! – Пустяки. Мы с матерью частенько играли вдвоем в вист, – смущенно отозвался Теодор. Уинифред едва подавила смешок. Он превосходно играет в карты, танцует, имеет образцовое воспитание и образование – и все равно не отличается умом, бедняжка. – О конечно, Хелен! Мы читали о кончине ваших родителей в газетах. Примите наши соболезнования. Это все, конечно, просто ужасно. Должно быть, вы просто безутешны! Потерять обоих родителей, и в столь короткий срок! Уинифред, поднявшаяся было, чтобы уйти, вновь присела. Пустой светский разговор приобретал интересный оборот – о семье Дарлинга она до сих пор знает неприлично мало. Конечно, лучше было бы узнать все от него самого, но если он не желает с ней делиться, почему не подслушать? – Да… Это ужасно. Теодор сделал паузу, и Уинифред почти увидела написанное на его лице беспомощное отчаяние. – Прошу простить мою супругу, – сухо вмешался мистер Клэртон. – Судя по всему, она изголодалась по светским сплетням. Его укол бы призван заткнуть миссис Клэртон – к разочарованию не только ее самой, но и Уинифред. Но Дарлинг поспешно возразил: – Все в порядке, сэр. Я с удовольствием удовлетворю любопытство вашей супруги… насколько смогу. Кажется, миссис Клэртон осталась довольна таким исходом – на Теодора тут же посыпались вопросы: – Но у вас же осталась сестра, так ведь? Кэтрин? Я была знакома с ней в свой первый сезон в Лондоне. Отчего вы не перевезете ее в столицу? Уинифред зажала ладонью рот, чтобы не ахнуть. Значит, его сестра все еще жива? Но почему же тогда ее портрет оказался спрятан в Большом кабинете? – Кэтрин… не любит город, – неохотно ответил Дарлинг. – Переехав в Лондон после смерти родителей, я ожидал, что она захочет приехать ко мне, но… она ответила твердым отказом. По ее словам, там слишком много тяжелых воспоминаний. – Ах да. – Голос миссис Клэртон смягчился. – Конечно, понимаю. Дело в Генри? Генри? Из писем в комнате с роялем Уинифред поняла, что Генри Дарлингом звали отца Теодора. Но если речь и правда идет о нем, почему миссис Клэртон позволяет себе так фамильярничать? Теодор замолчал и ответил почти удивленно: – Да, в Генри. Значит, речь не об отце. – Вы удивлены? Весь город только о том и судачил, когда Кэтрин, не дождавшись конца сезона, вдруг уехала в семейное поместье. А чуть позже стало известно о смерти Генри, вашего брата, и все стало ясно. В тот год, кажется, вовсю бушевала холера? Значит, Генри Дарлинг – брат Теодора, погибший в то же время, когда из Лондона уехала Кэтрин. Выходит, когда родился Теодор, ни его брата, ни сестры не было в городе – один умер от болезни, другая спасалась от нее в хартфордширской глуши. Уинифред вдруг вспомнила, как в карете Дарлинг расспрашивал ее о братьях и сестрах. Она так упивалась собственным горем, что и не подумала спросить о его родственниках! А ведь он, наверное, рассказал бы ей, это был такой простой, прямой вопрос! И когда же она успела так отупеть? Сердясь на саму себя, она поднялась, чтобы поскорее осмотреть остальные комнаты. Уже столько раз она из-за собственных желаний мешала ходу работы! Пора положить этому конец. Когда Уинифред уже схватилась за ручку, до нее донесся горький смешок Дарлинга: – Вы правы, мэм. Кажется, от света ничего не утаишь. Не желая больше слушать, она выскользнула в коридор и заперла дверь. Со шпильки по бокам соскоблилась позолота, и Уинифред от злости едва не швырнула искореженное украшение в окно. Сколько информации она упустила из-за скрытности Дарлинга, а сколько – по собственной глупости! При одной мысли о том, что вместо подслушивания она могла просто спросить его о братьях и сестрах, ее разбирала досада. Конечно, он мог и не сказать правды, но она бы, по крайней мере, попыталась. Кажется, в чем-то Уоррен прав – чувства действительно мешают мыслить трезво. Больше она подобной ошибки не допустит. Сосредоточившись, Уинифред вскрыла замок следующей комнаты, напротив той, в которой только что побывала. Она оказалась полной противоположностью предыдущей. Здесь было натоплено до духоты, хотя на дворе стоял июнь. В камине тлели головешки, окна занавешивали плотные тяжелые шторы. Она огляделась. В темном углу, за книжной полкой, располагалась кровать с балдахином – совсем такая же, как в гостевой комнате, пыльная и старомодная. На чистом деревянном столе стоял огарок свечи. Уинифред зажгла его и обошла комнату. Само ее существование привело ее в тупик: почему в пустой, пыльной, запертой на ключ комнате прислуга следит за камином, а в других – нет? Возможно, это комната горничных. Но почему тогда здесь только одна кровать? Впрочем, прислуга могла собираться здесь тайком от хозяев, чтобы обменяться сплетнями, выпить или сыграть в карты. Одинокий, полупустой, старомодный дом мистер Клэртон держит в железных тисках – что еще им остается делать? Уинифред удовлетворилась таким объяснением и подошла к книжной полке. Названия были ей незнакомы, здесь хранилось много трудов на латыни и другом языке с непонятными символами. Уинифред невольно поискала глазами «Сон в летнюю ночь», но пьес тут, кажется, не было. Потеряв интерес к книгам, Уинифред обошла стол и выглянула в окно, отодвинув штору. Парк при усадьбе покрывал густой туман, который появляется после дождя, но до плотного серого лондонского смога ему было далеко. Тучи рассеялись, и в лунном свете были различимы верхушки деревьев, белые гравийные дорожки, черные, напоенные водой лужайки и цветочные клумбы. Позади Уинифред снова кашлянули. Похоже, камин с этой стороны соединялся с парным ему на первом этаже. Если мистер Клэртон оказался в другом конце комнаты, вероятно, их с Теодором беседа закончилась. Нужно поскорее возвращаться в спальню. Уинифред опустила штору, но взгляд ее нечаянно зацепился за раму на стене. Она поднесла к ней догорающую свечу и чуть не выронила подсвечник. На портрете был изображен благородного вида молодой человек лет двадцати. Жесткие прямые волосы были по старой моде зачесаны назад, на манишке блестела сапфировая брошь. Не очень красивое лицо делало еще менее привлекательным надменное, недовольное выражение. На лбу наметились складки, которые через десять-пятнадцать лет станут морщинами. Это был молодой мистер Уоррен. Художник сделал его глаза больше, а губы и нос меньше. А может, он так и выглядел двадцать пять лет назад. Но сомнений не было – на картине изображен человек, воспитавший ее. Других портретов на стене не было. Уинифред поднесла огонь к нижней раме, но не нашла подписи художника. Тогда она сняла картину со стены и положила на стол лицом вниз. На обратной стороне холста мелкими буквами значилось: «Уоррен Р. Клэртон, 1834». Значит, из дома его вышвырнули после 1834 года. Но когда именно? Даже если портрет был сделан в тот же год, выходит, что Уоррену было по меньшей мере двадцать лет. Уинифред знала его как мистера Роберта Уоррена. Он сделал фамильным свое собственное имя – жест настолько же глупый, насколько и претенциозный. Не исключено, что Дейли узнал его как раз по имени. За спиной снова послышался кашель, и Уинифред решила, что теперь точно пора идти. Она повесила картину, пальцами затушила свечу и на цыпочках направилась к двери, но ее остановил тихий, скрипучий голос, слишком чистый, чтобы доноситься из дымохода: