Теперь они сдружились, но поначалу все было не так. Молодой Король заупрямился, выказывая присущую ему по временам надменность, и пригрозил отхлестать трубадура плетью. Де Борн ответил ядовитой остротой. Потребовалось все искусство Джефри, чтобы пролить масло на разбушевавшиеся воды, а также искренние извинения со стороны де Борна, и лишь тогда мир был восстановлен. Разместившись у входа вместе с де Бетюном и Овейном – последний благородно старался не подслушивать, – Маршал находился достаточно близко, чтобы слова долетали до него. Де Борн объяснил, что в качестве трубадура имеет доступ ко всем: от могущественных баронов до управителей замков и держателей мелких фьефов. Таким образом, открывались широкие возможности, чтобы влиять на недовольную знать Аквитании. Впрочем, пока его усилия мало что дали. Ущипнув для пущего эффекта струну лютни, де Борн заявил: – Я сочинил сирвенту в адрес трусливых баронов, и вы никогда больше не услышите от меня о них. Я сломал тысячу шпор, но так и не заставил ни одного идти галопом или хотя бы рысью. Безжалостность, с которой герцог загасил пламя предыдущего мятежа, похоже, имела долговременные последствия, подумал Маршал. В глубине души он был доволен. Ричард не был его господином, но, если поднимется вся Аквитания, сам король окажется не в силах потушить пожар. Держава Генриха после утраты столь обширной территории ослабеет, а Франция окажется в выигрыше. Отношения между королем и Филиппом в это время были сердечными, но полагаться на их крепость не стоило. Далее де Борн выказал уверенность, что стоит приложить еще немного усилий – и его работа даст свои плоды. – Неужели Хэл не видит, как позже скажутся на нем эти козни? – прошептал Маршал. Де Бетюн покачал головой: – Не знаю. Если к тому времени, когда он взойдет на трон, беспорядки в Аквитании не улягутся, Филипп сполна воспользуется ими. Когда заговорил Джефри, Маршал снова обратился в слух. – В Лимузене и Перигоре, однако, – сказал Джефри, многозначительно посмотрев на Молодого Короля, – те, кто восставал против анжуйского дома, по сей день таят глубокую обиду. – Рад подтвердить, что это правда. Еще один перебор струн от де Борна. – Люди вроде Тайлеферов, братьев умершего в прошлом году графа Ангулемского, в высшей степени недовольны, – продолжил Джефри. – Ричард объявил себя опекуном малолетней дочери графа Матильды, тогда как, согласно местному обычаю, ее следовало препоручить их заботам. – Я не был бы таким несправедливым, – заявил Молодой Король. – И таким жадным. В качестве опекуна девочки Ричард получал право распоряжаться доходами и сборами с ее обширных владений. – Это не в вашем характере, сир. – Джефри кивнул. – Знайте, что Тайлеферы не одни. Граф Эмар Лиможский и граф Перигорский возрадуются, если вы придете им на помощь. – Они охотно провозгласят вас герцогом Аквитанским, сир, – добавил де Борн. Потом, бросив взгляд на Джефри, добавил: – Мне сказали, что король Филипп тоже признает за вами этот титул, сир. Разве вы не женаты на его сестре? Добром это не кончится, подумал Маршал. Поглядев на де Бетюна, Уильям убедился, что тот придерживается такого же мнения. Но умение Джефри мягко стелить и играть словами, помноженное на старания не уступавшего ему в красноречии де Борна, вскоре опутали Молодого Короля, как сеть лосося. Маршал был не слишком удивлен. Его повелитель многие годы жестоко завидовал Ричарду из-за титула – герцог Аквитанский, – не говоря уж о воинских подвигах брата и присущих ему талантах полководца. Теперь, казалось, Бог дал Молодому Королю возможность показать себя, причем риск выглядел минимальным, а перспективы – огромными. Надо обеспечить де Борна деньгами, чтобы он приступил к работе: тогда венценосным братьям останется лишь сидеть и смотреть, упадут ли их семена в плодородную почву. Молодой Король словно не замечал, что его действия могут поставить под угрозу всю отцовскую державу. Маршал подумал, что лишь немногие вещи способны поколебать его верность повелителю и это – одна из них. Де Бетюн охотно согласился с ним: – Джефри вот-вот откроет сосуд Пандоры. – А ему и дела нет, – отозвался Маршал, нахмурившись. – Он как злокозненное дитя: наслаждается хаосом, даже если это грозит бедой миру вокруг него. В уме Уильяма созрело решение. Этот поступок – не предательство по отношению к Молодому Королю, ведь ему не будет причинено вреда. В конечном счете Хэл только выиграет. Маршал шепотом поделился своей идеей с де Бетюном. Тот слегка оторопел, но согласился. Поймав на себе чей-то взгляд, Маршал понял, что Овейн наблюдает за ними. – Ты слышал беседу? – спросил Маршал. Овейн отвел глаза. – Ну? – Да. – И как тебе услышанное, понравилось? – Нет. Овейн снова посмотрел ему в глаза. – Вот и мне тоже, – прошипел Маршал. – Но мы почти… совсем ничего не в силах сделать. «А вот и нет, – подумал Уильям, посмотрев на де Бетюна. – Ричард должен узнать об этом». Глава 9 Цепочка кудрявых облаков плыла над рекой Уай. Воздух был прохладным и чистым, откуда-то свысока доносилась трель жаворонка. Деревья на дальнем берегу одевались молодой листвой. В близлежащем загоне, зеленом от весеннем травы, блеяли ягнята, им отвечали матери-овцы. Ведомая твердой рукой упряжка из четырех волов тащила плуг по соседнему полю. Ристалище было покрыто грязью, но это не останавливало Хьюго, Реджинальда и меня. Из-за суровой зимы – снежный покров не сходил месяцами – приходилось упражняться только во внутреннем дворе замка. Теперь мы могли наконец наскакивать по очереди друг на друга и практиковаться со столбом. Прошло почти три года со времени визита герцога Ричарда в Стригуил. К моему великому счастью, гибель Фиц-Варина списали на несчастный случай. Вскоре после этого Роберт Фиц-Алдельм и большинство его дружков уехали и Бого вместе с ними; жизнь моя стала гораздо приятнее. Да, мне пришлось терпеть наказание за самовольную отлучку в Аск, но всего несколько месяцев. Впечатленная моей покорностью придирчивому майордому и, как я подозревал, уступив просьбам Изабеллы, Ифа одним махом сняла все ограничения. Опасаясь снова лишиться свободы, я с тех пор старался не встревать в истории. А еще упражнялся, как никогда прежде. Мне больше не приходилось брать лошадь взаймы. На боевого скакуна средств не было, но серебряных пенни Ричарда хватило на обычную лошадку, годную и для верховой езды, и для сельской работы. Не будучи знатоком по части лошадей, я прибег при покупке к помощи Хьюго. То был горячий жеребец с мощной, мускулистой грудью и сильными задними ногами. Я нарек его Лиат-Маха – в честь серого коня из колесницы Кухулина, лучшего друга моего тезки Фердии. Господь и все его святые, как я любил эту лошадь! О более преданной скотинке не стоило и мечтать. В подаренном герцогом кошеле осталось еще достаточно денег на гамбезон, круглый шлем и щит, а также на собственный меч. На последние монеты я разжился туникой, сапогами и кинжалом для Риса. Эта последняя покупка принесла мне почти столько же радости, как приобретение Лиат-Маха. С глазами, полными слез, сжимая клинок так, словно он был из чистого золота, Рис поклялся состоять при мне до конца дней. Уже впечатленный к тому времени его непоколебимой преданностью и готовностью выполнять любую порученную работу, я торжественно принял эту клятву. Немного вытянувшийся, не такой тощий, как прежде, Рис повсюду следовал за мной. И теперь, как обычно, стоял у столба. Хьюго и Реджинальд почти закончили выполнять последнее упражнение. Впереди шли Хьюго и Реджинальд, причем Хьюго – с небольшим отрывом. Я был последним, но успехи мои множились, пусть и со скоростью улитки. Несмотря на все это, я наслаждался каждой минутой. Ничто не сравнится с ощущением, когда ты мчишься галопом на боевом коне. Даже от нанизанного тростникового кольца сердце начинало лихорадочно биться; мне предстояло убедиться, что при атаке на настоящего врага оно и подавно готово выпрыгнуть, трепеща, из груди. Каждый из нас подошел к последнему туру. Хьюго, с двумя очками в запасе, держался все более уверенно: он гордо восседал на лошади, не сомневаясь в победе. Реджинальд, главная надежда которого заключалась в том, чтобы стать вторым вместе со мной, хмурился, как туча. Мне не составляло труда свистнуть Рису. Парнишка мог «случайно» упасть, когда конь Хьюго приблизится к перекрестью и кольцу. Рис был мастер изображать травмы. Пожелай я выиграть, он охотно ковылял бы несколько дней на одной ноге, чтобы увенчать обман. Но нет, решил я. Лучше проиграть, чем победить путем обмана. Колебания плохо сказываются на внутреннем состоянии. Опустив копье, я прицелился и погнал Лиат-Маха к столбу. Мы помчались по ристалищу, конь и человек, слившиеся в единое целое. Я нанизал кольцо так чисто, точно оно было размером с большое блюдо. Подъехав к друзьям, я потряс им перед Хьюго. – А ну-ка побей, приятель, – сказал я, светясь от удовольствия. К моей радости, ему это не удалось. Реджинальд ударил хорошо, что позволило ему почти нагнать Хьюго, но победа была за мной. Друзья поздравляли меня, а я улыбался так, что стало больно щекам. Все прекрасно в этом мире, думал я. Наконец-то мне покорилась верховая езда с копьем. Еще я умел сражаться в доспехах, пешим или сидя на Лиат-Маха, и чаще побеждал, чем проигрывал. Хьюго и Реджинальд стали моими надежными друзьями, за которых не жалко пролить кровь. Рис, верный, как пес, был дорог мне, как семья. Семья. Меня ужалила тоска, а вслед за ней – чувство вины. Я подумал о матери и отце, о братьях: три года я не видел их и не получал от них вестей. И, как порой бывает, Господь подшутил надо мной. А быть может, это забавлялся Люцифер. – Корабль! Возглас дозорного заставил меня обернуться в сторону Уая. Парус, раскрашенный в цвета де Клеров, показался вдали, медленно приближаясь к той самой пристани, на которую некогда сошел я. Сам по себе корабль был непримечательным. Такие приходили по нескольку раз в месяц, доставляя товары и вести из замков графини на побережье. И лишь изредка приплывали суда из Ирландии. Больше интересуясь вином, которым я пообещал угостить друзей, и тарелкой жареного мяса, готовившегося в моей любимой таверне, я выбросил корабль из головы. Вернувшись в замковый двор, мы расседлали и напоили коней, потом хорошенько вычистили их. Хьюго и Реджинальд занялись скакунами своих хозяев, тогда как я, по-прежнему не состоявший ни при ком, привалился к стене конюшни и глядел на них. Обычно я отпускал едкие замечания насчет их работы, они же грубо намекали, что лучше не зубоскалить попусту, а помочь. Беседа наша была шумной и почти похабной. Так уж заведено среди молодых парней, а зачастую и мужчин намного старше их, когда они собираются в кучу. – Мама говорит, что употреблять такие слова – дурная манера. Я повернулся и увидел, что к нам подходит Изабелла, одетая в платье из синей шерсти, на ногах – кожаные сапожки тонкой работы. Одной рукой она поддерживала недавно заведенного черно-белого котенка, совсем крошечного. – Графиня права, – пролепетал я, изрядно смутившись и надеясь, что она не услышала самых резких выражений. – Простите меня, госпожа. Она лукаво усмехнулась. – Мне приходилось слышать кое-что похуже. У кузнеца поганый язык, и у лесничего тоже. Я хмыкнул – она была права. – Вашей матушке известно о том, что вы знаете подобные выражения? Испепеляющий взгляд.