— Хватит лгать! И делать из меня дурака не надо. Зачем я вообще сюда пришел? Поддался на твои уловки. Идиот… Он резко обернулся, уже полностью одетый. Хотел что-то сказать, но только махнул рукой. — Впрочем, я не буду это обсуждать с тобой! Какой смысл? Ты все равно не признаешься! Он сунул руку в карман, достал оттуда медальон на длинной цепочке и бросил на простыню. — Его тоже можешь оставить себе. Мне он больше не нужен. Хватит… И вышел. Я резко села, скрестив по-турецки ноги и совершенно забыв, что на мне ничего нет, а дверь не заперта. Слезы текли потоком — на щеки, на губы. Соленые капли падали с подбородка на грудь. Глаза выхватывали из текста отдельные фразы, но и этого было достаточно: … к сожалению, наши отношения лишены будущего… … ваше скромное финансовое состояние не способно удовлетворить мои потребности… …я надеюсь, вы проявите благородство и не станете искать со мной встречи… …вы не хуже меня понимаете, что такая женщина, как я достойна лучшей партии… …посему довожу до вашего сведения, что вынуждена с вами расстаться… …мне жаль… Господи! Я прижала письмо к мокрой от слез груди. Мне было жаль! Мне было безумно, чертовски жаль прошедших десяти лет. Почему я еще тогда не пошла к нему? Почему не попыталась ничего выяснить? Гордость? Во всем виновата она. Мерзкая. Лживая. Холодная. Бесчувственная гордость. Правильно говорят: «Гордыней мостим мы дорогу в ад». Я отбросила письмо, утерла ладонью слезы и раскрыла медальон. Я могла бы и не делать этого. Что там внутри, мне было прекрасно известно. И все же взгляд на знакомый портрет родил во мне новые рыдания. Та Селия была такой юной, такой наивной и неискушенной. Во мне сегодняшней почти ничего не осталось от нее. Даже любовь, что связывала меня с прошлым, только что умерла. Я закрыла медальон, положила его сверху на письмо. Ничего не поделаешь — прошлое не вернуть. Но я хотя бы попыталась. За окном все так же бушевала метель. Пламя потрескивало в камине. На столике в вазе безмолвно умирали цветы. Из зеркала, из-под плотной занавеси, послышалось деликатное покашливание. — Что тебе? — встрепенулась я, машинально прикрыв одеялом грудь. — Там все так плохо в этом письме? — Больше, чем плохо, — я бросила на пожелтевший лист брезгливый взгляд, — там гнусная ложь. Вильгельм тогда пожертвовал ради меня всем. Я не представляю, как он пережил всю эту мерзость. — Я слышал, что отец лишил его наследства? Я кивнула, словно Сэми мог видеть это сквозь полотно. — Когда Вильгельм объявил о своем намерении жениться на мне, старый граф пришел в ярость. Разразился настоящий скандал. Вильгельма поставили перед выбором или я, или титул и наследство. — И он выбрал тебя? Я вновь разревелась. — Выбрал. Он любил меня. И практически стал изгоем в своей семье. Отказался от всего, чтобы быть со мной. Все что у него осталось — это маленькое поместье, полученное от покойной матери. — Ты потому и не пошла к нему выяснять отношения, когда объявили о его помолвке с Лорейн? Решила, что он предпочел тебе титул и деньги? Что тут ответить, именно так я тогда и подумала. Я даже понимала его выбор. Пыталась понять. А потом случилось желание Робера Трюзо и эта мерзкая ночь. Колье, лежащее на подоконнике, оскорбленно сверкнуло белыми искрами, а меня передернуло от воспоминаний. Гадость! Какая гадость! На следующее утро я просто сбежала. Уехала почти на год. Если бы я тогда узнала про письмо. Если бы пошла к Вильгельму и все ему объяснила. Если бы… Что толку теперь об этом? Прошлое не вернуть. А сейчас, когда у Вильгельма снова есть и титул, и деньги, и власть, он попросту мне не поверит. Да он уже решил, что я вновь позарилась на его состояние! Мне даже страшно представить, кем он меня считает. Алчной, лживой, бессовестной хищницей? Подлой тварью, продающей себя тем, кто может заплатить подороже? Слезы на моем лице сменились горячим жаром стыда. Господи, какой позор! — Ты не пойдешь его догонять? — в голосе Сэми не осталось ни единой смешинки. Я покосилась на письмо. Бросила излишне поспешно: — Нет! — Зря, — сказал он. — Тогда я сам! — Стой! Не надо… — Но почему? — за три года он перенял у меня привычку задавать неудобные вопросы. Я вздохнула. — Не нужно. Пусть прошлое, останется прошлым. Я все равно не смогу ничего доказать. — Глупо, — только и ответил дух. Я и сама понимала, что глупо, но ничего с собой поделать не могла. Глава 7 Обман длиною в десять лет В дверь вновь постучали. Я не успела даже подумать, кто там еще, как встревоженный голос Альберта спросил: — Селия, к тебе можно? Какой там можно! Я голая, зареванная, в одеяле. — Нет! Я не одета. — Быстро одевайся, у меня к тебе разговор. Быстро, легко сказать. От расстройства у меня тряслись руки. С грехом пополам удалось натянуть белье. Потом я надела нижнюю рубашку, сверху накинула домашнее платье. Чуть было не сказала, что можно, но вовремя спохватилась — подпихнула разорванное платье под кровать, на постель набросила покрывало, чтобы прикрыть простыню и подушки. Вновь себя остановила и отдернула драпировку на зеркале. Сэми внутри не было. Мне не хотелось даже думать, где бродит сейчас мой дух-секретарь. Из зеркала смотрела опухшая, зареванная дамочка, с размазанной по щекам тушью. О, Господи! Такое лицо нельзя показывать никому. — Альберт, я не смогу тебя принять! — мой голос вновь наполнился слезами. — Это еще почему? По тону вопроса было ясно, что герцог не отступит. — На меня сейчас нельзя смотреть. Я страшная… — Глупости, Селия. Быстренько умойся, и станешь свежа, как майская роза. — Погоди… Я и правда метнулась в туалетную комнату. Включила холодную воду, плескала в лицо до тех пор, пока кожа не перестала гореть. Потом слегка промокнула влагу, оставив щеки высыхать. Поняла, что могу спокойно мыслить, и взялась за щетку для волос. Прическа пребывала в полном беспорядке. Мне удалось собрать на затылке пряди и заколоть их двумя серебряными гребнями. Обычной красоты этим достичь не вышло, но все же… — Можешь зайти, — сказала я, прикрывая в уборную дверь. Альберт прошел решительно. Был он полностью одет. — Доброго утра, Селия. Услышала я запоздалое приветствие и кивнула. — Ты не спал?