Даже если Вагнер и смог обработать ее сообщение, он ничего не ответил. Евника оттолкнулась от дна и устремилась вперед, задействовав всю энергию, которая у нее еще оставалась. Путь был тяжелым. Пришлось проплыть через несколько бухт и каналов, и хотя маршрут был четко проложен в ее голове, ей тяжело было следовать ему, стараясь при этом расходовать как можно меньше энергии. Пару раз, к ее большому разочарованию, она ошибалась в расчетах и вынуждена была возвращаться обратным курсом. Ни одна ошибка не проходит бесследно, и по мере того как эти "сбои" стали накапливаться, Евника почувствовала, что стала терять энергию раньше, чем предполагала. Она была уже почти на месте, но силы стремительно покидали ее. Евнику охватило отчаяние, она приготовилась использовать всю оставшуюся у нее энергию, чтобы подняться наверх, где ее либо найдут, либо она хотя бы в последний раз увидит солнце… Она почувствовала, как зашевелился Вагнер. Они были на мелководье, вдали от батиальной зоны с ее сокрушающим давлением, и, казалось, что эта вновь обретенная свобода пробудила в нем какие-то воспоминания. Пока Евника тихо угасала, Вагнер развернул крошечные грудные плавнички, которые были прижаты к бокам его тельца. В благоприятных условиях он мог принимать форму ската, и теперь, расправив плавнички, Вагнер превратился из кольца в ромб. Евника почувствовала, как бережно, аккуратно он пытается отыскать в ее сознании карту местности, пока они продолжали скользить дальше. Она услышала в своей голове его голос: – Держись. У Евники не было сил отвечать. Вагнер мало что мог для них сделать, разве что помогал не сбиться с курса, только теперь они плыли очень медленно, буквально ползли, и все же продвигались вперед. Евника чувствовала, что они уже близко, воспоминания о тросе, который ассоциировался у нее с домом, неожиданно захватили ее с небывалой силой и ясно возникли перед ее мысленным взором, поэтому она даже не сразу поняла, что это – вовсе не плод ее воображения! Она смотрела через воду, которая казалась мутной и темной. Впереди что-то было. Тонкая вертикальная линия возникла перед ней, разделяя пространство пополам, словно проведенная карандашом чертежника. Это была зарядная станция. Евника стала всплывать. Вагнер немного скорректировал угол их подъема, и она добралась до зарядной станции наверху. На секунду ей показалось, что это лишь сон, который она видела в недрах китового скелета, скрытая от всех внешних угроз; или последняя галлюцинация за мгновение до того, как челюсти акулы сомкнулись над ней… Она подсоединилась к станции и тут же ощутила прилив энергии. Это было так же приятно, как и в ее воспоминаниях, и пока она жадно поглощала энергию, все шесть частей ее мозга наполнялись отрицанием, благодарностью, облегчением и множеством других чувств, которые сливались вместе, превращаясь в одно большое сияющее колесо, где ее мозг был хороводом спиц, не перестававших вращаться. Сознание постепенно возвращалось к Евнике, и она увидела, что вода в самом деле была мутной, что это не связано с ее переутомлением. И было нечто странное в том, как сюда проникал свет. Увидев, как лучи солнца пронзают колеблющуюся воду, Евника поняла, что они находились на малой глубине – не более нескольких метров. Она еще не до конца зарядилась, но ждать больше не было сил. Отсоединившись от зарядной станции, Евника преодолела последний этап своего путешествия и всплыла, чтобы посмотреть, ради чего же она проплыла четыре тысячи километров. Находясь под водой, она чувствовала, что Вагнер ждет, когда она обратится к нему. Зарядная станция была установлена в уединенной части залива, неподалеку от причала, где на якоре стояли два исследовательских судна, и одно из них было в два раза больше другого. Оба все еще находились здесь, но выглядели иначе, не такими, как она их запомнила. Они накренились на бок, днища их корпусов покрывал толстый слой ржавчины, а краска наверху поблекла и облупилась, появились бурые полосы. Опустив взгляд, Евника впервые заметила, что вода в проливе покрыта ковром водорослей и перистолистника. За причалом возвышалось серое бетонное здание с медной крышей и прямоугольными щелями окон. Насколько она помнила, это здание всегда виднелось издалека, однако теперь его фасад был опутан зарослями плюща, а все карнизы залеплены птичьим пометом. Евника посмотрела на другие здания, стоявшие на берегу. Они все заросли плющом и были заброшены. У берега проходила дорога, асфальт на ней вздулся и потрескался, и сквозь трещины пробивались высокие сорняки с желтыми соцветиями. Город был отвоеван природой, старые представления о порядке исчезли, и наступила новая эра. Евника включила рацию, ожидая, что до нее донесется привычный шум города, но ничего не услышала. Она переключалась с одной частоты на другую, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь признаки жизни. Поначалу она решила, что рация просто сломана, но постепенно начала осознавать, что произошло на самом деле. Джеймс говорил ей, что их время на исходе. Евника думала, что он имел в виду их совместную работу, но, оказывается, он говорил о чем-то ином. Все голоса планеты на суше умолкли, и речь шла не только о мужчинах и женщинах, но даже о таких созданиях, как она. Их микросхемы не выдержали того, что уничтожило их творцов. Однако одно место уцелело, каковы бы ни были причины катастрофы, произошедшей в тот момент, пока они с сестрами оставались в батиальной зоне. Джеймс сам говорил об этом: "Океан – это буфер. Он защищает…" Евника снова спустилась к зарядной станции, которая все это время продолжала вырабатывать энергию, скрытая под двухметровой толщей воды. На смену опустошению пришла печаль, как вдруг Евника поняла, что она уже не была одна. Сначала она заметила какую-то тень. А затем перед Евникой из мрака возник знакомый силуэт. Она смотрела на него, не зная, что сказать, пока все они – бесшумно, одна за другой – не появились перед ней. Вагнер терпеливо ждал, пока она что-нибудь скажет. – Что ты увидела? Евника подумала о разрушенном городе, не зная, как ему это описать. А затем поняла, что уже видела прежде нечто подобное. – Еще одного мертвого кита, – сказала Евника и поплыла навстречу сестрам. Вандана Сингх[56] Вандана Сингх (vandana-writes.com) – индийская писательница, автор научной фантастики, профессор физических наук, которая сейчас живет и работает под Бостоном. Специалист по теоретической физике элементарных частиц, в последние годы она занимается междисциплинарными исследованиями изменений климата на стыке физики, общественных и гуманитарных наук. За свои рассказы она удостоилась премии "Карл Брэндон Параллакс" и была включена в список финалистов "Типтри", Би-эс-эф-эй, "Гран-при-дэль-Имажинер" и премии Филипа К. Дика. Ее рассказы выходили в сборниках The Woman Who Thought She Was a Planet and Other Stories ("Женщина, которая считала себя планетой, и другие истории") и Ambiguity Machines and Other Stories ("Машины неоднозначности и другие истории"). Воссоединение Первое, что видит перед собой Махуа, проснувшись, – это карта. Карта ее жизненного пути, ее заветное желание, абстрактный ландшафт новой науки, нового знания, которое она помогла получить. Если мыслить более приземленно, это также трещины в штукатурке на потолке. В некоторых местах они напоминают ей карту Дели, где она училась; в других местах – аэроснимок дельты Ганга. От широких трещин ответвляются трещины поменьше, и так далее, некоторые даже сливаются, формируя сеть, изящную, как прожилки в листе. Махуа может часами лежать в постели, глядя в потолок, предаваясь воспоминаниям, совершая метафорические скачки, интеллектуальные упражнения, которые лишь отсрочивают неизбежное. Сегодня, позже, придет журналист. При мысли о нем и новостях, которые он может принести – про Рагху, после стольких лет! – сердце пронзает боль. Я должна подготовиться. Человек из Бразилии всего лишь привезет подтверждение, в котором она нуждается. Она больше не встречается с журналистами – они называют ее героиней Великого поворота, Маха-Паривартхана, какая глупость! Но этот человек сказал, что у него есть информация про Рагху. Она глубоко, размеренно дышит, прогоняя тревогу, и осторожно поднимается с кровати. Стоит на собственных немного дрожащих ногах, благодаря их за верность, которую они хранили телу на протяжении более семидесяти лет. Позже, на кухне, она в полумраке заваривает чашку чая. Остальные скоро спустятся вниз – она слышит скрип, ворчание, сонное шарканье в ванную наверху, приглушенный звук спускаемой воды. В доме живут двадцать три человека, и три ванные комнаты требуют терпеливого ожидания в очереди и определенного контроля над мочевым пузырем. Потягивая чай у окна, она смотрит, как восходит солнце, слушает рассветный хор майн, голубей, тимелий и птиц, которых не может распознать. Света уже достаточно, чтобы тени обрели четкость – деревья с окутанной туманом зеленью, огороды между домами ниже по склону холма. Со своей наблюдательной позиции она смотрит на юго-запад, на прежний Мумбаи, величайший из всех городов Эпохи Куберы. Вдалеке стеклянные башни поднимаются над затопленными улицами, блестя золотом в свете лучей низкого солнца. Она видит черные пятна и дыры, словно глаза в стенах зданий, где бури и человеческая жестокость выбили окна. Море вернуло город себе – теперь рыбы плавают там, где прежде была Чарни-роуд, а крабы и моллюски поселились на Национальной фондовой бирже. Рыбаки ведут свои лодки и баржи по водяным улицам, и ей кажется, будто ветер доносит до нее их крики вперемешку с криками морских птиц. Она оборачивается – дитя Мина с взъерошенными волосами бежит вниз по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки. – Я пропустила? – Нет. Взгляни! Они вместе стоят у окна. У подножия холма, окутанная полумраком, лежит река, ожидая, пока солнце поднимется над холмами на востоке. Вот! Свет вспыхивает над горизонтом. Ленивые изгибы реки подобны огненному слову. Она полностью озарена солнцем; новое болото, темное по контрасту, льнет к свету, словно ржавчина на мече. Этот миг, эти мазки солнца на воде – чистая поэзия. Солнечная башня на противоположном холме медленно поворачивается, раскрывая лепестки навстречу свету. У них на глазах стая уток взлетает над мангровыми зарослями на краю болота, описывает затейливую дугу и вновь опускается в камыши. Река Митхи полноводна из-за муссонов. Двадцать лет назад ее берег был свалкой, граничившей с неряшливыми многоэтажками. Строительная мафия сдерживала проект рекультивации, пока не начались ураганы, которые смыли здания, заставили реку потечь вспять и затопили город десятилетиями копившимися отходами, стоками и прочим мусором. Махуа присоединилась к группе жителей, занимавшихся очисткой города, и в конечном итоге убедила их превратить испоганенные земли в мангровые болота, которые должны были восстановить экологию и очистить воду. Защитят нас от штормовых приливов. Естественная переработка отходов. Эксперимент с новым образом жизни. Она помнит аргументы, которые приводила на городских советах, и все, что потребовалось, чтобы победить личную выгоду. Годы работы, за которые моря поднялись, и Мумбаи вновь стал архипелагом, а переселение превратилось в кризис колоссальных масштабов. Все эти годы спустя ее награда – этот ежедневный ритуал с ребенком, у окна. Рагху, если бы ты только был здесь! Каждый раз при виде уток, пролетающих над солнечной башней, описывающих широкую дугу, чтобы вновь опуститься на болото в лучах рассветного солнца, ее сердце бьется немного быстрее, исполняя друт[57] радости. * * * – Он уже пришел? Журналист? – Нет, Мина. Но он только что прислал мне сообщение. Он опаздывает на два часа. Из-за водных такси. В сезон дождей они всегда ходят медленнее. – Но сейчас нет дождя! Ааджи, расскажи еще раз про твоего друга Рагху. – Позже. Сперва давай угостим коз. Все утро Махуа помогала детям лущить горох. Теперь она медленно поднимается и несет пустые стручки к козьему сараю. Влажный воздух пахнет дождем. Дом представляет собой купол, зеленый курган, его крыша и стены почти полностью покрыты широкими листьями тыкв трех различных видов. Горох растет на первом уровне, но граница между домом и садом нечеткая. Дом стоит на вершине холма, и отсюда открывается хороший вид на басти, который она помогла создать, новейшее из сотен экспериментальных поселений, разбросанных по всей стране. Когда-то о подобном басти можно было только мечтать. А теперь посмотрите на воплощение этой мечты, жилища на этом холме: куполообразные, чтобы лучше противостоять бурям, с толстыми стенами из глины, соломы и переработанного кирпича, покрытые зеленью. Это союз древнего и современного. Дорожки следуют естественным изгибам ландшафта. Овощи на ползучих стеблях спускаются по стенам и склонам холма. У соседнего дома дети на веревочных лестницах собирают урожай, напоминая обезьян, которых хотят опередить. На соседнем склоне возносится к небесам ближайшая солнечная башня, как молитва солнцу, ее лепестки открыты навстречу свету, и она передает электронные сообщения следующей башне и башне за ней, распределяя энергию в соответствии с алгоритмами, которые разработали сами сети. Этот басти, подобно другим таким же, начинен датчиками, которые отслеживают и передают непрерывный поток данных – температуру, влажность, потребление энергии, связывание углерода, уровень химических загрязнителей, биоразнообразие. Надев свою "раковину", Махуа получит доступ, зрительный и слуховой, ко всем этим потокам данных. Когда-то она постоянно носила в ухе "раковину" и визор со всеми датчиками. Но последние годы визор лежит в коробке, собирая пыль, а "раковину" она оставляет на прикроватном столике. Недавно она начала ощущать проявления старости, и это новое, странное чувство – прислушиваться к своему телу, когда ведешь такую насыщенную мысленную жизнь. Врачи хотят, чтобы она носила медицинские датчики, но она отказывается. Глядя на коз, она думает, что к чему-то прислушивается. Ждет перемен. У Махуа всегда был талант к распознаванию закономерностей и связей. Каждой смене концепции или открытию предшествовало чувство ожидания – словно ее подсознание заранее знало, что надвигается нечто новое. Но почему сейчас, ведь она давным-давно перестала активно работать? Чего ей ждать, кроме подтверждения смерти Рагху на Амазонке? Двадцать семь лет назад, навсегда переселившись на берега Мумбаи, она смотрела на западное море, ожидая его прибытия, вопреки всякой логике. В конце концов логика победила. Чему ее научила старость, так это терпению. Озарение, если это оно, придет в свой черед. А сейчас, сегодня, она должна подготовиться к визиту журналиста, к реальности смерти Рагху. Как мы дошли до этого, старый друг, в наших жизнях, в истории? История – не прямая линия. Это голос Рагху звучит в ее сознании, но она произносит эти слова вместе с ним, бредя назад к своему креслу. Дети спорят, достаточно ли созрела самая большая тыква – тыква обыкновенная. Махуа смотрит на западное море, откуда явился бы Рагху, если бы это произошло, и видит, как солнечный свет дробится ромбами на поверхности воды. Прошлое – это палимпсест. Она представляет, как разворачивает его – поверхность гладкая, словно пергамент, но если провести по нему рукой, слова тускнеют и исчезают, а на их месте медленно проступают новые. Если прикоснуться к новым строкам, они тоже исчезнут и появится то, что лежит под ними. Что на последнем слое – если он существует? Она мечтает над второй чашкой чая в садовом кресле, не слыша детских голосов. Палимпсест. Лица, голоса, обрывки слов появляются и исчезают. Когда Махуа росла в Дели – между стипендией, которая спасла ее из трущоб, и поступлением в университет, – она подхватила болезнь, которую теперь едва может вспомнить: лишь усталость, тревожные морщинки между бабушкиными бровями и запахи вареного риса и незнакомых трав. Тогда ей оставалось только лежать и в окно второго этажа смотреть на ветви старого мангового дерева. Оно росло в крохотном дворике, единственная зелень в квартале дешевых квартир, где в сезон дождей протекала крыша, а через тонкие стены можно было слышать ругань соседей. Однако в лиственных, воздушных древесных пространствах разыгрывались ежедневные маленькие драмы. Черный дронг прогнал ястреба и вернулся, прыгая по веткам и ероша перья. Цепочка муравьев проползла по коре, каждый с математической точностью преодолел крошечную канаву. Птичье гнездо с чудесными голубыми яйцами, а позже – вечно распахнутыми клювами птенцов. Охваченная лихорадкой, не способная мыслить ясно, Махуа отпускала себя и ползла вместе с муравьями, парила с ястребом. Это было бегство от болезни, бегство из тюрьмы – и, как она позже осознала, расширение собственного ограниченного я. Вернувшись домой с работы, ее двоюродная сестра, Калпана Ди, сажала Махуа, прислонив ее к себе, и вливала ей в рот рисовый отвар, пока бабушка ходила покупать овощи. Позже Махуа так и не набралась смелости спросить бабушку, что это была за болезнь; втайне это было одно из счастливейших воспоминаний ее детства. Став взрослой, она практиковала это освобождение, это гиперосознание. Оно помогло изучать науки, потому что добавило новое измерение. Идя под дождем, она представляла капли, которые сливались высоко в облаках и падали, все быстрее и быстрее, пока аэродинамическое сопротивление не сводило ускорение к нулю. Она представляла, как вращаются круглые капли, сформированные поверхностным натяжением и силой тяжести, маленькие водяные мешочки, разбивающиеся о бетонные крыши лабораторных зданий и оставляющие круглые подписи, кольца дочерних капель. Представляла, что находится там, на влажных облачных высотах, что падает, отражая свет, сопротивляясь ветру, нагруженная бактериями, которые путешествуют вместе с облаками. Из этих размышлений ее вырывала капля, падавшая на макушку или на руку, и она возвращалась в свое тело, посмеиваясь своему родству с водой, с облаками. Это был странный способ существования. Она не могла объяснить его своим амбициозным, гнавшимся за оценками однокурсникам, которые насмехались над всем, в чем была хотя бы частичка поэзии. Одноклассники смеялись и дразнили ее за бедность и темную кожу. Они прозвали ее дикаркой, хотя она почти всю жизнь прожила в Дели и ничего не знала о родственниках своей бабушки по материнской линии. Бабушка пыталась рассказать ей об их корнях, но изматывающая жизнь в трущобах, за которой последовала напряженная учеба, когда стипендия изменила их жизнь, оставляла время лишь на требования настоящего. Проучившись в элитной школе всего несколько лет, дикарка шокировала одноклассников, лучше всех сдав выпускные экзамены. Жалобы на подтасовку сменились обиженным молчанием, когда стало ясно, что эта демонстрация превосходства в учебе – не выброс, а тенденция. Те годы были трудными, и она бы не справилась без целеустремленности бабушки и любви двоюродной сестры Калпаны, Калпаны Ди, воспоминания о жизни и смерти которой по-прежнему причиняли ей боль. – Калпана Ди, помоги мне сделать домашнее задание! Они сидели, скрестив ноги, на кровати, и Калпана Ди заглядывала в тетрадь Махуа по математике. Где-то час спустя она с усмешкой говорила: – Махуа, твоя сестра не такая умная, как ты! Давай поедим, а потом ты попробуешь еще раз. У тебя получится! К ночи Махуа решала задачу. Калпана Ди засыпала рядом с ней со слабой улыбкой на губах. Калпана Ди смеялась и от радости, и от печали. Горя желанием улучшить свою долю, она первой покинула деревню в Бихаре. В Дели она работала служанкой в домах богатых людей и копила деньги, чтобы пойти в вечернюю школу, получить аттестат зрелости и выбиться в люди. Когда приехали бабушка и мать Махуа, с новорожденной Махуа, они поселились в Мехраули вместе с Калпаной. Когда Махуа училась в старших классах – и отлично справлялась, – Калпана решила, что тоже хочет поступить в университет. Пришла очередь Махуа учить ее. Калпана Ди усваивала понятия, но медленно, и ей приходилось заучивать математические и грамматические правила, чтобы не забыть. – Я глупая, глупая, – со смехом говорила она. – Мысли очень быстро вываливаются из моего разума. Я попробую еще раз. – Это все твое падение в детстве, – отвечала бабушка Махуа, качая головой. – Упала с дерева, повредила голову. И теперь ничего не может запомнить, если не повторит сотню раз! Потом Калпана переехала в университетское общежитие, благодаря гранту для малообеспеченных студентов. Когда Махуа спрашивала, как у нее дела, Калпана со смехом отвечала: все хорошо. Но некоторое время спустя ее глаза погрустнели, а неизменный смех стал звучать натянуто. Лишь впоследствии Махуа сложила два и два. Однокурсники Калпаны Ди – из привилегированного, высшего класса – напоминали пришельцев из других миров. Она владела разговорным английским; для них английский был вторым родным языком. Их манеры и привычки казались ей совершенно чужими. В общежитии устраивали оргии, на которые ее в насмешку звали. Ее постоянно дразнила компания студентов-мальчишек, которые называли ее Простушкой и смеялись над ее темной кожей и плохой сообразительностью. Она начала отставать в занятиях, но слишком стыдилась, чтобы рассказать об этом семье, особенно с учетом того, что Махуа так хорошо училась. В своей предсмертной записке она написала, что трое парней – сыновья богатых бизнесменов и членов правительства – предложили ей помочь с выпускными экзаменами в обмен на секс. Поскольку ее дразнили за уродливость и плохой английский, сперва она приняла это за очередную жестокую шутку. Но парни говорили серьезно, написала она. Сказали, что все равно никто на ней не женится, так почему бы не попробовать? Следующие строки были зачеркнуты так много раз, что прочесть их не представлялось возможным. "Я этого не вынесу, – написала она в конце письма. – Вам будет лучше без меня. Простите меня".