Они приблизились к кустам, за которыми, присмотревшись, можно было увидеть плац, вкопанные в землю колья и лежащие возле них трупы. Они заметили суету солдат в лагере, машины, в которые спешно грузились вооруженные вьетнамцы. — Мы будем делать бой здесь? — спросил американец. — Нет, мы не будем принимать бой. Пока. Мы спрячемся. — Где спрячемся? Здесь?! — Именно здесь! Где они нас будут искать меньше всего. Они думают, что мы побежим в джунгли. Они будут ловить нас именно там. А мы будем здесь! Почти в их лагере. Где искать нас им никогда не придет в голову! — Но мы не можем быть здесь всегда. — А мы и не будем всегда. Мы переждем, пока суета утихнет, пока они вернутся из поиска. И потом уйдем. Но только потом. А не сейчас. — Сколько мы будем ждать? — Столько, сколько понадобится! — Yes! Столько, сколько по-надо-бится! Я не спорит… — Тогда копать будем здесь, — показал Кузнецов. — Здесь самое доброе место. — Почему здесь? Здесь все открыто. Ты уверен? — Уверен. Меня на этих делах полгода натаскивали. В буреломах и буераках ищут все. А открытые участки проскакивают. Потому что кажется, что и так все видно. И так видно, что никого нет. Поляны не осматривают так, как густолесье. Копать будем здесь! И как можно быстрее. Двумя штык-ножами, снятыми с убитых конвоиров, беглецы подрезали дерн, уложили его вниз травой, подсунули под него края расстеленной одежды и стали выбирать и ссыпать на них вытащенную из ямки землю. Очень осторожно, чтобы, не дай Бог, не просыпать выбранный грунт на траву. Работали они быстро и на совесть, потому что в награду должны были получить не деньги — жизнь. Когда в яме стало возможно поместиться вдвоем, они перекрыли потолок толстыми жердями, потом тонкими, потом забросали листвой и засыпали сверху слоем земли. Поверх уложили листы дерна. Они добивались того, чтобы импровизированная крыша выдерживала вес человека. Чтобы, встав на нее, он не почувствовал прогиба. — Ну как? — Нормально! Можно ходить, как по земле! Можно даже танцевать! Потом они собрали отдельные просыпавшиеся комки земли. И выпрямили все травинки. — Ну что, сигаем? — Сигаем это как? — Это очень, очень быстро. Первым в узкий лаз вполз американец Вторым, закрыв за собой вход специальным, укрепленным палками листом дерна — Кузнецов. — Ну как, понравилось? — Немножко тесно, да. — В тесноте, да не в обиде. Все, янки, легли и умерли! — Умерли это как? — Умерли — это значит закрыли рот и чтобы не говорить, не чихать, не кашлять, не храпеть, не ворочаться. Желательно даже дышать через раз. Спать будем по очереди, чтобы друг другу шуметь не давать… — А если, как это говорят русские, нужда? — А нужду — себе в штаны. — Но это не есть польза для здоровья. — Ничего, перетопчешься. В штаны ходить — здоровью меньше вредить, чем если на улицу выходить! Там нужда может быть со смертельным исходом. Ничего, в колодках в порты гадил, и здесь не умрешь… Дети по году в мокрых пеленках живут и ничего, вырастают… * * * Лежали сутки… Потом вторые… Потом третьи… В первые сутки спали. По очереди. Вначале в полное свое удовольствие. Потом — сколько влезет. Потом — до одури. Потом до тошноты. Потом чуть не до рвоты. «Чуть не до рвоты» выспались к исходу первых суток. Во вторые сутки — мучились неподвижностью. Тем, что невозможно размять рук и ног. А можно только разгибать и сгибать кисти и шевелить стопами. Затекшее в неподвижности тело болело в каждом своем суставе. Все сильнее и сильнее. Но только глубокой ночью беглецы позволяли себе сменить позу. Насколько это позволяло тесное, как пенал для ручек, убежище. В третьи сутки беглецы чесались. Вернее, мучались от чесотки, не имея решительно никакой возможности нормально удовлетворить эту естественную человеческую страсть. Далеко не везде можно было пролезть руками, не вставая и не сгибаясь. Больше всего страдали потерпевшие от обоюдной «нужды» ноги. Которые меньше всего можно было достать. Приходилось терпеть. Потом, когда в трофейных фляжках кончилась вода, навалилась жажда… Потом со всех сторон полезли разнообразные подземные насекомые и мелкие гады. Было невозможно увидеть и понять, кто это там долго и скользко проползает через вытянутую ногу, копошится в голове или, бодрым аллюром забежав в штанину штанов, добегает аж до самых… колен. Приходилось терпеть и это. В четвертые сутки терпеть уже не было никакой мочи. Даже колодки представлялись чем-то менее страшным, чем это бесконечное лежание в тесноте и темноте. К исходу четвертых суток беглецы решили выбираться наружу. Но именно в конце четвертых суток поверх убежища прошла облава. Вначале послышались голоса. Потом далекие глухие шаги. Потом негромкие команды. — Тихо! — на всякий случай зажал рот напарнику Кузнецов. Но он и без того был тих, как дохлая мышка. Шаги приблизились. Если сейчас не выдержит крыша… Если прогнется хотя бы одна жердина… Шаги подошли вплотную, прошли по крыше и удалились. И постепенно стихли. Всего один человек! Вот что значит открытое пространство. В буреломах наверняка шарили целыми взводами. И, значит, все! Раз обшаривали территорию вокруг лагеря, значит, большая облава пошла на убыль. Значит, солдат вернули в «казармы» и оставили только отдельные патрули и засады. Но наверняка не здесь. Наверняка далеко в джунглях. Кто догадается ставить засады возле самого лагеря. Значит, можно выходить? Нет, надо долежать еще несколько часов. На всякий случай. Эти последние часы были самыми мучительными… Поздно ночью беглецы выдавили прикрывавший вход кусок дерна и прислушались. Вокруг было тихо. Совершенно тихо. Только отдельные голоса и крики раздавались со стороны лагеря. Так, с открытым слуховым окошком, они пролежали час. И лишь потом выползли из своей норы. Встали. И тут же сели на подогнувшихся в коленях, одеревеневших, отвыкших держать тело ногах. — Ну что, мы идет дальше? — Не раньше, чем завтра вечером. Вначале надо посмотреть, что они там делают. Утром капитан подполз к самой опушке джунглей. Лагерь сворачивался. Навесы разбирались, кухни зачехлялись, палатки снимались. Солдаты забирались в машины, которые сосредоточивались на плацу, на котором еще совсем недавно лежали расстрелянные пленники. Когда все грузовики были заполнены, регулировщик дал отмашку. Выруливая одна за другой, машины вытянулись в колонну. Лагерь был свернут. Кроме одной-единственной палатки. И одной-единственной машины. Джипа! — Все нормально? — спросил американец. — Нормально, — ответил капитан. — Мы идет дальше? — Нет, мы задержаться. Тьфу, в смысле притормозимся. — Зачем? — Понимаешь, янки, там остался джип. — Какой джип? — Не какой, а чей. Джип того вьетнамского следователя. Суки той, которая нас… Который над нами…