— Из-за какого ранца? — Ну, который Фима оставил. Я, когда материю складывал, его вместе с чемоданом положил. — Где?! — А вот. — И Алёшка вытащил из-за двери Фимкин ранец. Я сразу все понял. Фимка пришел домой без ранца. Мать, конечно, заметила. Спросила, где оставил, а он что может ответить? Правильно, Фимка молчит — нельзя ему говорить о чердаке. Ну, мать его и не выпускает на улицу, пока не признается, где оставил ранец. Его выручать надо, а я ругаюсь. — Алешк, знаешь что, — сказал я, — ты посиди здесь полчасика, а я за Фимкой сбегаю. Узнаю, что там, и обратно за тобой. Еще и стемнеть не успеет, как я тут буду. — Ты о чем, Паша? — Да неувязка одна получается. Ладно, — решил я. — Со сторожем это еще проверить надо. Главное сейчас другое… Я понимал, что Алёшку с чердака нужно перепрятать. Да так, чтобы и милиция не нашла, а то его опять отдадут этой воровке, тете Клаве. «Постой-постой! — вдруг осенило меня. — Если тетя Клава воровка, то ее обязательно посадят в тюрьму! Значит, Алёшка может спокойно вернуться к своему дяде Толе…» Но тут же я вспомнил, что милиция еще ничего не знает о ворах: письмо-то мы не написали. Так что неизвестно, когда Алёшка сможет вернуться домой. Конечно, необходимо завтра же как-нибудь сообщить милиции об этом воровском чердаке и вообще обо всем, но это завтра, а сегодня что делать с Алёшкой? Вот если б здесь был Фимка… У них отличный гараж, можно в машине переночевать. А завтра мы бы вырыли пещеру… Но Фимки нет, а значит, ни гаража, ни лопат не будет. — Ну, Шестикрылый! — пробормотал я.-^- Ты у меня дождешься!.. Тоже друг называется. А еще обижается, что его Шестикрылым зовут. Испугался, наверное, вернуться сюда. Предатель!.. — Паша, а он пионер? — неожиданно спросил меня Алёшка. — Фимка?.. Пионер, а что? — Тогда он не может быть предателем. — Ну ты даешь! — рассмеялся я. — По-твоему, пионер и трусом не может быть? Он подумал немного и твердо ответил: — Не может. Я посмотрел на Алешкин галстук, который у него выбивался из-под воротника клетчатой рубашки, и ухмыльнулся. Ясно было, что только у третьеклассника он может быть таким гладким и чистым, потому что новенький. — Давно у тебя хотел спросить, а чего ты галстук носишь? — Как это?! — удивился он. — Ну, как-как! Ну, в школе — я понимаю, там пионервожатая заставляет, а здесь ведь никто не заставляет. Я, как только выхожу из школы, сразу его снимаю. — А почему? Вот чудак! В портфеле он меньше пачкается. И вообще я не девчонка, чтобы галстук носить. Когда я это сказал, Алёшка как-то искоса, с недоверием глянул на меня, а потом застенчиво улыбнулся: — Это мне мама подарила. Она носила этот галстук, когда была маленькой. — Что!.. Когда носила? — не поверил я. — Когда в школе училась, девочкой. Я так удивился, что подошел к Алёшке вплотную и стал рассматривать галстук. Он был чистый, без единого пятнышка. — Вот это да!.. — потрогал я его. — Как новенький! — Просто она его берегла, — объяснял Алёшка. — Она мне рассказывала, что потом, когда стала взрослой, очень хотела мне его подарить. Даже когда меня не было. Она всегда думала, что подарит его мне. Конечно, было интересно смотреть на Алешкин галстук, потому что это был, можно сказать, даже исторический галстук. Но все равно Алёшка был неправ. — Может, твоя мама и была настоящим пионером, но не все такие. Пионеры тоже разные бывают. Вот у нас в поселке есть такой Бяшик, он трус и ябеда, хотя и пионер! Понял? — Значит, он не настоящий пионер, — не согласился со мной Алёшка. — А Фимка, по-твоему, настоящий?! — Не знаю… Но мне кажется, настоящий. Мне тоже не верилось, что Фимка предал нас. Но тогда почему он не пришел на чердак? Он же давным-давно должен быть здесь. — Паша, а может, он из-за ранца не может прийти? — Из-за какого ранца? — Ну, который Фима оставил. Я, когда материю складывал, его вместе с чемоданом положил. — Где?! — А вот. — И Алёшка вытащил из-за двери Фимкин ранец. Я сразу все понял. Фимка пришел домой без ранца. Мать, конечно, заметила. Спросила, где оставил, а он что может ответить? Правильно, Фимка молчит — нельзя ему говорить о чердаке. Ну, мать его и не выпускает на улицу, пока не признается, где оставил ранец. Его выручать надо, а я ругаюсь. — Алешк, знаешь что, — сказал я, — ты посиди здесь полчасика, а я за Фимкой сбегаю. Узнаю, что там, и обратно за тобой. Еще и стемнеть не успеет, как я тут буду. Дождь лил не переставая. Правда, не так сильно, как вначале. Теперь капельки сыпались мелкие, словно из пульверизатора. Липы около конторы стояли мокрые, поблескивая темной корой. Рядом с разрушенным складом растеклась большая лужа. С улицы тянуло сыростью и холодом. На шершавой дощатой двери я заметил толстую фиолетовую муху. Она, наверное, тоже спряталась от дождя. — Паша, тебе нельзя идти. — Алёшка тронул меня за рукав куртки. — У тебя подошва оторвана. Я согнал муху. Она вылетела под дождь и тут же, сделав крутой вираж, проскочила мимо меня внутрь чердака. — О, мокнуть не хочет, — показал я на муху. Мне совсем не хотелось слезать с чердака, но надо было идти. Нельзя дожидаться темноты. Мы ведь не знаем, когда придут воры, а вдруг сегодня! — Лучше я пойду… — предложил Алёшка. — Да сиди ты! — оборвал я его. — Ты не знаешь, где он живет. И вообще на всякий случай здесь оставайся. Вдруг Фимка по другой дороге пойдет — еще разминемся. Вы меня тогда подождите. Понял? — Но ты же промокнешь! — тронул он меня за рукав куртки. — Не сахарный — не растаю, — пошутил я. — Ничего не сделаешь — идти к Фимке все равно надо. Здесь тебе ночевать нельзя. А я насчет гаража узнаю. Мы тебя туда запрем. В машине знаешь как хорошо! Главное, тепло и свет есть. Лучше, чем дома, и музыку можно слушать, честно. Мы там с Фимкой один раз ночевали. Может, и я еще с тобой буду, там посмотрим. Усек? — Понял, — кивнул Алёшка. — Только ты, Паша, быстрее, а то страшно одному. — Ты не бойся. Ты, главное, сиди тут за дверью и слушай: я три раза свистну. Все — пошел. Я надел на плечи Фимкин ранец, потом сбросил розовую лестницу вниз и в последний раз поглядел на Алёшку. Я тогда еще не знал, что на самом деле в последний раз его вижу. Алёшка стоял передо мной такой маленький и худой, что мне даже немного жалко его стало. Ну, не то чтобы жалко, а как-то неловко, что ли. Неудобно мне было, что я ухожу, а он остается на этом воровском чердаке. Поэтому я и сказал: — Алешк, ты ничего такого не думай. Я обязательно вернусь! Вот тебе честное пионерское, что приду! — Я буду ждать, — улыбнулся Алёшка, и я осторожно стал спускаться. Земля была скользкой, и я тут же попал в какую-то лужицу, левая нога у меня промокла. Оторванная подошва прямо-таки загребала воду внутрь ботинка. Но все равно нужно было идти. — Убирай лестницу! — крикнул я Алёшке и захромал к поселку. Но когда я прошел разрушенный склад и увидел сквозь стволы лип будку сторожа, то подумал: «Надо обязательно посмотреть, что он делает». Прячась за кустами, ящиками и штабелями бревен, я подкрался совсем близко. Мне казалось, что я сразу увижу около будки лестницу, из-за которой мне сторож уши надрал, но лестницы почему-то не было. Я огляделся, но лестницы, той самой большой лестницы, по которой мы с Фимкой первый раз залезли на чердак, нигде не было! Я подкрался еще ближе. Притаился за высокой железной бочкой, от нее пахло бензином, и вся она была черная и промасленная. Я потихоньку выглянул и посмотрел в маленькое окошко дяди Васиной будки. На улице было еще светло, но внутри будки уже горел свет, и мне было отлично видно, что делал сторож. Он разговаривал с кем-то по телефону. Слов я не слышал, но зато видел, что лицо у сторожа очень строгое, он почему-то стоит навытяжку и часто кивает. Ему что-то говорят в трубку, а он кивает. «Может, с Бяшиковым отцом сейчас разговаривает, — думал я, — договариваются, как лучше материю с чердака забрать». Так я подумал, но все-таки до конца в это поверить не мог. Ну никак не получалось, что дядя Вася и отец Бяшика из одной шайки. Конечно, сторож мог и с кем-то другим своровать ткань, но тогда при чем здесь дядя Игнат?