— Дыши в тряпочку! — оборвал я его. — Панику тут разводишь! Ясно дело, что придут, но только ночью. Воры всегда ночью действуют. Так что времени у нас навалом. В общем, надо быть ко всему готовыми, — сказал я и неожиданно добавил: — А лучше скорее убраться отсюда. — Это хорошо бы, — согласился Фимка. — Только как же быть с ним? — кивнул он на Алёшку. Тот стоял рядом и с беспокойством поглядывал на нас. Мне стало неудобно, неловко, что ли, — как же я мог забыть о нем! Еще подумает, что мы трусы, и я отмахнулся от Фимки: — Ладно, что-нибудь придумаем! Сейчас светло, и бояться нечего. Пойдем посидим, а то я набегался за день. Алешк, пошли, — хлопнул я его по плечу. — Ты есть хочешь? Я тут провиант принес. В книжках про экспедиции еду никогда не называют едой, а только провиантом. — Я пить хочу, — засмущался Алёшка, — у меня печенье было, но я его съел… — почему-то оправдывался он. — Печеньем сыт не будешь, — усмехнулся я. — Сейчас подкрепимся. На всякий случай пойдем на старое место, там спокойнее. Перетащив чемодан и подстелив под себя большую кучу материи, мы уселись за печной трубой, так чтобы нас не было видно от чердачной двери. Рядом валялся фанерный ящик. Подвинув его ближе, я поставил на него термос с чаем, банки с жареной картошкой и супом, хлеб — все, что положила Наташка. — Рубайте. Это сестра мне дала, — объяснил я Алёшке. — Ты ешь, ешь, не стесняйся. Вот суп с курицей… — А ложки нет? — спросил он. — Ложки? Ложки нет — забыл. Да ты так, из банки, через край прихлебывай. — Вот и ложки нет… — недовольно пробубнил Фимка. — А тебе она зачем? Картошку можно и руками есть. Вот так, — и, опрокинув банку, я высыпал в свою ладонь целую горку еще теплой, маслянистой картошки. За трубой мы устроились отлично. Сидели вокруг ящика, словно какие-нибудь кочевники, поджав под себя ноги. Солнце уже немного склонилось, и теплые лучи его падали прямо на наш стол. Вокруг валялась и висела ткань, разбросанная Фимкой и Алёшкой по всему чердаку. Слышно было, как голуби царапали коготками по железной крыше. Поев немного, Алёшка передал банку мне: — Я не могу, тут лапша очень большая — глотать больно. — Может, у тебя ангина? — забеспокоился Фимка. Алёшка прокашлялся: — Нет, я просто охрип. — Лучше чай пей: он горячий, от простуды помогает. — Ангина — это ерунда! — сказал я, запивая картошку супом. — Я этой ангиной тыщу раз болел. Пей чай. Хочешь барбарисину? — Я достал из чемодана конфеты. — Соси — тебе полезно. — Паша, мне Фима сказал, что вы уходите завтра? — прихлебнув чаю, спросил Алёшка. Я строго посмотрел на Фимку: — Уже сказал?! От моего взгляда он даже поперхнулся и сразу начал оправдываться: — А что тут такого! Ну и сказал. Все равно мы завтра уйдем. А потом, я не кому-нибудь сказал, а ему… — Ладно, сказал так сказал, — смилостивился я. — Уходим мы, Алешк, завтра утром уходим. — А куда? — Ну, вначале попутешествуем месяца два, а потом обоснуемся где-нибудь. Я так думаю, в низовьях Волги, в плавнях. Там из тростника плавучий остров сделаем, шалаш поставим и начнем дрейфовать. Рыбы и птицы там навалом, я по телеку видел, так что с голоду не помрем. Если хочешь, можешь с нами пойти. — Я не могу… — Слушайте, — вскочил я. — Смотрите, как у нас здорово получается — почти, как у космонавтов. — При чем здесь космонавты? — спросил Фимка, отламывая себе кусок хлеба. — Мы же по рекам будем плыть, а не в космосе летать. — Да нет, это я о названии. Помните, когда американцы вместе с нашими космонавтами летали, то этот полет назывался «ЭПАС». Ну вот, я и подумал, что у нас почти так же могло получиться. Только надо, чтобы Алёшка с нами пошел. — И я торжественно произнес: — Экспедиция Пашки, Алёшки и Фимки. Понятно? Букву «И» можно убрать, и получается «ЭПАФ». У космонавтов «ЭПАС», а у нас «ЭПАФ»… — И совсем не «ЭПАФ», — перебил меня Фимка. — Меня же по-настоящему Серафимом зовут, значит, у нас тоже, как у космонавтов, — «ЭПАС». — Вот! Даже еще лучше! — похвалил я своего друга. — Настоящий «ЭПАС»! — и поглядел на Алёшку. — Может, ты все-таки пойдешь с нами, а?.. — Не смогу я… — тихо сказал он. — А почему? Ведь так отлично получилось: почти взаправдашний «ЭПАС»! — Понимаешь, Пашк, — ответил за него Фимка, — он неделю назад письмо матери написал, чтобы она приехала, а она, может, письма не получила или еще что — только не едет вот. Дай супчику, — сказал он и отправил себе в рот большущий кусок хлеба. Ты не очень налегай, чтоб всем поровну, — предупредил я. — Алешк, а ты с кем живешь? — Сейчас ни с кем… А вообще-то я у дяди Толи жил… — Дядя Толя — это брат его матери, — опять влез Фимка. — А у него еще жена есть. Ух, злая! Тетя Клава… Ну чего? Чего ты на меня так смотришь! Я же знаю. Он мне рассказывал. — Ну и помолчи, если рассказывал, а я сам хочу узнать, — обозлился я на Фимку. Лезет тут, когда его не спрашивают. — А родители тебя что… бросили? — Они не бросили… — Алёшка грустно посмотрел в угол чердака на поломанные корзины. — Они на Камчатку три месяца назад уехали… Из-за школы меня не взяли с собой. Папа сказал, что ученье — это главное. А мама обещала приехать за мной, как я третий класс закончу… А недавно письмо прислали, что сейчас не могут меня взять. Дома там какие-то, что ль, не построили… — тихо сказал Алёшка, и его тонкие губы чуть дрогнули. — Ты пей, пей, а то остынет. — Я подлил ему в пластмассовую крышку от термоса горячего, дымящегося чаю. — Конфету еще хочешь? Бери. — Спасибо. Мы помолчали. Да и что тут скажешь — одному на свете все-таки плохо жить. — А почему от этого… дяди Толи ушел? — Семью не хотелось разрушать. — Что разрушать? — опешил я. — Семью. Тетя Клава не хочет, чтобы я у них жил. Она говорит, что я навязался на их шею. А позавчера она сказала дяде Толе, что если я еще хоть неделю останусь у них, то ноги ее не будет в доме. А дяде Толе неудобно перед моей мамой, он же сам меня взял. — Ну и пусть эта твоя тетя Клава уходит! — решительно предложил я. — Нельзя, чтоб она уходила, — не согласился Алёшка. — Дядя Толя знаете как ее любит! Больше жизни. Это он мне сам сказал, когда мы с ним горевали у телевизора. — И как можно такую злую любить?! — фыркнул Фимка. — Она красивая, — объяснял Алёшка. — Только недобрая… — Все равно твой дядя Толя немного того!.. — Фимка покрутил пальцем около виска. — Меня бы никто не заставил такую злую любить! — Меня бы тоже, — согласился я с ним. — Нет, дядя Толя очень хороший! Он фотограф. У него знаете фотографий сколько! На всех стенах фотографии разные!.. А когда тети Клавы нет, он меня на колени сажает и всегда говорит: «Давай погорюем с тобой, племянник». Это значит, что он будет все рассказывать, а я слушать. — Ясно, втюрился он в нее. — Ага, втюрился, — кивнул мне Алёшка. — Он сам знает, что она недобрая, только ничего с собой поделать не может. Он говорит, что у него планида такая. — Что у него? — не понял я. — Планида такая. — А это что? — Дядя Толя сказал, что мне этого еще не понять, только я все равно понял. Это у него жизнь такая плохая. Ему с тетей Клавой плохо, а без нее будет еще хуже. Алёшка сидел, облокотившись на ящик, подперев рукой голову. И я почему-то подумал, что он здорово похож на того пацана из мультфильма, который дружил с Карлсоном. У Алёшки только волосы светлее, и курносее он того пацана… А так — очень похож. Особенно глаза. — Вот я и решил не мешать им. Пусть одни живут, если им так нравится… — сказал Алёшка и беззвучно вздохнул. Видно было, как плечи его высоко приподнялись и тут же опустились. Я теперь понимал, что Алёшку нельзя оставлять на чердаке. Как только начнет темнеть, сторож в любую минуту может прийти за ворованной тканью.