Вернулся в отель Герман опустошенный. Бассон снимал для него огромный двухкомнатный номер. Крэйс подумывал напиться, но пока он в тоске разглядывал бутылку с коньяком, позвонил Вутер. — Дорогой Герман, я тут в вестибюле, ты не спустишься? Маленький бар в цокольном этаже был темным, чуть отражало приглушенный свет зеркало за барной стойкой. Круглые столики окружали низкие черные диванчики. Вутер вертел в руке бокал с коньяком. Крэйс снова подивился, как у них сходятся мысли — насчет коньяка, и попросил бармена налить и ему. — Хочу тебя предостеречь, Герман. У нас легко можно попасть в разряд «цветных», а это уже не белые, хоть и не туземцы. — Ты к чему это? — К тому, что если ты будешь встречаться с черными, то это повод для того, чтобы тебя заподозрить в лояльности и даже перевести в разряд цветных. — Я не гражданин ЮАР, — напомнил немного сдержанно Герман, чувствуя, что почему-то начинает терять контроль над ситуацией. Судя по неожиданному вечернему явлению Бассона, за Крэйсом следили, а он-то вел себя довольно беспечно. — Насколько я понимаю, на меня не распространяются законы вашей страны. — Так-то оно так, но ты работаешь на наше государство, — он оттенил слово «наше». — Давай впредь, чтобы не было у нас проблем по этой линии, не появляйся в таких местах. — Я не спрашиваю, почему вы за мной следили… — начал было Крэйс. — И правильно. Это для твоей же безопасности. Не хочу потерять такого профессионала. Герман не стал развивать тему и уж тем более уточнять, при каких обстоятельствах Вутер может «потерять» своего сотрудника. — Вутер, я могу попросить тебя об одолжении? Мне не хотелось бы, чтобы за мной следили. От этого мне как-то не по себе. То, что я любопытен, поехал в эту резервацию, так ведь я ученый — у меня в крови любознательность и впредь я буду осмотрительнее. Хотелось поглазеть на этих ваших туземцев. Не более того. — Через некоторое время наблюдение будет снято, — Бассон заулыбался так, что морщины собрались около глаз. «У него лицо, как морда резиновой игрушки-бульдога и глаза такие же, карие, собачьи», — подумал Герман брезгливо, тем не менее улыбаясь в ответ. — А-а, это вроде проверки, — протянул Крэйс понимающе, играя роль наивного ученого, который ничего не смыслит в наружном наблюдении. — Что-то вроде… Да, скоро будет готов твой дом. Остались последние штрихи и сможешь переехать. Крэйс подумал, что последние штрихи — это оборудование прослушивания, которым напичкают дом под завязку. Спокойной жизни, очевидно, не ожидалось. — Да, ведь я не просто так к тебе приехал, — спохватился Вутер. — Сейчас сюда подойдет наш коллега Петр Гертсхен. Вы знакомы? — Имя вроде на слуху… — замялся Герман. Он припомнил, что слышал об этом докторе только то, что он нацист. «Веселая компания подбирается, — подумал он. — Мало того, что на территории, пораженной, как чумой, апартеидом, но еще рука об руку с нацистами». Вскоре действительно пришел профессор Гертсхен, благообразный, немолодой, в костюме-тройке, несмотря на довольно жаркую погоду, с тростью и красным портфелем. Знакомство с ним вылилось в дальнейшее сотрудничество в лаборатории Роодеплат. На территории лаборатории Гертсхен через полтора года, когда строительство лабораторий и подсобных помещений было окончено, начал разводить в питомнике особую породу собак — скрещенных с русским волком восточноевропейских овчарок. Рождались агрессивные огромные псы с чудовищными зубами. Воспринимали всерьез только хозяина, всех остальных готовы были загрызть. Одного такого пса-убийцу могли удержать только втроем. * * * Оборудование лабораторий Роодеплат завершилось к 1982 году. Этот год и стал считаться стартовым для проекта «Берег». Крэйс не замечал больше слежки за собой. На вилле, где он поселился, не вел никаких разговоров по телефону, ни с кем не встречался. Да и приезжал туда нечасто. Больше всего времени торчал в Роодеплат, ночевал рядом с кабинетом, в комнате, обустроенной комфортно, специально для его удобства. К этому времени Герман перевез Таназар в Йоханнесбург. Она приобрела на свое имя небольшой домик с садом в тихом пригороде. Улица была почти глухая. В будние дни сюда никто не приезжал, да соседи и в выходные не всегда бывали. Один — дипломат, другой — известный спортсмен, вечно уезжающий на сборы или соревнования. Светлые домики с оранжевыми черепичными крышами, идеальный асфальт, лужайки за невысокими заборами, зеленые сады, ухоженные, политые и взращенные под южноафриканским солнцем. Еще в Тунисе по настоянию родителей Германа, да и по собственному желанию, Таназар окончила институт по специальности дизайнер одежды и весьма преуспела в профессии. С финансовой помощью Германа уже в ЮАР организовала свою небольшую дизайнерскую фирму, наняла опытных портних и довольно скоро стала пользоваться бешеной популярностью у богемы Йоханнесбурга. Она шила и классику, и повседневную одежду с неуловимыми этническими штрихами — элементами берберских нарядов. Начала выпускать и аксессуары — сумочки, бижутерию, а затем и серебряные украшения, тоже явно носящие отпечаток берберских мотивов. Без дела она не сидела. К ней Герман выбирался так часто, как только мог. Для отвода глаз он обзавелся в Йоханнесбурге проституткой, которую посещал не таясь. Он как-то обмолвился Бассону, что ездит к одной и той же девице и пошутил по поводу своего завидного постоянства. Они даже обсудили ее достоинства и недостатки. Об одном, самом главном достоинстве, Герман, конечно, умолчал. Ей он очень щедро платил, но не за любовные утехи, а за то, чтобы через подъезд ее дома пройти к запасному выходу. В один из таких приездов в Йоханнесбург, Крэйс, проезжая на машине по городу (а Вутер расщедрился и на новое авто для своего ведущего сотрудника), увидел букинистический магазин и несколько надписей на русском в витрине. Его это удивило и взволновало. Он припарковался в сквере через улицу и пешком вернулся к книжному. Чтобы не выдать свою заинтересованность русскими книгами, он исследовал сначала полку, где стояли немецкие романы и только после французской литературы перешел к русской, которая умещалась на низком широком подоконнике. Герман не страдал манией преследования, но сегодня он заметил слежку, и его это беспокоило. Если наружка проверит, с какой целью он заходил в книжный и выяснится, что Крэйс купил русские книги… Выглядеть это будет по меньшей мере странно. Герман не стал пролистывать книги, ему было достаточно взгляда на обложки. Он подозвал продавщицу на африкаанс и спросил, изображая надменность богатого господина: — Фрау, — он намеренно подчеркивал свое немецкое происхождение. — Я возьму у вас Гёте и Шиллера… — Конечно, мистер. Но они идут в разряде антикварных. — И что это значит? — раздраженно уточнил он. — Это прижизненные издания. Поэтому они стоят довольно дорого. — Превосходно. Почувствую себя их современником. А это что за книга? — Он взял одну с подоконника. — Русская, сэр. — Вижу, что не китайская. — Он указал на табличку на африкаанс, подсказывающую, что на подоконнике — русские книги. — Я спрашиваю, о чем она? — Стихи, — поспешно пояснила девушка, — российского поэта Осипа Мандельштама. Такие книги у нас эмигранты обычно покупают. — Вот-вот. Стихи. У меня есть русская знакомая, она собирает эту макулатуру. Возьму ей, заверните, пожалуйста, в подарочную бумагу. А Гёте и Шиллер — это для меня, — он с наслаждением вцепился в книги. — Их не надо заворачивать, фрау. Он заплатил круглую сумму и понес книги в машину. После он поехал по обычному маршруту, к Лизе, вышел через черный ход и через час подкатил на такси к поселку, где обитала Таназар. Отпустив таксиста, прошел вверх по склону, через весь поселок, вошел во двор через металлическую белую калитку в сад, с черного входа, чтобы не бросаться в глаза соседям, если кто-то сейчас дома и случайно выглянул в окно. В саду пахло розами и вечерними цветами, которые источают аромат только в сумерках и ночью. Светлые дорожки из белого камня словно бы мерцали. Таназар сидела на скамье чугунного литья с каменной розовой плитой в качестве сиденья. Это местечко в саду было так увито виноградом и розами, что с улицы оно не просматривалось. Герман подсел к Таназар, приобнял за плечи, положил книгу в зеленой с цветочками оберточной бумаге ей на колени. — Это ведь по-русски, — разочарованно протянула она, развернув сверток. — Как ты любишь говорить: «Близок локоток да не укусишь». — А я почитаю тебе стихи ты поймешь сердцем, по звучанию. И к тому же я могу перевести. Он стал читать по-русски и переводил некоторые четверостишья. Вдруг, прочитав очередной стих, он загрустил, задумался. Таназар сидела, прислонившись к нему, опершись локтем о его колено. Когда он замолчал, она легонько толкнула его, что, мол, затих? Тогда он перевел ей, стараясь сохранить ритмику стихотворения на французском: Есть у нас паутинка шотландского старого пледа, Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру. Выпьем, дружок, за наше ячменное горе, Выпьем до дна. Она помолчала, осознавая прочитанное и порывисто вскочила. Она все равно носила длинные платья по-юношеской берберской привычке. Шила себе сама такие же хубба как дома. Только на деловые встречи облачалась в костюм с опять же длинной юбкой. — Я выброшу этот плед! — воскликнула она, сверкая глазами. — Мне нравится, когда ты такая, — негромко засмеялся Герман. — Плед ни в чем не виноват. — Нет, теперь я буду на него смотреть и думать нехорошее. — А ты не думай. Оставь уж его мне, я люблю им укрываться. Пока я живой и в ближайшие десятилетия не планирую отправляться в Могилевскую губернию, — так любил говорить Иван Аркадьевич. — Куда? — переспросила Таназар. Она понимала русские слова, но самые простые — стул, кровать, яблоко… — Вот послушай! — Он заглянул в книгу: Уведи меня в ночь, где течет Енисей И сосна до звезды достает, Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьет.