Глава десятая Холмы и низины, зелень довольно густая, солнце еще не слишком палящее, весеннее. Александр ехал верхом на коне. Он брал его для прогулок в конюшне отцовского знакомого. Тот держал довольно большую конюшню арабских скакунов. Этот, черный жеребец-дахман, по кличке Джем был резвый, игривый, и норовил то за бабочкой побежать, то за птичкой. Того и гляди сбросит, не со зла, а от природной прыткости. Сорбонна окончена. Школярство позади. Кедров пришпорил Джема и понесся так, что джеллаб чуть не сорвало с головы. Так бы и скакать, не думать ни о какой работе его пригласили по результатам окончания института в Пастеровский Институт, созданный еще в 1888 году. В конце девятнадцатого века институт стал центром микробиологических исследований, объединил талантливых ученых для исследования вирусов, заразных болезней, методов иммунизации. Но и сейчас был на передовой линии научной мысли. Кедрова позабавила висевшая в кабинете директора фотография (1885 или 1886 года) — группа смоленских крестьян. К директору Александр пришел на собеседование и, когда обратил внимание на эту фотографию в рамке на стене, директор пояснил, что это российские крестьяне, прибывшие в Париж в надежде излечиться от бешенства у доктора Пастера. Из девятнадцати приехавших удалось спасти шестнадцать человек. Их всех покусал бешеный волк, и, хоть прошло с момента заражения двенадцать дней, почти всех крестьян удалось спасти. Луи Пастер положил начало вакцинации для предупреждения многих болезней, в том числе и сибирской язвы. Он создал теорию искусственного иммунитета. От коллег в СССР и из присланных ими материалов, которые способствовали успешному обучению и продвижению Александра к получению должности в Пастеровском Институте, Кедров знал, что в 1885 году, примерно тогда же, когда к Пастеру приезжали крестьяне из Смоленска, в Париж прибыл российский офицер из гвардейского корпуса, которым командовал принц Александр Петрович Ольденбургский. Укушенного взбесившейся собакой офицера в лабораторию Луи Пастера, лично знавшего принца Ольденбургского, сопровождал военный врач Круглевский. Ему было поручено узнать способ приготовления «яда бешенства». Используя вакцину, полученную из Парижа, уже через месяц открыли «Станцию предупредительного лечения водобоязни по способу Пастера». Готовили новые порции вакцины, принимали больных, развернули научно-исследовательскую работу, впервые в России исследовали патогенные микробы и начали разрабатывать меры борьбы с инфекционными болезнями. Благодаря принцу Ольденбургскому, его хлопотам и попечительству, в Санкт-Петербурге, на Аптекарском острове был открыт аналогичный Пастеровскому Императорский институт экспериментальной медицины. Принц хотел было назначить Мечникова директором института, однако Илья Ильич предпочел стать сотрудником Пастеровского института, где он возглавлял отдел морфологии низших организмов и сравнительной микробиологии. А с 1905 года стал заместителем директора института. Об этом факте биографии Мечникова Александр сообщил директору Пастеровского института во время собеседования. А также добавил растроганно, что прах великого Луи был перевезен из Saint Cloud, где ученый скончался на семьдесят третьем году жизни, в Париж и захоронен в особой усыпальнице, находящейся в подвальном помещении Пастеровского института. — Мне кажется, дух Луи охраняет здешние стены. Хочется проникнуться этой атмосферой, — подытожил Кедров свое пламенное выступление. Он с одной стороны оставался вполне искренним, однако в глубине души подсмеивался над доверчивым директором, который воскликнул: — Вот такие ученые нам нужны! Впрочем месье Крэйс подтвердил свою компетентность не только сентиментальной болтовней, но и работой. Александр демонстрировал педантичность, аккуратность и довольно быстро зарекомендовал себя перспективным ученым. Теперь он взял краткосрочный отпуск, чтобы все-таки чуть передохнуть после сложнейших выпускных экзаменов и восьми месяцев работы в институте. Достав дома из шкафа выгоревшую пропыленную одежду берберов, Александр оделся, натянул коричневые высокие сапоги для верховой езды и поехал кататься по окрестностям… У небольшой речки он спешился, пустил Джема к воде напиться. А сам, бросив на землю попону прилег, оглядев сначала заросли поблизости, нет ли там змей или еще какой живности. Здешняя природа только очень отдаленно напоминала российскую, и разве что весной, когда Север Африки не так жарок, не так засушлив, не так уныл. Александр часто вспоминал высокие стебли Иван-чая с розовыми ажурными многоярусными соцветиями перед развалинами Кедровки. Сердце щемило от тоски и отчего-то тянуло поехать туда снова. Но как сказал Бурцев, ни о какой поездке в СССР больше не может быть и речи. На следующий год после Всемирного фестиваля в Москве, Кедров снял виллу на лето, не поехав, как обычно, в Бизерту. На эту виллу в разное время приезжали люди, которые проводили дополнительное обучение Александра в рамках подготовки к дальнейшей работе разведчиком. Была оговорена тайниковая связь. Кедрову приходилось посещать кладбище в Пер-Лашез, вернее, один из склепов, где Александр оставлял и забирал там же сообщения из Центра. После фестиваля вышел и серьезный разговор с отцом. У Александра уже не было сомнений, что Иван Аркадьевич работал на СССР с 1933 года. А в 1938 году, в тот год, когда родился Александр, Кедров-старший уезжал на полгода в Берлин. Как намекнул сыну Иван Аркадьевич он находился на озере Химзее, а затем и в Квенцунге под Бранденбургом, где Абвером были созданы тренировочные центры по подготовке диверсантов из украинских политических эмигрантов для действий на территории Польши и СССР. Кедрова-старшего пригласил полковник Роман Сушко, с которым он случайно пересекался еще в России. Если бы не просьба Миронова, Иван Аркадьевич отказался бы и в не слишком вежливой форме, но он все же принял приглашение и врачевал будущих диверсантов несколько месяцев. Потом Кедрова-старшего отозвали, подробно выяснив детали его пребывания на базах украинских диверсантов. Судя по тому, что Иван Аркадьевич рассказал сыну именно этот эпизод, он гордился проделанной тогда работой. Но после того первого разговора, произошедшего сразу по приезду Александра из Москвы, отец и сын больше тему работы в разведке не поднимали, словно ничего и не происходило. Правда, Александр стал подумывать, что странная история со сменой его фамилии при получении паспорта не обошлась без вмешательства Бурцева, а то и Миронова. …Александр незаметно для себя задремал, разомлев на солнце, под журчание воды в реке. Водяная пыль из быстрой речки долетала до него, чуть освежая лицо. Стреноженный Джем бродил рядом и тихонько фыркал, шевелил ушами или усиленно принимался лакомиться травой, чавкая и вздрагивая, когда на круп садились мухи. Вдруг Кедров почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и открыл глаза. От него отпрянула девушка в берберской одежде, полосатом красно-черно-белом, до земли, платье — хубба, без рукавов, надетом поверх тонкой блузки с расширенными книзу и расшитыми узорами рукавами, и в такой же полосатой накидке поверх черных вьющихся волос. Совсем молоденькая. На руках тонкий рисунок — менди, сделанный хной. Поверх балахона бренчала длинная, из крупных колец цепочка, закрепленная на ткани хелами — треугольниками-застежками, несущими функцию французской булавки и заодно защищающими от сглаза. Впрочем рисунки хной несли ту же функцию — охраны от дурного глаза. — Ты кто? — спросил он по-арабски. — Таназар. — Ты берберка? — Кабила, — сердито поправила она, имея в виду один из нардов берберской группы — горные берберы. — А почему вас называют «синие люди»? — растерявшись от красоты ее чуть удлиненного лица, Александр нес вздор, не зная что говорить. — Одежда была синего цвета, а краска плохая, окрашивала лицо, шею, руки. Они становились синего оттенка… Здесь опасно спать. Скорпионы! — показала она на камни поблизости от того места, где он прилег отдохнуть. — Ты откуда здесь? — удивился Александр. Он приподнялся на локтях и огляделся. Почти сразу заметил в кустах небольшую каурую лошадь. Догадался, что девушка из ближайшего поселения берберов. — Не боишься одна? Но Таназар чуть отодвинула складку платья на поясе и продемонстрировала узорные ножны. — А ты откуда здесь? — она встала к нему боком и глядела чуть искоса, очевидно смущаясь. — К тебе приехал, — пошутил он. — Ты не мог знать, что я приду, — изумилась она. — Я еще утром сама не знала, что сюда поеду. Заметив, что он улыбается, она не обиделась, а произнесла: — Ты — смешной. Насколько знал из своего пока еще небогатого опыта Александр, когда женщины говорят: «Ты — смешной» — это своего рода сигнал к действию. Он вскочил на ноги, вспомнив о галантности. — Мадмуазель, может, вы присядете? — заговорил он вдруг по-французски, почувствовав, как лицо залилось краской. Девушка покачала головой и тоненький звон колечек на ее цепочках, как потом казалось Александру, оповестил о том, что бастионы пали. Некстати вспомнилась вычитанная в советской газете фразочка «оковы империализма». Таназар покачала головой снова, но сделала робкий шажок в сторону попоны. Через пять минут она сидела на ней, поджав ноги, и слушала французскую болтовню Александра, не понимая, как он полагал, и половины, но улавливая по интонации, что эпитеты в ее адрес лестные и ласковые. Наконец, она сказала: — Ты говоришь, словно мурлыкаешь. Тебе это не идет. Ты араб? — Нет, я — русский, — он сам удивился своей откровенности, допущенной с этой берберской девчонкой. — Русский? — переспросил она. — Это те люди, что живут в Бензерте? — Таназар оглядела его. — Белые, голубоглазые… Они жили на кораблях, а потом их прогнали и они расселились по всему Тунису. — А ты умная девочка, — улыбнулся Кедров. — Я всегда хотел иметь умную жену. — Этим не шутят. — Она пристально посмотрела в его глаза и отвернулась. Он заметил, как ее смуглая щека порозовела. — Ты далеко живешь? Давай я провожу тебя. Она неожиданно согласилась. Вспорхнула на свою каурую кобылу и довольно резво понеслась впереди, только подол ее широкого платья развевался и хлопал на ветру. Александр не отстал. Неожиданно ехали они очень долго, забираясь все выше в горы. Кедров понял, что это примерно на полдороге между Бизертой и Табаркой, ближе к мысу Серрат. Они въехали в небольшое поселение, уже уставшие, во всяком случае Александр утомился. Еще на подъезде к селению он ощутил ароматы. Джем зафыркал, захрюкал, учуяв запах хлеба. Печи стояли у берберов прямо на улице, тут же пекли хлеб. Но к запаху хлеба примешивался еще аромат сосновой смолы и сладковатый дымок курящихся трав. Проезжая по небольшой улице, Александр заметил несколько женщин — некоторые хлопотали у печей, другие, сидя прямо на земле, наносили узоры на керамическую посуду — тарелки и блюда. Кедров знал, что берберы торгуют керамикой — видел их изделия на рынке в Бизерте. Еще в детстве его притягивали кочевники своими чудными нарядами, независимым видом, умением держаться в седле — он невольно перенял эту манеру верховой езды, что возмущало отца, который считал идеальной английскую манеру. Тут же в пыли на дороге играли дети. Джем едва не понес, когда на него от ближайшего невысокого домика с узкими окнами, вылетела огромная птица. Александр узнал в ней аиста. Подняв глаза, обнаружил несколько гнезд на деревьях. — Здесь их много, — обернулась Таназар. — Весной прилетают, сердитые, клювами щелкают. Внутренняя улица, а по другому ее и не назовешь, являлась женской территорией. Дома стояли плотно, стена к стене, глухой стеной наружу. Внешняя улица находилось в мужской епархии. Это коротко объяснила Таназар, пока они ехали к ее дому. Во дворе их встретила невысокая женщина в таком же платье как у Таназар и принялась ругаться по-кабильски. Девушка довольно спокойно отвечала, указывая на Александра. — Мать? — вклинился в поток брани Кедров. — Бабушка, — отмахнулась девушка, она повернулась к ней и снова что-то резко ей выговорила. Пожилая женщина замерла, раскрыв рот от изумления, затем кивнула Александру и, подобрав юбку, убежала в дом. — Что ты ей сказала? — Что ты мой любовник! — дерзко ответила Таназар. — Иначе не отвяжется. Александр нащупал кобуру с пистолетом у себя на поясе под просторной одеждой. Дело принимало скверный оборот. Он знал, что кабилы — мусульмане-сунниты и хоть они не придерживаются таких строгих правил, как арабские мусульмане, но все же убить за попорченную девицу смогут. Сбросят со скалы, во век не найдут. Отец не переживет. Будет лежать труп на скалах, пустельга выклюет ему глаза, генетта объест руки, ноги, лицо… Он так живо себе это вообразил, что его едва не стошнило. Александр решил, что бабка побежала за мужчинами, но она вышла, что называется, с хлебом-солью. Тащила большой каравай свежего хлеба и кувшин с каким-то напитком. Александр понадеялся, что старуха не всыпала туда яд, и выпил. Напиток был прохладный с характерным мятным вкусом. Хлеб с подгорелой корочкой, ароматный, хрустящий, однако не лез в горло от страха. Александр пожалел, что не взял с собой Рафу. Тот помогал своему отцу рыбачить. Кедров снова полез в седло, собираясь уезжать и тут заметил, что по улице едет несколько всадников.