— Вот, смотри, в «Санди геральд» прямо так и пишут, что этой трагедии могло бы и не быть, если бы кавалеристы Кастера были вооружены револьверами «третьей модели» Смит и Вессон, а не револьверами Кольта 1873 года! Так что кому слезы, а вам, мистер-бизнесмен, вполне можно праздновать победу. Насколько я понимаю, такая статья это хорошая реклама, и она… дорогого стоит. Не так ли?! Володя усмехнулся. — В общем-то — да, но только ведь это же правда. А правда — это правда, чего бы она кому-то не стоила, разве не так? ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ В которой рассказывается о событиях, которые были потом, а так же о последних словах индейца из племени лакота по имени Солнечный Гром — Потом, что было потом, это уже вряд ли интересно рассказывать, белый человек, друг индейцев, так, пожалуй, скажу я. А было так, что наш большой лагерь распался, потому, что у нас вышли запасы сушеного мяса, и нам негде было пасти наших лошадей. Потом у нас закончились патроны, а купить новых мы не могли, потому, что торговцы боялись нарушить запрет правительства на продажу нам оружия и боеприпасов. Будь у нас золото вполне возможно, что нам и удалось бы достать боеприпасы, потому, что золото — это такой бог белого человека, что ради него он готов нарушить любые запреты. Но только золота у нас больше не было и нам пришлось отвечать стрелами на пули, а как ты сам понимаешь, ничего хорошего для нас из этого не вышло. К тому же солдаты действовали по единому плану и сообща, а мы сражались каждое племя само за себя, поэтому они нас легко побеждали поодиночке. И кончилось все тем, что часть наших воинов во главе с Татанка Ийотаке ушли в Канаду, Тачунко Витко был убит, наши люди, все Семь Костров дакота оказались запертыми в резервациях, а очень многие были просто убиты. — Ты спрашиваешь, как мне удалось спастись? Да, в общем-то, ничего особо чудесного в этом нет. Просто я вовремя вспомнил все то, что говорили мне Во-Ло-Дя и Ко, и когда мы начали потерпеть поражение за поражением, понял, что настало время и для меня поступить так, как поступали соотечественники Ко, когда их кланы терпели поражение. Ведь это не верно, что японские самураи сражались до конца, хотя такие случаи были и они известны. Гораздо чаще, однако, потерпевший поражение клан просто сдавался, чтобы не допустить своего полного уничтожения. Ведь было же сказано, что «то, что сгибается, может потом и распрямиться» и вот они-то и поступали именно так! Поэтому и я вовремя забрал своего отца, мать и уехал в Сиу-Сити, где меня поджидала моя верная Джи. По дороге туда, на переправе через реку, мы встретили двух золотоискателей, возвращавшихся из Черных Холмов, и они оказались такими самоуверенными глупцами, что сразу же стали в нас стрелять. Их пули убили под отцом лошадь, но зато мы застрелили их обоих, а потом, а, обыскав их, обнаружили у каждого по нескольку фунтов золотого песка! Так что нам было с чего начать свою новую жизнь, и началась она у нас очень неплохо. Джи стала моей женой, после чего мы переехали в резервацию Пятнистого Хвоста, где построили себе большой дом, и открыли школу, где начали учить грамоте индейских детей. Я также попытался торговать, открыл лавку, но только больших доходов она мне не приносила, поскольку своим соплеменникам мне приходилось отпускать товары в долг и при этом очень часто о своих долгах мне они забывали. Так, в частности, часто поступал и Сильный Как Буйвол, который повадился буквально обирать мою лавку. При этом он клятвенно заверял меня, что очень скоро заплатит, но потом так все равно ничего не платил. Понятно, что я был на него очень рассержен и вот к чему это привело. Как-то раз, изрядно напившись «огненной воды» он начал хвастаться своими подвигами во время битвы с Кастером и в подтверждение своих слов показывал всем большой кольтовский револьвер, который он там якобы добыл как трофей. Я был рядом и попросил его дать мне его посмотреть. Оказалось, что это был капсюльный револьвер 1837 года выпуска, то есть очень старый, хотя и красиво отделанный. И он, понятно, никак не мог добыть его в качестве трофея на Литлл Бигхорне, потому что таких там просто не могло быть! Рассматривая его, я незаметно снял с брандтрубки один капсюль, вернул ему револьвер и сказал, что таким оружием хвастаться нечего, потому, что он старый, ржавый, детали в нем от времени расшатались, так что он вряд ли вообще стреляет! — Стреляет, да ещё как! — закричал Сильный Как Буйвол. — А ты говоришь так потому, что просто завидуешь! Сам-то ты, хотя и был нашим вождем, не добыл там ни одного скальпа, не захватил ни одного ружья. Да и вообще, по-моему, ты просто боялся стрелять в бледнолицых! — Может быть и так, — спокойно ответил я, хотя в душе у меня все кипело от злости, — но только это все пустые слова, которые ты ничем не можешь доказать. А вот я говорю, что твой револьвер не стреляет и доказать это очень легко! — Смотри! — тут же крикнул Сильный Как Буйвол. — Сейчас он выстрелит, но если так будет, то ты отдашь мне одного коня! — Хорошо! — сказал я и отошел от него подальше. — Если он выстрелит, то один из моих коней твой! Сильный Как Буйвол тут же поднял свой кольт и бабахнул из него в ближайшее дерево, но при этом пламя от выстрела попало на брандтрубку и револьвер разорвался у него в руках! Взорвались сразу все пять его зарядов, поэтому грохнуло так, что люди, стоявшие рядом с ним упали на землю, а многие были ранены обломками револьвера, разлетевшимися во все стороны. Что же касается Сильного Как Буйвол, то ему оторвало все пальцы на правой руке и вдобавок выбило правый глаз, так что после этого он сделался инвалидом на всю жизнь! Вот так я ему и отомстил. И хотя при этом я поступил совсем не так, как следовало бы поступить индейцу, я был настолько рад случившемуся, что все равно подарил ему коня, хотя, понятно, что конь этот был так себе, ничего особенного. — Виделся ли я со своими друзьями? Да, виделся. Ко сам приехал повидаться со мной перед тем, как вернуться к себе в Японию, а потом несколько лет писал мне письма. В своем последнем письме он сообщил, что приглашен ко двору императора на ответственную должность, находясь на которой, он больше не сможет мне писать, и на этом наша переписка прекратилась, так что кем он стал потом и что с ним сталось, я не знаю. Во-Ло-Дя же много раз гостил у меня в доме вместе со своей женой и отцом, а его дети жили у меня летом в типи, вместе с моими детьми, как самые настоящие дети индейцев, а мы, соответственно, гостили в его доме. Со временем он стал крупным предпринимателем, но всегда помнил, что родина его была далеко за океаном. Умер он в 1921 году, занимаясь организацией помощи голодающим жителям своей страны, пострадавшей от засухи в тамошних прериях. Впрочем, это случилось уже после того, как я перебрался к шошонам, потому, что в своей резервации меня продолжал преследовать своей клеветой Сильный Как Буйвол, который лишившись руки, говорил всем и каждому, что это я из мести заколдовал его револьвер и именно поэтому-то он и взорвался у него в руке. И отчего-то многие верили его словам или делали вид, что верят. Но все равно жизнь для меня там стала невыносимой. Поэтому я вынужден был пойти к вождю шошонов Вашаки и объяснить ему, что я рассорился со своими соплеменниками и не хочу больше жить с ними, так как они прислушиваются не к голосу разума, а к завистливым и злым наветам, а мне с такими людьми не по пути. Это случилось вскоре после того, как Кэмп Браун был переименован в форт Вашаки, что доставило ему большое удовольствие и сделало более терпимым даже к дакота, тем более что к этому времени они все были уже побеждены. Он быстро оценил, какую пользу могут принести ему мои знания, и потом часто советовался со мной по разным вопросам, а также посещал школу, в которой учились дети его племени, и где Джи и я работали учителями. Я не буду рассказывать тебе о том, что сталось с нашими великими вождями, потому, что об этом и так написано немало книг, но совсем немного расскажу о том, как сложилась моя жизнь после этого. Мы с Джи много читали, и вот случилось так, что нами овладела страсть к путешествиям. Поэтому я примкнул к шоу «Второго Пахуски» — Буффало Билла, которому Вашаки посоветовал принять меня в качестве человека одинаково хорошо знающего индейцев и белых, или как это модно сейчас говорить — пиармена. Случилось это в 1886 году, и с ним я объездил не только все Штаты, но и побывал за морем, в Европе, где мы посетили разные страны и встречались с разными известными людьми, начиная с королевы Виктории и заканчивая кронпринцем Вильгельмом — будущим германским императором. Вместе с нами также ездили и оба наших сына — Джон Хехека Гитика — Смелый Олень и Ричард Хинханкага Дута — Красная Сова, а затем и дочь — Джейн Махпиато — Голубое Небо, ставшая к семнадцати годам прекрасной наездницей, и потом много лет снимавшаяся в кино. Никого из нас не было в Америке, когда произошла трагедия у ручья Вундед-Ни. Так что я опять-таки ничего не могу рассказать тебе об этих печальных событиях, потому что сам узнал о них лишь какое-то время спустя. Однако я понимал, что в этот раз солдаты просто отомстили нам за разгром генерала Кастера, а моральная победа все равно оставалась за нами. Потому, что нет ничего проще, чем убивать практически безоружных людей, и совсем другое сражаться с ними на равных! Как бы там ни было, но когда началась там первая, Великая война и Штаты наконец-то приняли в ней участие, оба моих внука — дети моих сыновей Рональд Матоска — Белый Медведь и Джеймс Четан Гитика — Храбрый Сокол, пошли добровольцами на фронт, где храбро воевали и были награждены медалями Конгресса. Правда, когда они вернулись домой, наши старейшины отказались считать их воинами, поскольку они, мол, не совершили достойных индейского воина поступков храбрости, а то, что они участвовали в европейской войне бледнолицых это, заявили они, не считается! Потом уже у моих внуков родились свои сыновья, одного из которых звали Накпа, что значит Длинноухий и другой — Шункаска, Белый Пес, и они также как и их отцы пошли на войну и при этом оба остались в живых. Причем, они воевали на Тихом океане с японцами и, зная этих людей, я боялся за них даже больше, чем за своих внуков, воевавших в Европе. Возможно, им помогло то, что они были индейцами и оказались в войсках связи, где совершенно неожиданно проявили себя очень нужными людьми, так как говорили на языке дакота, которого кроме них никто не знал. С их помощью сообщение по радио не шифровали, а передавали напрямую. Ну а японцы их хотя и перехватывали, но понять не могли. В другие части с этой целью направляли соответственно индейцев других племен, что позволяло передавать все сообщения без задержки и к тому же не опасаться, что японцы расшифруют их содержание! Так что при желании и уме даже из простого человеческого языка и то можно сделать себе оружие и с его помощью успешно сражаться и побеждать! — Ты знаешь, что сейчас я вдруг опять почему-то вспомнил о вожде шошонов Вашаки. Когда, наконец, слепота и груз лет заперли его в деревянной избушке на Литлл Винд Ривер, то было так, что в ночь на 20 февраля 1900 года он подозвал к кровати всю семью и сказал: — «Теперь у вас есть то, за что мы так долго и храбро сражались. Храните это вечно в мире и с честью. Теперь идите и отдыхайте. Я больше с вами не буду говорить». И это были его последние слова, а через два дня его уже похоронили с воинскими почестями в форте носящем его имя. И вот, что-то говорит мне, что и мое время тоже настало, и я совсем скоро покину этот мир. Поэтому мне хочется сказать тебе напоследок то, о чем я так много думал, и что с некоторых пор стало меня волновать. И пусть это тоже будут мои последние слова. — Ты знаешь, может быть это и правильно, что нам, индейцам, не довелось сохранить всю эту землю. Представь себе, как много бы иначе люди всего потеряли: отели с горящими огнями вывесками, магазины индейских сувениров с их бисерными поделками, сделанными кем угодно, но только не индейцами. Пещера Сидящего Быка — с электрическим освещением для удобства, — салун «Ведро Крови», притоны с модными девчонками в бикини, все эти автострады, железные дороги, мосты и города посреди прерий — все это (и хорошее и плохое!) просто бы не существовало, если бы вся эта земля по-прежнему принадлежала нам. Здесь бы не было ничего этого, только деревья, трава да свободные звери! Я уже говорил тебе, что наш народ не называет себя сиу или дакота. Это слова белого человека. Мы называем себя Икке Вичаша — то есть настоящими людьми, свободными, дикими людьми. И я рад, что так было и что мы действительно были такими. Но с другой стороны останься все так и дальше, мои внуки и правнуки никогда бы не учились в колледже, и у них не было бы всего того, что они имеют сейчас. Но чтобы так все было и дальше, пусть твои братья никогда не продают скорострельного оружия дикарям в разных далеких странах, даже если они и говорят о себе как о достойных уважения людях и имеют вполне цивилизованный внешний вид. Дикари они всегда дикари, и я это очень хорошо усвоил на примере своего народа. И делать этого ни в коем случае нельзя, потому что, получив такое оружие, они рано или поздно, но обязательно начнут с вами войну, а это затронет и твоих детей, и внуков моих правнуков. И тогда они будут стрелять также часто, как и все мы стреляли в тот день, когда был разгромлен отряд генерала Кастера, вот только будет их намного больше, чем всех вас — бледнолицых! Хечето эло! Хау! ГЛАВА ПЯТАЯ Представляющая собой письмо от начала и до конца «Сердечный мой друг, Арсений. Шлю тебе самый сердечный привет из-под Плевны, которая милостью Божьей и храбростью наших солдат наконец-то пала, и её тяжкая осада успешно завершена! Ты-то о сем событии уже, конечно, знаешь из газет, но я тебе распишу это во всех подробностях, потому, как я сам был участником этого дела и ко всему прочему остался цел и невредим, что, в общем-то, тоже совсем немаловажно. Помнишь, как, обучаясь в корпусе, мы оба с тобой мечтали отличиться в сражениях и спорили, кто раньше из нас и какой наградой будет отмечен? Так что тут уж явное первенство за мной, и хотя я сам пока ещё точно в известность о том не поставлен, но… краем уха уж слышал, что представлен к награде и дело лишь за тем, чтобы наградные списки утвердил Государь. Гадаю вот, дадут, что положено или же несколько повыше, поскольку награда-то ведь не по выслуге, а за боевые заслуги. Хотя сейчас мне это уже как-то вроде бы и не так важно. Главное — что я был в таком деле, где русское оружие опять завоевало славу. Ну, да пишу тебе обо всем по порядку, тем более что мне есть тебе чего рассказать. Как ты, конечно, знаешь, уже с середины ноября армия Осман-паши была стиснута в Плевне кольцом наших войск, и стала явным образом испытывать недостаток продовольствия. Видимо, турки приняли решение пробиться сквозь линию обложения, потому что сегодня утром 28 ноября, под прикрытием тумана, турки всей своей массой обрушилась на наших гренадер генерала Ганецкого, а, кроме того, стали сильно наседать на нас и по всему фронту. Впрочем, честно говоря, мы сами отчасти виноваты в том, что допустили турок до этого, так как прозевали их переправу, из-за чего сигнал тревоги в наших частях был подан с большим опозданием. Не было и 7 часов утра, когда на позиции стали раздаваться орудийные выстрелы и вестовые казаки с криком «тревога, тревога» поскакали по лагерю. Надев амуницию, я живо выбежал на двор, увидел лошадей готовыми и, садясь на своего жеребца, услышал доклад вестового, Мариупольского полка гусара, «что генерал уже поскакали». Пустив жеребца с места в карьер, я вскоре догнал скакавших галопом генералов Ганецкого и Маныкина — Невструева, а далее за мной прискакали и другие адъютанты и подтянулся весь наш штаб. Прибыв к месту боя, мы увидели, что турки, уже захватили наши орудия, и быстро наступают, в то время как наши солдатики отходят чуть ли не по всей линии. Почтенный наш старичок генерал Ганецкий тут совершенно растерялся, на глазах показались слезы и он начал рваться вперед, чтобы лично возглавить войска, так что насилу его от этого удержали. Вскоре полковник Фрезе высказал мнение, что следовало бы подтянуть резервы и нас всех сейчас же разослали за ними, причем мне выпало ехать ко 2-й бригаде 3-й гренадерской дивизии, где я был встречен генералом Квитницким и полковником Крюковым, которым и передал приказ идти вперед. Поехал назад, оглянулся, и вижу, что наши мне во след бегут бегом. Докладываю, и в эту же минуту вслед за мной скачет Крюков, и, увидев, в каком состоянии находится генерал, начал его успокаивать: «Ваше превосходительство, ради Бога успокойтесь, даю слово, все исправим, но только разрешите полку передохнуть». Передохнуть-то передохнуть, да только кто же нам тут даст эту самую передышку? И тут подходит к нам довольно странный субъект в широкополой шляпе, длинном кожаном лапсердаке и в башмаках на шнуровке, и, обращаясь к генералу, докладывает, что имеет честь быть командиром добровольцев-волонтеров из Северо-Американских Соединенных Штатов (причем докладывает на русском языке и вполне по уставу!). Так что если нужна помощь, то все они сей секунд будут к нашим услугам. Генерал наш только рукой махнул — делайте, мол, чего хотите, а мы даже и удивиться не успели. Глядим, а откуда ни возьмись, появляются человек 50 в таких же вот домотканых лапсердаках, в широкополых фетровых шляпах и с трехцветными повязками на рукавах — знаком принадлежности к ополчению болгарских добровольцев. Располагаются по фронту цепью, ложатся, причем на земле их почти совсем и не видно, и тут же начинают стрелять. А турки — вот они! Совсем рядом! Тут подо мной убило коня, и я грохнулся на землю рядом с этим офицером, который очень ловко устроился за двумя камнями и гляжу — и сам стреляет из какого-то диковинного ружья. А уж его-то волонтеры так и палят, словно это не люди, а картечница стреляет. Примечаю, что и у офицера и у волонтеров над стволами у ружей приделаны какие-то трубки, и вот в них-то они и глядят! К тому же стрелять стреляют, а перезаряжать — не перезаряжают, и вот это-то меня и удивило больше всего. Ну, а затем подбежали наши астраханцы и генерал с ними поздоровался и объявил, что наши орудия у турок и он требует отнять их назад, на что тут же и последовало: «отнимем Ваше превосходительство»! Крюков мигом скомандовал атаку, ротные повторили и уже через минуту наши богатыри с громовым «ура» бросились на них в штыки и скрылись в дыму и огне. А я вдруг почувствовал, что у меня по всему телу пробежала дрожь, а на голове волосы встали дыбом — такое ужасное дело развернулось у меня прямо перед глазами. В итоге убитых в гренадерском корпусе оказалось 38 человек штаб- и обер-офицеров, да еще и нижних чинов 1200 человек, хотя убыль могла бы быть и больше, не подоспей подкрепление вовремя. Тут нам сообщали, что Осман-паша сдается и согласен на все, но приехать не может, потому что ранен. Ну, наш генерал к нему и поскакал. А тот, оказывается, находился прямо напротив нашей позиции, за мостом в шоссейной караулке, где и произошло их свидание и разговор о сдаче. Говорят, что Осман, находясь в мрачном состоянии, сказал ему, что по воле Аллаха все дни не равны: «день следует за днем, но нет двух похожих; один счастливый, а другой несчастливый». «Да, не будь он ранен, — подумал тогда я, — бой бы так скоро не кончился!» Да и генерал наш Ганецкий, видимо тоже так думал, потому что в своем рапорте, который тут же сел писать, выставил 12-й гренадерский Астраханский полк героем всего этого боя! Только все это было уже потом. А тогда прямо на поле боя полковник Крюков, вдруг с чего-то взъелся на этого северо-американского офицера, и начал ему выговаривать за то, что его люди остались на месте, а не пошли в атаку вместе с гренадерским полком — мол, как это они могли так поступить?! Не поддержали товарищей по оружию! — Да так, очень просто, — отвечает их командир, ничуть не смущаясь. — Мы подразделение «sharp shooters» — «метких стрелков» и это вовсе не наше дело ходить в штыковые атаки, да у нас и штыков-то нет. — Это как же вы можете воевать без штыков? — спрашивает полковник, а тот ему все также спокойно отвечает: — У нас на винтовках стоят оптические прицелы, позволяющие уверенно поражать цель на расстоянии в две тысячи двести шагов и даже больше и это весьма хрупкий инструмент. Поэтому иметь на таком ружье еще и штык есть не что иное, как порядочная глупость. Тут уж наш «Крюк» вспылил окончательно, да как закричит: — Вы как разговариваете с полковником русской армии!? А тот ему в ответ и говорит, что как вы того заслуживаете, так и разговариваю, что вы не мой командир, а я не ваш офицер и к тому же чинами мы равны. Вы полковник российской императорской армии, а полковник армии Северо-Американских Соединенных Штатов, и по закону о вольных комбатантах считаюсь всего лишь вашим союзником, но никак не подчиненным! У «Крюка» аж все лицо пошло пятнами. А этот американец достает из кармана и протягивает ему бумагу, составленную сразу на трех языках — на английском, русском и болгарском. И из нее следует, что он действительно полковник американской армии, хотя сейчас и является частным лицом, что действует на основании закона о вольных комбатантах и находится в подчинении у штаба болгарского ополчения. Мы начали читать эту бумагу, а тут он и говорит, что если нам угодно убедиться в эффективности действий его подразделения, то милости прошу вас всех на поле. Кто пошел, кто поехал, а там турки лежат друг на друге, причем одни-то переколоты штыками — и это явная работа наших молодцов, зато другие перебиты пулями, и было их на удивление очень много, причем офицеров среди них было больше всего. То есть можно сказать, что всего лишь за какие-то минуты своей стрельбы они повыбивали у турок чуть ли не всех офицеров, так что в итоге и командовать-то ими оказалось некому! Тут уж полковник наш поневоле замолчал. Но все же пробурчал себе в усы, что меткая стрельба это, конечно, хорошо, но только пуля всегда дура, а штык — молодец! — Ну, может быть в вашей армии, — дерзко так отвечает ему американец, — но только эта ваша точка зрения уже вчерашний день и дань устаревшим взглядам на оружие. Впрочем, почему так понятно. Ну, о какой скорой стрельбе у ваших солдат можно говорить, — продолжает он, — когда в ваших винтовках Крнка и Карле ненадежно работает экстрактор, так что вашим солдатам в бою приходится выбивать гильзу из патронника шомполом через ствол при помощи булыжника, а у винтовок Карле ломаются иглы и отсыревают бумажные патроны. Поневоле понадеешься на штык, потому что иначе им просто не на что надеяться. Прицелы у вас нарезаны всего на 600 шагов, а у турок на 2000, причем даже на наших американских винтовках Бердана у вас стоят прицелы на 1500 шагов, хотя реальная их дальность значительно больше. Получается, что вы даже то, что вам хорошего дали, испортили на свой собственный манер, вот вам и остается уповать на штыки, потому что уж их-то, понятное дело, испортить никак невозможно. Вот только о солдатских жизнях вы почему-то всегда забываете, хотя, между прочим, это самое главное! Прочел он нам эту отповедь, а нам даже крыть нечем, потому что все ведь это правда. В общем… закончилось тем, что наш генерал попросил меня приватным образом пригласить этого офицера к себе в палатку и расспросить его о том, кто он такой, и откуда, и почему так чисто говорит по-русски. Мне приказали — я и пригласил, тем более что мне и самому было интересно с ним пообщаться. А он, видно, соскучился по общению с русскими людьми, чиниться не стал, попросил прийти и других офицеров, а когда пришел — принес бутылку настоящего американского Whiskey, о котором я только читал, а пробовать до этого не пробовал. Честно говоря, мне это самое виски очень понравилось, так что теперь я постараюсь всегда иметь у себя в запасе пару бутылок и временами его попивать! О чем мы говорили? Да о самом разном, в письме об этом, пожалуй, что и не расскажешь. Тем более что нас ведь там много всех было, и он не только сам говорил, но и нас слушал. В общем, удалось мне узнать, что он русский, и явно бывший офицер, но вот как и почему уехал в Америку, мы так-таки от него и не дознались. Про чин полковника он нам рассказал так, что у него тесть — сенатор и когда он решил поехать сюда с отрядом добровольцев, тот похлопотал и этот чин ему был присвоен ради «политического весу и антуража», а так, как он нам сказал — все эти чины для него не главное. Сказал, что все его люди — это «ганфайтеры» — «меткие стрелки» и ветераны индейских войн, оставшиеся после замирения с индейцами без работы. Ну, а он их собрал, вооружил за свой счет, и выплачивает им жалование. А сюда приехал «отдать долг родине, какая бы она ни была». Показывал нам фотографии жены и детей, а также своего друга — настоящего индейского вождя в парадном уборе, — вот какие там у него в Америке знакомые. Сказал, что там, в Америке его зовут то ли Ульямсон то ли Уильямсон, честно говоря, в памяти у меня не удержалось, но свое настоящее имя свое сообщить отказался — мол, зачем это вам, вы же ведь, господа, не жандармы? Мы, конечно, попросили его показать, каким оружием вооружены его стрелки, и он нам его показал. Оказывается это почти такие же винтовки Бердана № 2, какие есть и у нас, но только им самим усовершенствованные, потому как к ним приделан подствольный магазин от карабина винчестер. Затвор передергиваешь, и очередной патрон подается из магазина, а всего их помешается в нем восемь штук! А у него самого и того интереснее было оружие — револьвер-самовзвод «Смит и Вессон» № 3 и тоже очень похожий на наш, но только с длинным-предлинным стволом, оптическим прицелом и прикладом, превращающим его в карабин. Дал он нам его подержать в руках — очень удобно, и целиться одно удовольствие! Причем прицел у него закреплен на столе и откидывается вместе с ним, так что перезаряжается он очень легко, а стреляет также быстро, как и обычный револьвер, но только с несравненно большей меткостью. Рассказал нам о том, что, по его мнению, яркие цветные мундиры отживают свой век и что в будущем все солдаты будут одеты точно так же, как и его добровольцы, и станут больше полагаться на стрельбу, а не на штык, который останется ну совсем уж для крайнего случая. Одним словом, говорили мы все больше об оружии, а потом как следует выпили, и время пролетело незаметно, хотя я так о нем ничего и не узнал. Но человек он явно замечательный, пусть внешности и довольно обыкновенной: ну росту выше среднего, усы, бакенбарды по моде, уверен в себе очень, а возрасту лет сорок или около того. Обидно, конечно, что такие вот люди от нас в Америку уезжают, ну да чего об этом зря говорить? Завтра об том, что узнал, доложу начальству, а сейчас уже так поздно, что у меня слипаются глаза и если бы не возможность отправить тебе это письмо с оказией, то я — ты уж не обижайся, сейчас давным-давно бы спал, а не сидел и всего этого не расписывал. За сим остаюсь твоим преданным другом, искренне твой Ники Савич — поручик 9-ого гусарского Киевского полка при штабе 6-ого участка по обложению Плевны, от ноября 28-го дня 1877 года». ГЛАВА ШЕСТАЯ Которая вполне может послужить началом новой книги — Господина Когецу просят пройти к императору, — послышалось у Ко за спиной и он стремительно обернулся, чтобы встретиться глазами с вкрадчивым взглядом распорядителя дворцовых покоев. — Ослепительный ожидает вас в южной галерее. «Ага, — подумал Ко, — значит разговор предстоит сугубо секретный, потому что с этой галереи мы спустимся в сад и будем прогуливаться именно там, где нас нельзя будет подслушать, и император сможет мне все сказать». Он поклонился в ответ и пошел следом за распорядителем. «У нас уже давно телеграф, основан Токийский университет, открыта железная дорога от Токио до Йокогамы, прошла первая национальная промышленная выставка, издано постановление о народном собрании, а здесь во дворце традиции и церемонии все те же, что и сто и двести лет назад. Хотя… нет, люди теперь одеты совсем по-другому, даже десять лет назад было иначе. Впрочем, это-то как раз и понятно, ведь ещё в 1873 года наш император заявил, что традиционная одежда правителей Японии производит впечатление слабости, и стал носить короткую причёску с пробором, усы, бородку и военную форму европейского образца: мундир, эполеты, ордена, треуголку и шпагу. Ну, а вслед за ним переоделись и придворные. И теперь уже переодеваются регулярно, ведь мода меняется постоянно. Сначала там, на Западе, а потом и у нас здесь, всякий раз, как только приходят очередные модные журналы из Парижа и Лондона, а также иностранные корабли с товаром. В магазинах на Гиндзе тогда сразу же появляются надписи: «Последние новинки парижских и лондонских мод!» — и люди останавливаются перед ярко освещенными витринами и подолгу глазеют на разряженные манекены. Почти так же, как и в Нью-Йорке, или Чикаго, хотя таких высоких домов, как там у нас пока ещё нет. Нельзя нам строить такие дома, как у них из-за землетрясений. Но с другой стороны население растет, цены на землю растут, так что, наверное, их и у нас придется все-таки строить. Вот только надо будет подумать, как сделать их такими, чтобы они могли выдержать любые удары стихии». Тут он увидел, что пока он обо всем этом думал, они уже почти дошли до южной галереи дворца. Двери распахнулись, он вошел и тут же услышал характерное «пение», точнее говоря скрип «соловьиного пола» — старого изобретения принца Иэясу Токугава против дворцовых любителей подслушивать и убийц-шпионов ниндзя. 122-ой император Японии и прямой потомок солнечной богини Аматерасу, бывший принц Сати, а теперь вот уже 15 лет император Мацухито, встретил его приветливо, слегка кивнул головой в ответ на его приветствие и сразу перешел от слов к делу. — Вы, господин Когецу, как начальник моей секретной службы осведомлены о многом. Но, как мы с вами когда-то договаривались, ваше дело искоренять врагов престола, а не искать их. Этим занимаются другие люди, столь же проверенные, как и вы и столь же преданные и мне лично и делу национального возрождения Японии. Вы знаете, что я хочу дать Японии конституцию, до есть сделать то, чего не удалось сделать королям и королевам Англии и русскому императору Александру Второму. И вы, конечно, знаете, что ещё 14 марта Ито выехал в Европу для консультаций по поводу разработки новой конституции, потому, что мы и дальше планируем опираться на самый передовой зарубежный опыт как в этой, так и в любой другой области. И, тем не менее, Либеральная партия доставляет мне немало хлопот, а главное — у нас все ещё есть люди, мечтающие о том, чтобы покончить с реформами и вновь пойти по старому пути. Конечно, не во всем. Железные дороги и телеграф, говорят они, пусть остаются, но иностранцы из страны должны уйти, и брать от них можно лишь только кое-что, да и то, тщательно взвесив и обдумав, а не нанесет ли это вреда нашей национальной самобытности. Пример с Сайго Такамори, их видимо, так и не образумил, хотя, скорее всего всех этих людей привлекают богатства и власть, которых на всех бывших даймё сегодня просто не хватает, а сами они слишком ленивы и глупы, чтобы добиваться и того и другого честным трудом и умом. В общем, мне донесли, что у нас здесь зреет очередной заговор, цель которого — свержение императора и установление в стране республики с президентом во главе. Как все это сочетается с их верностью традициям, я не понимаю. Однако они опасны и кто может знать, на что они решатся в недалеком будущем. Мне отнюдь не улыбается перспектива повторить судьбу российского императора, так что вы уж позаботьтесь, господин Когецу, чтобы все эти люди — вот список, как можно скорее канули в небытие. — Но… ваше величество, может быть было бы лучше их всех арестовать и судить? — осторожно спросил Ко. — Подобная акция, конечно, выполнима, но разве правильно организованный судебный процесс не лучше? Тем более, что… — Нет, — перебил его император. — В данном случае судебный процесс не годится. Ты видишь, кто входит в этот список? Нельзя давать людям никаких оснований для сомнения в том, что вся верхушка страны едина в своем стремлении к реформам, что мы все «вышли из одного рисового поля». Малейшее сомнение — и тогда вслед за этими появятся другие, а там уже и до наших собственных «первомартовцев» будет недалеко. Именно поэтому-то я и пригласил вас, господин Когецу, а не кого-либо ещё. — Я понял вас, ваше величество, и совершенно с вами согласен, — ответил Ко императору. — Через какое-то время желание ваше исполнится. * * * — Мне, а значит и вам, поручено выполнить задание исключительной важности. Люди о которых идет речь — враги императора и, следовательно, ваши враги, хотя о последнем я мог бы и не напоминать, — медленно и со значением говорил Ко, прохаживаясь перед строем своих агентов. — Вы лучшие из лучших, кого я сумел отыскать и вы должны все сделать так, чтобы эти люди были мертвы. Но, в тоже время, мы не должны дать повода для измышлений нашим газетчикам и оппозиционерам. Я узнал: через неделю они должны встретиться в ресторане «Айситеру» — это такое уютное, и очень интимное место, едва ли не лучшее для встреч такого рода. Их десять человек, а вас всего трое. При них будет охрана, так что задача усложняется. Но вас будет поддерживать Мама Тя — так что неудача исключена, вернее о ней даже и не думайте. Я тоже там буду, но много людей я взять не могу, так что… старайтесь, как вы ещё никогда не старались. Уже сегодня вечером вы будете выступать там со своими обычными номерами, так что через неделю никто вас там ни в чем не заподозрит, а вы… вы сделаете все, как надо, потому что вы не обычные люди, а мое оружие! * * * «Как хорошо сидеть в таком приятном месте, и за таким столом, и есть все эти изумительные блюда! — думала госпожа О-Куми Тя, удобно устроившись среди подушек за изящным лакированным столиком на широкой террасе ресторана «Айситеру» на окраине Осаки. — И как хорошо, с каким вкусом здесь все оборудовано. Вроде бы ты и вместе со всеми, так что можно и на людей посмотреть и себя показать, но в тоже время и отдельно, потому что ширмы поставлены так, чтобы закрывать тебя от самых близких соседей. А этот пруд с кувшинками? Ведь это дорого стоит, так обустроить пруд, да ещё и насыпать посредине него целый островок, где как раз и соберутся все эти люди. Вроде бы со всех сторон вода, всего лишь два мостика, вот они и надеются, что здесь до них не доберутся. А вот посмотрим, доберемся мы до вас или нет, ха-ха! Надо только следить за собой и стараться не налегать на саке, а то сердце что-то уж очень стучит, никогда раньше так не было, и это просто удивительно. До сегодняшнего дня со здоровьем у меня все было в порядке. А сегодня что-то не так. Наверное, годы берут свое, не иначе. А вот и господин Когецу! Сидит с двумя гейшами, словно пришел сюда отдохнуть и развлечься, и, конечно, обе эти девушки тоже его люди. Странный и удивительный человек, этот господин Когецу. Никто о нем ничего не знает, кроме разве что того, что он отлично говорит на языке рыжеволосых варваров и также отлично владеет всеми видами оружия. Один из нас попытался как-то проследить, где он живет, и кто его родственники. И что же? Через три дня, как он этим занялся, было объявлено, что он упал в реку и утонул. Утонул! Человек по кличке Карп, который чувствовал себя в воде как рыба! Это значит, что наш господин его выследил и… убил! Убил Карпа! Который сам был готов в любое мгновение убить кого угодно! А как он нашел меня? Такой наблюдательности можно только позавидовать! Ведь он шел по дороге в дождь и вроде бы только тем и занимался, что старался спрятаться от него под зонтиком. Но нет! Увидел-таки, как я помогла Хвостику перепрыгнуть через ручей, потому что какой же это кошке было бы приятно упасть в грязную воду? И ведь он сразу же заметил, что моя кошка как бы зависла в воздухе над водой, куда она бы обязательно свалилась, потому что не рассчитала прыжка, а вместо этого перелетела через ручей и шлепнулась на сухое местечко. Другой и увидел бы это, а все равно пошел бы дальше, а этот тут же посмотрел на меня, сидевшую на камнях возле хижины и… не погнушался подойти и тут же начал расспрашивать. Обещал дать целый золотой кобан, если я скажу ему правду, и… дал, не обманул старую слабую женщину. А потом дал ещё и на службу к себе взял, так что жизнь моя переменилась, словно по волшебству. А девушку эту, гимнастку, подобрал, можно сказать, вообще в канаве, куда её избитую, бросил хозяин труппы, потому, что она отказалась лечь с кем-то из его гостей. Посмотрел ей в глаза и спросил: «Хочешь отомстить?» «Ну, ещё бы!» — воскликнула она, а господин Когецу тонко так усмехнулся (это уж она мне потом рассказала) да и говорит: «Ты сможешь, если будешь работать у меня». Ну, и понятное дело, что она согласилась. Зато потом, говорят, года два спустя после этого было совершено жуткое убийство хозяина этой цирковой труппы, причем убийцу так и не нашли. Хотя, конечно, может быть это и не она. У хороших людей своя карма, а у плохих — своя!